Счастье

  Как вы поймёте, прочитав рассказ, на фото рядом с мангалом стоит Али. Больше некому. На меня не похоже. Только не думайте, что он его готовил. Шашлык всегда хорош. Особенно в неблизких селениях Кавказа, до которых можно добраться. Если повезёт.





  Не работал кабель, передающий изображения с фотоаппарата на компьютер. Давно. Год или больше. Жена всё время мучилась с ним: то передаёт, то нет. Я не мучился, потому что не фотографировал. Аппарат “SONY” купил cлегка продвинутый, выбирал по интернету, читал характеристики, хотел фотографировать с ручными настройками. Есть мнение (не будем уточнять чьё, ну моё, ну и что?), что я кое-что соображаю в подаче изображений на бумагу. В их захвате из жизни. А купил – ни ручных, ни автоматических. Только жена. Но кабель не работал. И это висело надо мной как меч. Уже недели две. Если отсчитывать от последнего китайского предупреждения.

  Тут подвернулся Али. Он работает у нас в театре электриком, подчиняется непосредственно мне и имеет такой сильный и, можно сказать, противный голос, что, если бы опять случилась война, ему следовало бы пойти в Левитаны. Чтобы Гитлеру опять стало тошно. Не только же нам расхлёбывать.
 
  Да симпатизирую я Левитану, симпатизирую. Если Совинформбюро слушать 10 минут. Особенно с гордостью за страну. А если дома, по-домашнему? И без остановки, и каждый день? «Говорит Москва!!» - стёкла задребезжали. « Почему стульчак опять не подняли, тра-та-та-та?!». «Почему свет не выключили?!». «Масло отлили! Я же метку поставил, а вы не знали, тра-та-та-та». У меня это на работе.

  А так, ничего особенного, контуженный Али, которого директор театра пожелал видеть всё-таки пореже. Да и я тоже. Войны ведь нет. Я Али сказал: «Ходи на работу через день. Как раз набирается что-то для починки, замены». Если Али совсем отпустить, потом не соберёшь. Конечно, есть недовольные несправедливым, по их мнению, таким решением. Но мы с директором довольны. Али ведь ещё делает регулярные прогулки по театру, обходы-приходы в гости: у меня на четвёртом надо посидеть минимум полчаса, у завхоза на первом, который его хорошо пародирует потом, у женщин из пошивки на пятом. Полчаса – в начале работы, когда все уже давно пришли, кроме него. Потом полчаса – в конце, когда все ещё и не собираются уходить. Всё равно время медленно идёт. Когда не работаешь. Даже если два часа провести в Плей-стейшн в здании нашего театра (там разные игры на большом экране). Бесплатно для Али. Нет, вы не подумайте чего, Али иногда работает, когда это есть.

  Контузили его до нашего театра. Психически. Получает ещё за это пенсию (он на 20 лет младше меня), а я всё никак до неё не доживу, возраст отодвигают. Считает деньги, копит. Стабильно ходит в одной рубашке и в одних брюках. Долго ходит. На работе ничего не ест, только бесплатный чай в буфете в приглядку с параллельными жалобами на боли в желудке. Копит то на компьютер, то на следующий телефон каждые три месяца, то на дом. Дома в их районе, недалеко от нас, собираются сносить, дадут компенсацию, и Али хочет купить собственный домик где-нибудь в пригороде. Например, в Амираджанах. Детей нет. Жена вторая. «Зачем мне чужого из детдома брать?». Так и живёт – с женой, которую время от времени отправляет к её матери, и компьютерами (их уже два), которые время от времени носит к мастерам.

  Амираджаны. Чувствуете, какое название хорошее? (Амир – владыка, джан – душа). А рядом Бюль-бюли. (Бюль-бюль по азербайджански – соловей. Ну, уж, чтобы и соловьи там пели когда-то?! Сейчас одна пыльная дорога на автобусе мимо этих Бюль-бюлей в Амираджаны. Сосны посажены. Соловьи на соснах?! Да… А, может быть, когда-то соловьи прямо на розовых кустах гнездились? В это ещё можно поверить. Отсюда и пошла эта сладкая восточная парочка? Пленился розой соловей. В 60-ти километрах от Баку, в Гобустане, на стенах полупещер-полугротов выбиты изображения львов человеками из каменного века. Или бронзового? И львы жили. Львы ходят, олени скачут, соловьи поют.)

  Хочет дом, чтобы был он с садиком, с плодовыми деревьями. Лучше уйти из города, из центра, чем селиться в 16-ти этажку. 16-ти этажки строят сейчас на месте сносимого старого фонда. Они лично мне почти все не нравятся. В первый нефтяной бум в начале 20-го века центр застроили внушительными 3-х и 4-х этажными домами. Те хорошие. Но квартиру в тех теперь каждый не купит. Престиж. Образовавшиеся в советское время коммуналки расселили, квартиры по половине этажа, по этажу скупили другие люди. Тихо ответили жители: «Это на той стороне», - и поехали потихоньку из центра или за рубеж.

  Али когда-то работал водителем троллейбуса. Троллейбусы теперь в Баку не ходят. Все медные линии к 90-м годам демонтировали и продали. Многое чего продали. (Али уточнил: в 95-м. «Мы были группа захвата». Он сам так выразился. Группа захвата. Хоть русский знает плохо. Но иногда такое ввернёт, что русские, которые в Баку, ему в подмётки не годятся. Но, конечно, не те, которые ещё под овином, под стогом нашей необъятной всё ещё родины).

  Собирали медный провод в большие мотки и кидали свёрнутые в машину КРАЗ. А  рядом ещё стоял «Жигулёнок» с открытым багажником. И, только начальник отвернётся… К вечеру они богатели: ехали, сдавали медь в приёмный пункт. «Один раз провода под током оказались. Я взял гаечный ключ и бросил его вверх на провода, чтобы проверить перед смоткой. Ключ: «Парт!!», - и он выпучил на меня свои страшные, неподвижные глаза и показал, как ключ делает «парт». «В другой раз мы собираем, а навстречу троллейбус по не смотанным ещё проводам едет, и ток кончился. Рядом трамвайная линия была. Я воткнул монтировку в рельс и подал ток на штангу»).

  Водители троллейбусов по статусу были в Баку почти как флибустьеры. Городские. Это после перестройки. Троллейбусы ходили, как им хочется. Троллейбусам. И водителям. У них свои были отношения. Штанги постоянно вылетали. Провода постоянно рвались. Провода висели как бельевые верёвки. Где захотят, там и порвутся. Тока не было. Троллейбусы катились под гору с убранными рожками. Куда доедет. «Всё, приехали», - у водителя настроения нет, дальше не пойдёт.

  Зимой вообще опасно. Я видел в гололёд (сам шёл пешком), как троллейбус, набитый под завязку людьми, медленно катился по льду под горку, разворачивался боком и боком сгребал в кучу стоявшие на обочине легковушки, которые их владельцы оставили на обочине из-за опасности движения. Оставили для сохранности. Сгребал легковушки, бил столбы, пересчитывал. Не могут в Баку ездить в снег и гололёд. Редко. Непривычно. Кто живёт в районах, в горах – там практика есть. И что за психика у людей? Иди потихоньку. Ну, поскользнёшься, упадёшь на бочок. Нет, давай набьёмся. Когда нас много – с нами ведь ничего не случится. Эта критическая масса обмана.

  Ну вот, сижу, читаю – боком к работающему кондиционеру напольному, чтобы совсем не застудить спину. Читаю книжку из женского туалета на нашем этаже. Зашёл туда, чтобы не спускаться в мужской на третий, пока женщин ещё не было. Руки помыл, воды для поливки растений в банку налил. А там несколько аккуратных стопочек книг из театральной библиотеки. Вынесли - пора списывать. Не знаю, почему пора. Зачем спрашивать? Выбрал одну брошюрку - Плеханова (никогда его не читал), вторую - о жизни писателя Горького (только жизнь издана ещё в советское время) и третья - «Школьная библиотека. Живые и мёртвые» Симонова (тоже не читал, только фильм). Вот такие дела. Начал с Симонова.

  В городе есть старые углы, где лежат, стоят книжки, за которыми 30 лет назад просто убивались. Почти даром сейчас. Книжки такие грустные-грустные, потерянные. Стоит где-нибудь рядом погрустневший от них мужчина и продаёт. Вернее стоит и отвечает на вопросы редких подходящих. За день человека два, наверное. И люди ведь те же самые. Которые убивались. Почти те же. Некоторые убыли. Теперь идут мимо, нос воротят. За подписку на сочинения Тургенева чуть женщину не задушили в давке на нашем приморском бульваре. В конце 70-х. Там был тогда летний кинотеатр (один из двух, теперь – ни одного), который не работал, весна ещё была, и вот активисты, члены каких-нибудь книжных обществ - проще, растрёпанные дельцы-спекулянты, вспотевшие от напряжения и воображения близких помято-промасленных денег, спрятались за дверьми-воротами, а народ давился снаружи, напирал и, которые допёрли до щелки, где прятались активисты, просовывали в неё паспорта, чтобы их записали. Желательно было вложить в документ червонец. Паспорта потом выкидывали. Какие пустые, какие с номерочками. А уж сколько они себе номерочков оставили, кто знает? Мы и за это вам премного благодарные. Я тоже стоял. Хорошо, что высокий: было, чем дышать поверх голов. Которые пониже – тем давили грудную клетку, и так внизу совсем нечем дышать, а, как сдавили – так вообще не вздохнуть. Вот женщина почти упала. Затоптали бы. Кричать начала. И крикнуть сильно не получается.

  Но не досталось мне Тургенева, хоть и побежал я после неудачи на бульваре вместе с некоторыми другими на бывший стадион «Спартак». Кто-то слух пустил, что там будет продолжение.

- Значит, вы удостоверяете, что это ваш командир?
- Так точно, товарищ генерал.
- Брось издеваться, Серпилин! – нервно крикнул Баранов.
Но Серпилин даже и глазом не повёл в его сторону.
- Хорошо, что хоть вы можете удостоверить личность вашего командира, а то, не ровён час, могли бы и расстрелять его. Документов нет, знаков различия нет, гимнастёрка с чужого плеча…

  Тут и зашёл этот Али и стал рассказывать, как ночью умер сосед.

  Али живёт в старом тупике. Тупиков в городе ещё много. Но меньше. Сам тупик – проход метра полтора шириной и длиной метров десять между тёмно-серыми, пропылёнными десятками лет, известняковыми стенами соседних двух- и трёхэтажных домов. В конце тупика обычно бывает маленькая дверь, деревянная, плохая, после неё – вход в общий дворик. Во дворике растёт какое-нибудь худенькое дерево (инжир, виноград, может, кто цветочки посадил), есть общий кран, и из дворика идут разные двери в покосившиеся квартирки во все стороны. Кто – в полуподвале, кто – в полувтором этаже живёт. Полуподвалы иногда подземной водой заливает.

  Вот начал про соседа говорить. Как он его до того поднимал. Переворачивал. Помогал. «Надо помогать. У меня мать тоже старая». Ноги уже у соседа не работали. «Он только тихонько стонал». Али показал как: «У, у». На рассвете сосед захрипел и умер. Умер сразу, как замолкли звуки муэдзина из недалёкой мечети. На рассвете хорошо слышно. Кто идёт, особенно с каблуками, кто смеётся, кто скандалит. Кто поёт с минарета…
 
  Сосед захрипел в последний раз и умер. Али показал, как захрипел. «Хыр, хыр». Тоже слышно. Умер в пятницу. Хорошо, говорит, тем, кто умрёт в пятницу. Потом живые соседи не давали Али спать. Позвали родственников, потом причитали, потом приехала «скорая». Потом умершего забрали мыть в мечеть. «Наверху бог сидит и печатает. Как наша бумага кончится (почему-то он сказал «копировальная бумага»), так и всё – идёшь туда», - и Али показал, куда.

  Сижу боком и думаю, когда же его унесёт. Этого Али. Чехова вспоминаю. Как он жаловался, что всё у него в Ялте хорошо, хорошо по утрам пишется. Воздух чист, цветочки, птички, бабочки. Пиши, не хочу. Если не придёт какое-нибудь свиное рыло и не сядет напротив часа на два. Мне, правда, опять не пишется. Что с рылом, что без.

  А, чтобы время совсем не пропадало, сею, сею то, что он изрыгает, клацая выпрыгивающей нижней челюстью. Недавно поставил, отчего какое-то время на несколько децибел его легче было слушать. Пока большой опухлый его язык не умещался с непривычки в новых пределах. Показывал мне несколько раз свой рот. С тремя зубами, потом без них. Поклацает, поиграет челюстью – и на место поставит. «Как поедем в район», - (мы собираемся в поездку с ночёвкой в район Азербайджана, на этот раз в молоканское село Ивановка на южном склоне Кавказа), - «Корегой» намажу». И "Корегу" знает.
 
  Заболтал мне мозги своим ноутбуком. Ноутбук – это каждый день, уже месяца два. Года полтора назад, а, может, и больше, я помогал Али купить ноутбук. Его первый компьютер. С тех пор он стал прыжками питекантропа хватать и, не жуя, глотать валящуюся на него новую информацию. Многие сейчас так. Ведь таблицу умножения не знают.
 - А зачем?
 – Подожди, придёт потоп или ледниковый период, тогда после него посмотрим, зачем. Два на два умножать, кремнем огонь добывать, жену горячей водой обеспечивать.

  Десяток раз он уже носил ноутбук в мастерские на ремонт или переустановку операционной системы. Уже в чём-то и меня обошёл. Вдруг из его рта с чужими зубами выскочило – есть разъём в ноутбуке для карты памяти из фотоаппарата. У меня же проблема. Кабель подключаешь к аппарату, другой конец – к компьютеру, а фотографии не хотят перебегать, контакта нет. Проблемы, можно сказать, у жены, но вы же знаете женщин. Везде они правы, всё они больше и лучше знают, но делать должен ты. Если ещё не стал женщиной. Я хлопнул себя по лбу, быстро встал, Али увидел, что надо выметаться, мне осталось закрыть с удовлетворением дверь ключом, и мы пошли в мастерскую.

  Воздух на улице был весёлым. Ноздри проснулись, потом глаза, потом всё вместе, и они это схватили. Как вышли, так и схватили. Пахло слегка морем, пахло пляжем на 50 лет назад.
  Запах моря придавал уличному шествию несерьёзность. Молодые женщины и девочки ещё элегантней и раскованней гарцевали в летнем перед тобой. Баку ведь – светский город. Пока светский город. Был советский. Стал светский.

  Пахло лёгким песком, лёгкой водой, пропитанной целующим солнцем. Где-то было море, в море плавали маленькие нестрашные прозрачные медузы, по дну моря вместе с тобой ходили полупрозрачные креветки, которые считали своим долгом попробовать укусить твои пальцы, и было щекотно. Где-то были скалы у моря, был крутой обрыв, где-то под скалами ты лежал в тени. Рядом прохладная амазонка. Глаза играли, играло её тело, она была уже на выданье, перезревала, перегорала (а ты только на далёких подходах - ну, не собирался), и всё, что  мог сделать – это сыпать песочек в лунку на её животе. В тот раз. Амазонка была увесистая, но ещё стройная. В вагоне метро абреки провожали её восторженными и другими сложными взглядами. Не Россия. Там увесистые раньше больше стеснялись.

   Отец с друзьями-соседями, женщинами у берега. Собрались, приехали. Пьют, смеются, ветерок бьёт по кудрям, по груди, а ты в гроте. В тени. Приполз из моря, она уже лежит, и сыплешь песок на её живот. Животище. Прохладный, как будто с испаринкой, чуть затуманился. Чуть подрагивает вместе с сердцем, тихо вздымается вместе со вздохами. И она думает: «Вот, дурак». Ну, это всегда. Сыпь, не отвлекайся.

   Как вышли, я хотел пойти налево, но Али сказал, что надо направо. В длинную проходную арку бывшего кинотеатра «Вятан» («Родина»). Культурные, образованные люди назвали бы эту арку «анфиладой». Но не я. Вот недавно Тамару Синявскую смотрел, так она... Вместо входов в кинотеатр одни сверкающие магазинчики: обувь, одежда, телефоны. В «Телефонах» нам не помогли, и мы пошли дальше. А раньше народ убивался в билетных кассах. Потом для счастливых в фойе играл оркестр, и продавали мороженое с лимонадом.
- А сейчас послушайте попурри на темы популярных песен советских композиторов!
- Нет, если не хочешь, можно и без лимонада.
  Было несколько зрительных залов, побольше и поменьше. И совсем маленькие. Мест по восемь в ряду. У отца был товарищ – румяно-щёкий, усатый и голубоглазый Мишка Январашвили. Он играл в оркестре на трубе перед сеансами, надувал щёки, труба – вверх, его нос – вверх, а в остальное время смеялся. Ха-ха-ха. Просто – Мишка Январь. У Мишки любовница – администратор «Вятана». Так что меня иногда запихивали в какой-нибудь зал бесплатно смотреть уже начавшееся кино, а отец с Мишкой где-нибудь рядом выпивали. Или разговаривали. Брынза, яичница с помидорами или сосиски, временная прозрачная жидкость в стаканах. И взаимные любовь и уважение.
- Василь Иваныч! А "Караван" сможешь?
- Смогу, Петька, смогу.
- А "Ночи Кабирии"?

   Мишка доживал плохо. Оркестры в фойе уже не играли. Отца моего уже не было. У Мишки вырезали одно лёгкое, Мишка в два раза сузился, скособочился. Встречал его несколько раз, пока не пропал совсем из виду. Они с Павликом, ещё одним недалёким другом, по старой памяти в гости к нам забредали, хоть отца уже не было. Выпить, закусить. Пока не поняли, что забредать уже не надо. Жизнь развернулась. И не в их сторону. Администратор уже с ним не жила. Махнула на него рукой. Румянец у Мишки был, но другого происхождения. Неухоженные седые усы пучками свисали вниз. Та бакинская жизнь промелькнула у многих, как Азорские острова перед Маяковским, и скрылась из слезящихся глаз. Залегла по мокрым углам последних пивных-забегаловок. Уборщица к концу дня протрёт-выметет.

  Но мы-то ещё есть. Даже иногда что-то помним.
  Я возвращался один в театр. Али смыло волной. Воздух был лёгким, несмотря на 33. Вспомнил, что писал об этом на пару лет раньше. О лёгкости летнего воздуха. Значит, правду писал. И стал думать о кебабе, только что приготовленном. На котором сок только что застыл. Даже о водке. Хоть и жарко. И оставшихся забегаловках. Позвонить? Иса из ТЮЗа (он у меня в телефоне записан «Каскадёр Иса») - давно предлагает. Ребята из ТЮЗа помогают нам ставить трюковые номера в спектакле, когда режиссёра на это потянуло. Тросы, карабины, трапеции, противовесы. Актрисы летают. Это уже наши. Молоденькие. Симпатичные. Трюки. Трико. Иса мне симпатичен. Бритый наголо, травма спины, каждое утро идёт в бассейн – надо для позвоночника. Рагиб, рыжий, с косичкой, его ординарец, он татарин, мне симпатичен. А я симпатичен им. Не знаю, почему.

  Но нет, переборол сомнения, зашёл в магазин. Бутылка компота фейхоа с его плодами за рубль пять (рублём называю манат, а то вы размечтались), кусочек плавленого сыра за пятьдесят. «Голландский». А рядом – «Российский». Нет, давай «Голландский». В овощном отделе выбрал пару помидоров. Сорок. Хлеб из дома.
Поднялся в свою комнату, всё ещё несколько сожалея. Потом посидим. В закрытом ящичке – спрятанная бутылка. Остатки. Пью помалу. Ещё женщины на 23-е февраля. Розоватая «Финляндия. Редберри». Плеснул чуть. Не обожгло, но прогрело. Вот тебе и помидоры, вот и «Голландия». Вот и Медиа-плеер. "Мои песни". Избранное.

Вот и 20-й кончается век, и начинается новый забег... Валерий Леонтьев.
 - Сам Арканов поёт в тыщу раз лучше.
 - Поёт?
 - Лучше сказать: мудро и скорбно говорит. Без пафоса. Что есть, наверное, всё-таки есть, где-то. Несбыточное? Прекрасное далёко. О нём мы больше знаем, пока дети. Ждём его. Голубая да весёлая страна... А потом как бы забываем, жизнь проходит, и ждать уже некогда. Надо отчитываться, подводить итоги. И побежали, бежим за теми, кто вперёд успел, кто вообще не задумывался. Спотыкаемся. Кто медленнее, кто быстрее. Прибежали. Выдохлись. И тут оказывается...


Ты у меня одна.

Отложи косу свою, бабка, на немного ...

По снегу, летящему с неба…
 - Интересно, можно ли, ощущая себя в этом непростом состоянии, написать такие слова: «постскриптум и скрипки»? Сомневаюсь я. Хоть и песня нравится. Засыпает и снегом себя засыпает, чтоб стало кому-то тепло… Лишь я, от тоски убегая, молю, чтоб меня занесло.
 – Опять не вяжется. Идёт противопоставление: земля себя засыпает для тепла, уюта, а я - молюсь в противовес уюту, хочу в холодную тоску. Но опять - чтоб меня занесло. Вопросы к Саше, вопросы… Всё равно хорошо.
Снова загадать не успею.
И каналы тянут руки серые ко мне.

Алёнка пьяная смеялась и балдела,
А папиросы наши гасли под дождём.

  Прошло несколько дней.
  Третий день дует северный. Даже удивляет. Во времена СССР три дня – это было стабильно. Можно было не заглядывать в прогноз. Потом как-то перешло на полтора, на день.
  Не знаю. Может, высоких домов понастроили.
- Сынок, отчего ветер бывает?
– От того, папа, что деревья качаются.
  В советском Баку ветер был и без деревьев. Деревья не везде посадили ещё. Песок несло с окраин, особенно с тех, которые начали ворошить, застраивать. Как раз наша улица в гору поднималась: круто ступени, ступени - потом там, наверху, люди приезжие и местные любили переводить дух и смотреть на панораму города с морем. После лестницы, ещё чуть выше, почти ничего не было: дорога, старые одноэтажки, дальше - кладбище. К середине 50-х сразу через дорогу начали строить длинный престижный дом с видом на всё из его окон: на море, на корабли в бухте, на остров Наргин с маяком, на Чёрный город, на бульвар. Чаны на крыше нашей бани почти под тобой! Ещё видны были. Теперь из этого длинного дома ничего не видно. Перед самым его носом, на склоне, такую махину турки отгрохали для ещё более достойных, что первоначальным достойным осталось только солнце в зените разглядывать.

  Обычно дуть ветер начинал ночью. И резко. Вдруг как хлопнет где-нибудь неприкаянная дверь или створка окна, и сразу парусами надуло тюль. Быстрей закрывай, прижимай. То, что не хочешь, чтобы било, летало. На первое утро на перекрёстках (дворники или он сам?) лежали маленькие терриконы песка. Песок был на простыне, которой с головой укрывался отец (ну, точно, это он). Отец спал на крыше, где стояли три койки с пружинами и на которых, кроме отца, спали ещё тётя Валя и я. Но мы с Валей убегали ночью в дом. А утром выглядывали. Ну, точно, он. Спит ещё.
 
  Сегодня ветер дует почти без песка. Далеко город раскинулся. На второй день с ним или с его братьями пришла прохлада. А в первый не было, потому что на севере, в центре России, сейчас теплее, чем в Баку. Тридцать. В Сибири – тридцать. А в Баку вот только до этого северного ветра три дня стояла погода чуть за тридцать. В тени. То есть, тоже, можно сказать, было тепло. На автобусных электронных остановках термометры показывали 38-39. Но мы же не маленькие, знаем, что это на металле под солнцем. То есть, тридцать три. А до этого вообще была прохлада. Без кондиционеров. Продавцы вздыхают: продаж не будет. С одной стороны, вроде, хорошо людям, не жарко. Иногда дождик идёт. Но продаж не будет кондиционеров. Плохо.

  На второй день прохлада пришла уже не из центра, а с далёких приполярных окраин. Слегка пасмурная и влажная. Ветер не изматывающий, а так, приличный. Дует, продувает. Когда северный, то дует со стороны двора, лестницы и галереи через большую комнату, потом через маленькую на нашу крышу-балкон, занавески до потолка летают. Когда ветра почти нет, всё равно есть сквознячок, потому что двор в тени, а крыша под солнцем. Перепад. Ну а, когда совсем уж пришла жара, тогда и сквознячка со двора нету. Тогда труба дело. До кондиционеров люди по дворам, по верандам-галереям да по узким проулкам-тупикам сидели. До середины ночи. Там же и спали. Знакомый гид, Октай-муаллим, хромая от больных ног и старости по крепости, а на руках медные браслеты, рассказывает, что улицы там специально спиралью закручивали. Для тени и дуновения. Вдруг какой ветерок всё-таки заблудится, поймается в хитрые восточные сети.

   Сидели - кто в нарды еле-еле играл, кто чай причмокивал из блюдечка, куда кипяток из армуды-стакана перелил. Армуд – груша по-азербайджански. Стакан хитрой формы: с округлой попкой и узкой талией. Внизу температура лучше держится, а вверху, после талии, у выгнутых плечиков - быстро остывает. Всё равно, когда нет терпения, лучше в блюдечко янтаря перелей. Чуток. Прямо кипяток. Это надо помнить таким, как я. Сколько раз горло жёг. Нет терпения. А с блюдцем – хорошо. Взял за талию, попку приподнял и налил чуть. Вначале кусочек колотого сахара, потом: «У-у-уть!» - прямо в сердце.

  Да. Пришёл, открыл окно на крышу, на галерею летом всё время открыто - решётка есть. Разделся, помылся, не оделся, телевизор включил, тапки стряхнул, лёг на тахту, откинул покрывало. На простыне прохладней. Лежу, ветер продувает. И вдруг вареников с вишней захотелось. Горячих, истекающих соком. Когда укусишь. Ведь сезон. Ещё есть вишня. Ещё середина июня. Баку. Сел бы на кухне, согнулся над большой тарелкой. Парок поднимается. Вилка. Они горкой, жена только что наложила, вишня в бока просвечивает, я по сторонам краями глаз оглядываюсь. Как бы кого вовремя отогнать? Ну, понятно, вы никогда не оглядываетесь и не отгоняете. Пять? Лучше семь. А запивать чем? Чем вареники запивают? Киселём, компотом? Взваром?
 Вы можете себе представить? Почти холодно. Начало лета. Ветер подул в нашем саду. И горячий вареник с вишней? Не просто, а сейчас откусите половину. Уже во рту! Уже брызнул, потёк. Вот тогда будет счастье. Даже если только представили. А жена не сделала.

  Всем, кому небезразлична судьба моей жены, сообщаю, что в тот день Али завёл меня в компьютерный сервис недалеко от «Вятана», где он всем надоел и где все ещё надеются вытащить из него кое-что из денег в порядке некоторой компенсации за бывший и будущий моральный ущерб. Я купил у них за 5 евро маленькую штучку, хвостик которой вставляется в разъём системного блока компьютера и в которую можно временно поместить карту памяти из фотоаппарата. По-нонешнему, штучкино имя -- карт-ридер. А старый кабель, длинный и толстый, оказался уже ненужным при таких обстоятельствах. И не надо его ремонтировать. Он в другие места вставлялся.