Халтура

 
         Впервые слово «халтура» маленькая Настенька услышала от бабки Агафьи, своей соседки. Что оно обозначало, девочка не понимала, да и не старалась понимать – мало ли взрослые произносят непонятных слов. Но всё-таки считала его неподходящим, чтобы им обозначать то, что на самом деле под ним подразумевалось у Агафьи. И считала его  некрасивым и даже грубым. Но для бабки Агафьи оно было самым что ни на есть подходящим и привычным.
       Бабушка Агафья жила почти на краю села в ветхом доме, который  уже не стоял, а полулежал. Завалинкой он врос в землю, от ставен на закопчённых окнах остались лишь покосившиеся рамки. Камень, что был когда-то положен у входа, зарос травой и выглядывал из-под неё одними своими углами. Дверь перекосилась, и чтобы войти в дом, надо было приложить немало усилий, продвигая её  внутрь всеми частями тела. И сама бабушка была старая и ветхая. Зимой и летом она ходила в одних и тех же бурках и фуфайке, которую снимала только летом, да и то в самые жаркие дни. Ею же она укрывалась, когда ложилась спать. Бурки – это сшитая из грубого сукна  и утеплённая  ватой обувь, похожая на валенки. Они были прошиты вдоль несколькими швами и очень даже неплохо смотрелись, пока были новыми. Прямо с калошами привезла их Агафье из города  дальняя родственница, которая навестила её единожды, наверное, из жалости, так как Агафья была почти безродная. К тому же, была она сильно подслеповата, почти слепа. Жить ей было не на что. Чтобы ходить по дворам, просить милостыню, нужен был поводырь. А где его взять? В деревне находились люди, которые жалели её, иногда приносили кусок хлеба да кринку молока. Но жизнь в ту пору в селе была несладкой у всех, время послевоенное. Всем впору идти по миру с торбой за плечами. Того, что давали бабке сердобольные соседи, хватало ненадолго, и тогда приходилось  ей  идти на паперть и стоять там с протянутой рукой.  Беда, паперть была далеко, в райцентре, а добраться туда можно было только поездом. Но так как одна, без поводыря, Агафья дальше своего двора ходить не могла, она загодя, дня за два-три до поездки начинала уговаривать Настёну, соседскую девочку, сопроводить её до церкви, хорошо, что родители отпускали.
        Рано утром, когда ещё только занималась зорька,  бабка брала свою торбу и, крепко взявшись с Настенькой за руки, они отправлялись на железнодорожную станцию, ходу до которой было не меньше часа.  Садились в поезд и ехали до станции назначения ещё полчаса. От вокзала шли пешком более километра. Успевали как раз к колокольному звону, который возвещал  о начале  утренней службы. Бабка Агафья, не заходя в храм, усаживалась на паперти, рядом с другими попрошайками, расстилала чистый головной платок и заводила такую речь: «Подайте, Христа ради старому, немощному, слепому человеку». Проходящие мимо клали на платок разное: кто кусочек хлеба, кто карамельку в обертке, кто голую подушечку, кто печенье, кто яичко, а кто и копеечку. И тогда бабка крестилась и говорила: « Спаси вас Бог!» Вот то, что лежало на платке и называлось « хал турой».  Не «милостыней», а «халтурой».  Видно, бабка по своей безграмотности и темноте не могла объяснить даже себе значения этого слова. Конечно, оно  подходило по своему смыслу  к бабкиному занятию, но было явно неуместным.
       Настенька стеснялась попрошайничать, да и мать не разрешала ей протягивать руку, поэтому она уходила внутрь храма и с любопытством разглядывала там старые  огромные золочёные иконы. Но больше всего ей нравилось смотреть вверх, в купол. Она никак не могла понять, как люди могли там нарисовать  такие красивые картинки. «А может,  это Сам Боженька нарисовал? Он же всё может!» - так думала девочка своей маленькой головкой.  То, что Боженька всё может, она знала из рассказов своей мамы, Марии. Мама часто произносила такие слова: «Господи, помилуй!», «Господи, спаси!», «Слава Богу!» и при этом крестилась. А ещё, вечером, когда вся семья ложилась спать, крестила постели детей, а сама становилась в углу перед иконами и молилась. В праздники ещё зажигала лампадку, которая висела перед иконами на цепочке. Своим детям, когда они хулиганили, она говорила: «Так нельзя, Боженька накажет». Настенька очень боялась Боженьку, но вместе с тем, когда мама произносила это слово,  её маленькое сердечко, словно таяло. А вот бабушка Агафья никогда ничего о Боге не говорила, хоть и ездила постоянно, по её словам, к Богу.
        В церкви было много бабушек. Были и тёти, но их было меньше. А вот дяденек было совсем мало, да и те старенькие. С бабушками приходили  дети, с некоторыми из них Настя даже познакомилась и подружилась.  Все люди в церкви стояли и молились. Некоторые что-то шептали себе под нос. А иные даже становились на колени и кланялись до пола. По церкви иногда проходил дяденька с длинной бородой в красивой одежде, что Настёну очень впечатляло. В руке у него было что-то вроде золотой вазочки на цепочке, и из неё шёл лёгкий пахучий дымок. Он махал этой вазочкой и дымок шёл на людей, которые в это время стояли, наклонив головы. Все дяденьку называли  «батюшкой». Потом батюшка что-то громко говорил, а женщины пели. Они стояли высоко. На их головах были красивые платочки. Девочка, закинув голову, подолгу разглядывала их и слушала  прекрасное пение. И пение это было таким, что из глаз Настеньки лились слёзы, а её маленькое сердечко подпрыгивало, когда начинал петь хор и, особенно, ту песню, которая начиналась словами: «Иже Херувимы…». Ничегошеньки из того, что происходило в храме, Настенька не понимала, но душа её замирала при мысли, что здесь живёт Бог и Он всё видит и всё знает о нас.
         Литургия для Насти проходила в одно мгновение, и она ею нисколько не тяготилась. Наоборот, ей всегда хотелось, чтобы это действо продолжалось.
 Иногда она потихоньку выходила из храма, чтобы проведать бабушку, а потом вновь возвращалась. После службы люди расходились по домам, а Настенька бежала к бабке Агафье, помогала  ей укладывать узелок с милостыней в торбу, и они отправлялись на вокзал.  Поезд довозил их до нужной станции, и к полудню они были уже дома. Поклажа у них была не очень тяжёлая, поэтому добирались они без труда.  Но иногда, по большим праздникам и, особенно на пасху, люди клали на бабушкин платок гораздо больше, чем обычно.  Там были и куличи, и пирожки с плюшками, и всякая всячина… И много мелочи – двадцати-, десяти-  и пятикопеечных монет. Вот в один из таких дней и произошла с Настей история, которая запомнилась ей на всю жизнь.
        Отправляясь в пасхальный день на паперть, бабка Агафья взяла две торбы – большую и поменьше, потому что знала: дадут всего столько, что одной не унести. А Настя, хоть и маленькая, всего девятый годок, но всё же – подмога.  Как и предполагала Агафья, на сей раз обе торбы были забиты продуктами доверху. С большим трудом они были доставлены домой. Что делать? Одной Агафье этого не съесть даже за месяц. Тем более, что больше всего здесь было крашеных яичек, которые быстро портятся. Правда, бабуш ка нашла способ продлевать им жизнь – она запекала их в печке, и тогда они долго хранились. Бабушка не была скупой и всегда щедро делилась с соседкой Марией, мамой Настёны.
        Вот и на сей раз она разделила продукты пополам и сказала: «Это мне, а это тебе, внучка, - и указала рукой, прикоснувшись поочерёдно к  одной и другой горке. - А мелочь мы сейчас с тобой сосчитаем».  Настя всегда считала ей деньги: счёт им она знала давно. И вот они приступили  к «самому прият ному» занятию: под  «приглядом» слепой бабки Настя стала раскладывать монетки по «сортам», чтоб потом легче было подсчитать общую сумму. И вот, когда девочка разложила во весь огромный старинный стол из красного дерева монетки и начала их «сортировать»,  она поразилась: «Ну, зачем бабушке столько денег? Попросить у неё часть для себя – не даст, потому что я ещё маленькая. Лучше взять несколько монеток самовольно, она же слепая – не заметит».
        Придумано  -  исполнено. Хоть и смотрела Агафья своими почти незрячими глазами, как считала Настёна монетки, да всё равно не увидела,  что несколько самых крупных – двадцатикопеечных – монет  как ветром сдуло. Настя незаметно положила их в кармашек своего старенького платьица.
        Итак, деньги сосчитаны. Пора забирать свою горку и отправляться домой. В семье очень обрадовались гостинцам, принесённым сестрёнкой. У Настеньки было два брата и три сестры.  Семья жила бедно, так что каждый кусок хлеба был на вес золота, а тем более, пасхальные угощения.
        Скоро наступила ночь, и семья стала укладываться спать. Настю всё время что-то беспокоило, но что, она не могла понять. И только когда она стала снимать платьице, чтобы лечь, спать и из кармана посыпались копеечки, она поняла, что не даёт ей покоя. Она быстро, благо, никто не видел, собрала их и положила в карман. Платьице свернула в клубочек, чтобы мелочь не высыпалась снова, и легла спать. Вскоре  рядом улеглись сёстры и быстро уснули. Не спала одна Настя. Ей было страшно от того, что она стала воришкой. Девочка вспоминала, как в храме на неё со всех икон смотрели добрые и, вместе с тем, строгие глаза святых (она знала, что на иконах изображены святые люди). Девочка вспомнила, что Бог всё видит и про всех всё знает. Значит, он видел, как Настя украла у слепой старухи четыре монетки? Девчонка сжалась от страха в комочек  и, неожиданно для себя самой, зарыдала, да так громко, что на её плачь прибежала мама:
        - Что с тобой, дочка?
        - Мама… мама, я так боюсь Бога!
        - Почему? Что он тебе плохого сделал?
        - Нет, это я… я, мама, я украла…
        - Спи, глупышка. Тебе что-то приснилось?
        - Нет, мамочка, я украла деньги!
        Девочка вскочила с постели, схватила своё платьице, развернула его и дрожащими ручонками достала из кармана четыре двадцатикопеечных монеты:
        - Вот, мама! Я их украла у бабушки Агафьи!
        - Как?.. Как ты могла?..
        - У неё их так много! Я подумала – зачем ей столько? Если я немного возьму, у неё не убавиться.
        - Ой, беда! – всплеснула руками мать. – Да как же?.. Да кто же тебя этому научил?
        - Никто, я сама.
        - Ну, что ж, всякое бывает. Хорошо, что ты рассказала мне об этом. А завтра беги к бабушке, отдай монетки и попроси прощения. Ах, как же ты смогла?.. Она же тебе верила!.. Ладно, спи. Пусть тебя Богородица хранит. Не плачь.
         На другой день, чуть свет, помчалась Настя к бабушке Агафье.  Пулей залетела в хату и сходу выпалила:
        - Вот! Вот! Это твои деньги, баба Агафья!  На, забери их!
        Ей хотелось сказать, что она взяла их нечаянно, но это была бы неправда, и снова бы Бог увидел и услышал её враньё.
        - Что это? – спросила бабушка, ощутив в руке какой-то предмет.
        - Это деньги! Я у тебя их украла! Вот, четыре монетки! Это твои, забери их! Не сердись на меня, я больше никогда так не буду делать! Прости меня!
        Громко зарыдав, Настя уткнулась лицом  Агафье в ладонь, на которой та держала монетки.
        - Не плачь! Не плачь, глупенькая!  Ты же пообещала, что больше так не будешь делать. А я вот тут… - Бабушка полезла в карман  своей старой кофты и достала оттуда большой узелок. – Вот, возьми, отнеси мамке. Зачем они мне, я всё равно никуда не хожу. Вам нужнее. А вы мне молочко и хлебушек даёте. А вот… я вам… На, Настюха, и те положи туда же… Ну, неси, неси мамке.
        Настя, не чуя под собой ног, понеслась домой. Распахнула дверь и с порога радостно закричала:
        - Вот, мам, возьми, это нам бабушка Агафья подарила, сказала, что нам они нужнее. 
        Настя споткнулась о порог, узелок упал и из него по всему полу посыпалась мелочь. Дети радостно кинулись подбирать монетки, недоумевая, откуда  их взялось такое множество.