В Окраину на огонёк. Наш гость - Николай Скрёбов

                Из рукописи «Лёгкий жребий»

                * * *

Нет, не опасайся быть бездарным –
Эта участь вовсе не стыдна.
Опасайся быть неблагодарным,
Чашу жизни не испив до дна...
Ну и что ж, не вышло, не случилось.
Уходи, оставив для других,
Да смотри, чтоб чаша не разбилась
Под несытым взором глаз твоих.
И, глотком последним благодатным
Утоляя свой предсмертный час,
Опасайся быть неблагодарным
К тем, кто выпьет за тебя не раз.


                * * *

                Эдуарду Холодному

В ростовской земле упокоен твой прах,
А дух обитает в степях и горах,
Он вольно витает над невской волной,
Он кров обретает, спалённый войной.
Твой дух устремляется к той вышине,
Где звёзды мерцают в ночной тишине,
Потом возвращается, чтобы сейчас
Присутствием духа порадовать нас.
И каждый к стихам обратится твоим,
Кто жаждой духовной поныне томим,
Кто тихо вздыхает, любя и скорбя,
Когда вспоминает живого тебя.
Кавказ ли, Тригорское, Питер, звезда ль
От нас тебя манят в нездешнюю даль –
Мы верим: тебе повстречаются там
Твой Пушкин, твой Лермонтов, твой Мандельштам.


                * * *

                Леониду Григорьяну

Уже мои воспоминанья хлипки,
Но в памяти хранятся до конца
Твои необычайные улыбки
С лукавством озорного мудреца.
Свидетель твоего эпикурейства,
Не позабуду, по тебе скорбя,
Подробности автобусного рейса
Туда с тобой, оттуда без тебя...
Причудливо слова переплетались
В сознании как будто невзначай –
Ad patres или exitus letalis
Вонзались в неизбежное «прощай».
Паникадило ладан источало,
Сквозняк во храме свечи задувал,
И сердце ныло, и в висках стучало,
И кто-то поминанье раздавал...
Достался нам на долю век жестокий,
Но дару твоему он по плечу –
«Одиннадцатой заповеди» строки
Я про себя молитвенно шепчу.


                * * *

Я сам себя переиначивал,
К недостижимому стремясь, –
То находил, то вновь утрачивал
С ещё неясной сутью связь.
Искал, а иногда заискивал,
Но в те мятежные года
Фискалом не был. И завистливым
Не становился никогда.
И всё же груз лежит на совести,
Не тающий, как вечный снег, –
Неистребимый дух свинцовости,
Что даровал двадцатый век.


                * * *

Та девочка, сразившая мальчишку
Невинно-голубым прозрачным взором
Из-под кудряшек, издали заметных
На утреннике школьном (или раньше,
На ёлке в детсаду – и не припомнить,
Что окружало сказочную тайну,
Так было ею всё поглощено!), –
Та девочка внезапно растворилась,
Исчезла в передрягах лихолетья...
Мальчишка вырос, далеко уехал,
Скитался по углам, по общежитьям,
Просиживал в тиши библиотечной
И как-то раз, подняв глаза от книги,
В упор увидел тот прозрачный взор.
Та девушка, со лба откинув локон,
На бедного студента посмотрела
И встала (как стройна, как величава
Осанка в независимом движенье!),
И, наскоро собрав журнал, тетрадку
И стопку книг, стремительно ушла.
Та женщина осталась незнакомкой
Для медленно старевшего мужчины.
Она ему встречалась то в трамвае,
То в суете подземных переходов,
То в очереди (вот заговорить бы!),
Но неприступен этот взор прозрачный –
Он отрезвляет изумлённый взгляд.
Тот мальчик, тот студент и тот мужчина,
Хранящие несбыточные грёзы,
Живут во мне, теряющем надежду
На сказочную встречу со старушкой,
Чей взор не замутнён житейской прозой,
А лирикой голубизны прозрачен
И непреклонен вопреки всему.


                * * *

Крошево разрозненных деталей
В памяти оставила война:
Стоптанный сапог, латунь медалей,
Школы закопчённая стена,
По двору разбросанные книги,
Вышибленных стёкол грустный хруст,
Желтизна румынской мамалыги,
Так и не изведанной на вкус,
Синий цвет петлиц кавалерийских,
Свастика под гербовым орлом,
РПД  раздавленные диски,
Траки танков, прущих напролом,
Накрест заколоченные двери
Трафарет на досках «Юденфрай»
Всё тогда толкало к детской вере
В то, что после ада будет рай.
И явилась божеская милость,
Но всю жизнь сомнение влеку –
То ли это в тяжком сне приснилось,
То ли было на моём веку.