Господа каскадеры. ч. 4

                Россия молодая

Именно в таком настроении наша интернациональная банда отправилась на фильм «Россия молодая». Мы немно¬го заработали перед этой картиной деньжат, накупили себе джинсы, кроссовки, летние майки с иностранными титрами и грянули в город Выборг.
Все началось сразу: у поезда каскадеров не встретили, номер — на пятерых один, контракт не подписан, а рожа ди¬ректора похожа на отполированный сучок дуба. Не то что¬бы он был мощным на вид, нет — сучок есть сучок, но уп¬рямством действительно напоминал это крепкое дерево.
Усен не унывал! В очередной раз у него активизирова¬лась «звездная болезнь», и он объявил, что каскадеры обе¬дают, ужинают и даже завтракают только в ресторане!
Так прошла неделя. Деньги кончились — работа не нача¬лась! Я, правда, снялся в первом эпизоде небольшой роли, (на второй приезжал пофехтовать с Н. Карповым, спасая плененного героя картины Крыкова (Борис Невзоров) из трюма шведского корабля), поставил одну драку с замечательным человеком и актером Александром Фатюшиным, Усен разработал трюки по всей кинокартине, а ре¬жиссер и сучок-директор контракта не подписали и объяви¬ли, что мы слишком дорогие трюкачи для телесериала... Бо¬городский и Андреев согласились с этим моментально и где-то заняли денег. Отель бригада не покинула, директор стал скрываться, опасаясь травмы, а казак и Сашка загуляли так, как давно себе не позволяли за неимением средств. Друзья купили «скэйт-боты» и на этих досках обкатали все коридоры гостиницы. У администрации начались пробле¬мы: иностранцы жаловались! - Как это так? Русские пьют меньше, а шумят больше! Финны недоумевали...
Вопрос встал ребром — что делать? «Активизироваться!» — заявил Усен. Он позвонил в полночь директору, с утра мы окружили его «Волгу» и вывели на беседу.
Сучок отказался покупать обратные билеты на поезд, а наш патрон взорвался и минут пять вопил о киргизской мафии, которая в пути! Пулеметы, автоматы, пушки — все бы¬ло в угрозах маленького террориста.
Сучок сдался... Все-таки он имел многое от дуба, тупость породила страх. Мы уехали, но! Описать последнюю ночь я просто обязан.
Полночь. Мы лежим в пятиместном номере, и горечь за профессию не дает уснуть. «Что за невнимание к каскаде¬рам, часто граничащее с садизмом? Неужели свои права мы можем отстаивать только кулаками и угрозами? Где защита прав человека и профессионала? Какие умы, наконец, смек¬нут, что это опасное дело «каскад» необходимо отечествен¬ному кино, что наша жизнь дороже 56 рублей? Когда без¬душные работнички аппарата перестанут пить нашу кровь?»
— Никогда!
В комнату вошел казак Евгений, сел против бригады и вроде как приготовился дискутировать. На самом же деле не¬вооруженным глазом виделось, что он далек от реальности и находится либо все еще в ресторане, либо на пути к родной станице.
Оказалось, второе предположение точней — Богородский ехал к батьке!
Гордо выпрямившись на стуле, он окинул номер орли¬ным взором, попытался запеть, но Андреев внятно сказал: - «Женек, пой в коридоре!» Песня не получилась. Зато на ка¬зака вдруг накатила такая ярость на неудавшуюся жизнь, что он схватил со стола открытую банку с томатным соусом и вылил ее вместе с монологом в пространство. Бешено жес¬тикулируя, друг наш выкрасил стены, потолок, простыни, наши новые вещички в кровавый цвет помидора...
Евгений сказал все: - «плювал» он на москалей. Великий Дон еще отвоюет свободу, атаман Войска донского пожалует ему хорунжего, и вообще у Богородских все другое — и нравы, и семья, и дети! Он был прав! Возразить нечего, к тому же неиссякаемая банка заливала уже наши лица, и мы с хохо¬том кутались в простыни, пытаясь успокоить буяна.
Андреев встал... Евгений сел...
На слове «дети» его пробила слеза: - «Костюшка, Алешка, что я могу вам дать?» Суровый родитель грохнул кулаком по спинке стула, разбил его в щепки, из раны на руке полилась кровь...
Но, как говорится, - «что у пьяного на языке, то у трезвого в голове». Все так! Монолог казака соответствовал истине, но форма и содер¬жание находились в таком несоответствии, что мы тоже пла¬кали, правда, от смеха. Сашка, в итоге, успокоил Женю, и мне почему-то кажется, что именно с этого момента у казака начались обиды на всех и все и возросли претензии к советскому кинематографу. Просто¬душное сердце верно чувствовало изъяны экранной струк¬туры, не хотело мириться ни со взяточничеством, ни с убий¬ственным равнодушием к жизни другого...
     Разочаровавшись в «России молодой», Усен снова увлек нас на Восток.
Ловлю себя на мысли, что пишу о своей работе и друзь¬ях примерно так, как думает большинство зрителей: «Кас¬кадер ведет вольный образ жизни, часто выпивает (возмож¬но, для храбрости), плохой семьянин и очень богат...»
Знаете, отчасти верно! Но чем был богат я, например? - Друзьями, возможностью риска для экрана страны и, ко¬нечно же, гордостью за свое опасное и часто никому не нуж¬ное занятие.
Право писать о трюках беззаботно, не останавливаясь на труднейших приготовлениях к кадру, фильму, выбирается самостоятельно, хотя впредь мне хочется восполнить этот пробел и отдать долг колоссальной деятельности во имя ис¬кусства и, несомненно, в целях собственной безопасности. Ведь что имеет советский кинематограф для успешной реа¬лизации фильма и сохранения жизни каскадера? - Малость! Контракт, где пишется: «Группа не несет ответственности за его здоровье», трюковой транспорт, который стар или раз¬бит, лошадей, коих собирают в окрестностях киносъемок из-за дешевизны, а также полное дилетантство и беспомощ¬ность при изготовлении спецприспособлений. Не хочу оби¬деть вечных русских Кулибиных, но каждая кинокартина начинается с изобретения «нового и деревянного велосипе¬да». Создается впечатление, что все усилия народа потраче¬ны на совершенствование единой партийной системы.
О чем, бишь, я пишу?.. А! - Так какова же реальная жизнь со¬ветского каскадера? В чем она, где? Для этого я должен вновь пуститься в бесконечные странствия по республикам и киностудиям, чтобы посильно рассказать обо всем виден¬ном и сделанном нами в профессии.
   
           Господин Великий Новгород.

Усен убедил Сатара и Султана поехать в киргизский Даллас и отработать на стадионе пару номеров в шоу. Я тут же улетел в Москву. Андреев сердито отреагировал на это, но уже утром следущего дня прибыл следом с огромным арбузом и дыней. За завтраком, друг повинился, добавил, что братья Дикамбаевы тоже не поверили Усену и уехали в Бешкек. Через месяц мы узнали, что наш гений помчался на шоу один, джигитовал, затем поджег попону коня, себя и проскакал по стадиону приведя в восторг всех кроме директора – денег тот не заплатил.
Не успели мы прикончить и половины арбуза, как раздался звонок и наш новый товарищ и каскадер Виктор Иванов предложил работу – мы согласились.
Виктор (кстати помните его «ленини-ану» — копилка с Лениным, мозаичное панно в столовой со¬ветской зоны) и просил срочно при¬ехать в Новгород для совместной, но небольшой службы у «Господина Великого Новгорода» — так называлась эта ки¬нокартина. Иванов слыл уважаемым каскадером-одиночкой, был популярен и как исполнитель, и как постановщик трю¬ков, также отличался исключительным юмором и неболь¬шим дефектом речи, что придавало его личности оригиналь¬ность и не мешало говорить всегда и всюду правду о проис¬ходящем. По ходу рассказа я попытаюсь его цитировать. Для начала - пара фраз: «Что вы думаете о происходящем в стране?» (Вопрос журналистки.) Ответ: «В-в-все!»
—  Вам не мешает в работе то, что вы заикаетесь?
—  Н-н-нет, я в это время думаю...
Итак, нас встретил обаятельный блондин среднего роста с мужественным, слегка помятым лицом и саркастической улыбкой на губах: «К-курорт, а не картина: пять дней жду — шесть раз в-выпил!»
Мы с Сашкой расхохотались:
-  В чем дело?..
-  Ф-фашистов не хватает, завтра пришлют пол-училища советских прапорщиков!
Прапорщиков действительно прислали, но съемок не было еще три дня.
Объект располагался на лесопилке. На путях стоял паровоз с «теплушками», и шли ночные репетиции по угону жителей в Германию. Так сказать, не повеселишься, - плач массовки, автоматные очереди и бесконечный осенний дождь.
Новый друг поставил трюковую задачу: мы с Андреевым — охранники на вышке, он — советский офицер, бросающий в нас гранату... Предельно ясно. Правда, перед этим кадром — несколько сцен драки советских военнопленных с фашистами.
За один день наше «трио» соорудило четырехметровую вышку, опробовало «гранату», заказало двойной заряд, что имело последствия... И еще сутки мы дожидались команды «мотор», репетируя нападение на охрану. Шел дождь, было зябко, противно, прапорщики били холостыми зарядами с опасного расстояния, и мы с Андреевым ретировались в избушку сплавщиков, поставив ультиматум Иванову о нача¬ле деятельности лишь в кадре.
Виктор объявил его режиссеру и с радостью присоеди¬нился к бунтующим исполнителям. Нас с Сашей это пора¬довало — сначала душевный настрой товарищей, а уж потом проблемы экрана.
Мы уединились в дощатой избушке с работниками лесо¬сплава и под рассказы бывших зэков попивали чаек с конь¬яком (право слово, совсем чуть-чуть, для приличия...). Со¬беседники оказались интересными людьми. Один отсидел еще при Сталине (так и не поняв, за что), другой потерял зубы в лагерях фашистов, а свободу — на Родине как ее «изменник» ввиду пребывания за «ненашей колючей про¬волокой», третий был моложе и претерпел несправедливость уже при дедушке-кукурузнике, то бишь Хрущеве. Оказыва¬ется, он вывез за село третировавшего его несколько лет участкового, бывшего гэпэушника влюбленного в его жену, поведал ему длинную историю о том, что если хочешь су¬шить мозги кому-либо — возьми петуха, оторви крикуну башку, достань мозги и суши! Затем он произвел выстрел солью крупного помола по заду милиционера и вернулся к нежно любимой супруге. Через несколько дней ревнивца сослали в Сибирь, затем на лесосплав Новгорода, где он и остался. Жена не дождалась и вышла замуж за раненного в зад бывшего гэпэушника.
Кампания нам понравилась. Виктор рассказал в ответ несколько случаев трюковой биографии, чем очень повесе¬лил гостеприимных хозяев.
Наступила ночь съемки. Маститый советский режиссер Салтыков сел в кресло под зонтом, оделся тепло, а участни¬кам сцены предложил разуться и в одних гимнастерках репе¬тировать важный эпизод часа, эдак, три. На последних минутах один прапорщик выстрелом в упор ранил товарища холостым зарядом (как мы и ожидали), а затем камеры развернули в сторону вышки с охранниками, и Иванов взял гранату...
То ли вышка отсырела, то ли заряд был мощным, но вышка не упала от взрыва вперед, как предполагалось, а просто развалилась, засыпав нас с Андреевым бревнами!
...Капал дождь, рассеивался дым взрыва, режиссер, кута¬ясь в шарф, шептал в мегафон: «Лежать, каскадеры, ле¬жать!» Мы незаметно ощупывали конечности, что же отло¬милось на этот раз?.. Потом прозвучала команда «Стоп!», и Иванов с работниками киногруппы выкопал нас из-под бре¬вен. Режиссер остался недоволен — в кадре было слишком дымно, а это неправдоподобно!
Хромая на все ноги сразу, Сашка и я удалились к нашим зэкам, которые успокоили и очень обогрели...
Однако, на другой же день мы покинули неприветливую киногруп¬пу, так как директриса ничего не заплатила! Прощай, «свободолюби¬вый Великий Новгород»!
Иванов вскоре уехал заканчивать другой фильм, в Москве появился Богородский и нас вызвал на картину верный Усен.
Ура! - Снова Восток. С седлами и сумками Андреев, Бого¬родский и я ступили на плавящийся от жары асфальт. Вда¬ли плавал в мареве небольшой аэропорт, и сквозь неясный гул встречающих, рвались к нам голоса братьев-киргизов.
               
              Юность гения

Сначала был Ургенч этот, некогда, центр торговых дорог пустыни (воз¬можно, здесь пролегал знаменитый «Шелковый путь»), ны¬не же, обшарпанный незримым государственным напильником грязный городок. Отель был плох, вода в канале коричнево¬го цвета, и мы едва дождались переезда в фантастическую Хиву (впрочем, тоже изрядно заброшенную властями).
Новый фильм назывался «Юность гения, или Авицен¬на». Снимал его талантливый и интеллигентный режиссер Ильер Ишмухаметов. Картина нуждалась во многих кон¬ных трюках и небольших баталиях. Сами понимаете, нас это очень радовало! Голодная зима миновала, мы подписа¬ли контракты и вновь обрели некий официалитет.
Живой достопримечательностью фильма была экстрасенс Джуна. Она играла роль колдуньи Юны и в перерывах ле¬чила своими волшебными руками всех, кто в этом нуждал¬ся. Сначала ее номер оккупировали жены партийных секре¬тарей, затем прошел слух о желании местной мафии похи¬тить целительницу для излечения главы преступной органи¬зации в горном селенье...
Усен потерял покой! Три ночи он дежурил под балконом Джуны с огромным нестреляющим маузером... Слава Богу, все обошлось без пальбы и нападений. Наш шеф претерпел глубокое рыцарское разочарование. Маленький киргизский Дон-Кихот нуждался в стрессах, быть может, больше любо¬го из нас.
Хороши восточные лошадки! Обученные хозяином бить и кусать любого, кто приближался на опасное расстояние, они доставили каскадерам массу хлопот. Чтобы въехать в кадр, каждый из нас просил владельца предварительно на¬кинуть на голову коня халат, прыгал в седло и затем на ви¬ду смеющейся киногруппы демонстрировал эпизоды родео. Надо сказать, занятие интересное, но не тогда, когда стоит камера, одеты актеры и т.п.
Я, лично, сменил двух «мустангов», прежде чем укротил невысокую кобылку. Думаю, она имела доброе сердце и кое-что смыслила в кинематографе.
Изготовились камеры, люди, лошади, и по команде «мо¬тор!» пошел заезд.
«...Авиценна спасался от погони. Его конь вылетел на об¬рыв, замер на мгновение и ринулся вниз!» (Почти цитирую.)
Все так примерно и вышло. Конечно, «слуги эмира», то есть мы, дол¬го загоняли коня гения медицины короткими арапниками на обрыв и очень переживали, что он не хотел прыгать, но трюк в итоге получился! Как мы и предполагали, Усен си¬дел в седле до конца. Причем сначала вынырнул жеребец, а уж потом наш шеф.
—  Коня спасите!.. — завопил директор фильма.
—  Меня, — выдохнул отбитыми легкими Усен. Каскадеры попрыгали в реку. Горная, мутная от дождей и необычайно сильная, она с радостью подхватила всех и понесла к далекому бетонному мосту. В такое половодье вы¬жить между его опор было сложно... Как нас ни вертело, си¬туация просчиталась сразу. Султан отбуксировал Усена, а Андреев, Саттар, Богородский и я пустились в догонялки с лошадью.
Вопрос: - «А почему не предусмотрена страховка?» Ответ: - «На это нужны средства, а жизнь советского кас¬кадера дешевле!»
...У старого двадцатидвухлетнего жеребца отказали в воз¬духе ноги. Мы захлебывались глиняными струями, тащили его к берегу и негодовали, что он совсем не сопротивлялся течению и не хотел жить! Возле самого моста нам удалось вырвать лентяя из потока и вытащить на берег. Казак ярил¬ся, бил его под живот, заставляя встать, а конь не мог...
Чуть позже пришел ветеринар, констатировал паралич и всадил жеребцу длинный штык в сердце — чтоб не мучался.
Достойный конец — прыгать всю жизнь через препят¬ствия, а потом — головой вниз...
Штык в сердце! Я видел подобное несколько раз. В принципе с каскадерами все ясно: «Сам умри, а кадр доде¬лай!», а вот с лошадьми...
Однажды я ехал по Подмосковью и увидел на обочине грузовик. В кузове понуро стоял серый конек, и что-то зас¬тавило меня остановиться... Господи! Это же мой первый чет¬вероногий партнер из школы Филатова.
—  Грифель!
Жеребец вяло повернул голову.
—  Куда его везете, парень?
Водитель отшвырнул сигарету:
—  На мясо...
Слезы хлынули из глаз! Я полез в кузов. Кино выбило из Грифеля все: - кожа провисла, хребет в шрамах, ноги опухли, ухо отрезано...
Водитель поразился реакции постороннего и даже помог мне, так как одна нога у меня было загипсована по колено, а на щеке пузырился ожег. Парень не задавал вопросов. Он завис на подножке и молча наблюдал, как крупный усатый человек обнимал «мясо» за шею, рылся в карманах и про¬сил прощения за кинематограф, за отсутствие сахара, за не¬возможность выкупить его жизнь...
Сколько же раз я видел свою собственную судьбу как в зеркале! Лошадь Усена с парализованными конечностями, Грифель с отбитым, будто бифштекс, телом, мертвый друг Сашка с затоптанным советским паспор¬том в углу ванной — ничто не надоумило бросить романтичес¬кое, преступное занятие и начать жизнь сначала... А как?!
Грузовик уехал. Я дал таксисту десятку, и он сигналил пару минут, будто на похоронах.
     Теперь о веселом. Директор фильма «Авиценна» сбежал на студию, оставив киногруппу без средств к существованию. Молодой руководитель перетрусил — зарезанный конек обошелся в  пять  тысяч!  Что скажет администрация  «Узбек-фильма»? Спросил бы лучше нас...
На третий день наступил голод! Режиссер просил про¬должать работу, а мы стали покачиваться в седлах.
—  Усен, что делать?
—  Кончай кино! Рысью, марш!
Мы выстроились в колонну и покинули площадку. Постановщик трюков решил просто — всем выехать на рынок Хивы и дать представление.
Каскадеры бились на мечах, рушились с лошадей, беско¬нечно дрались «на кулачках» на виду у изумленных торга¬шей.
По окончанию шоу, Усен пошел по рядам: - «Граждане, специально для вас приготовили этот спектакль трюкачи Москвы и Востока — можете заплатить фруктами».
Азия — мудрая страна! Нам накатали столько дынь и ар¬бузов, что мы еле увязали их в плащ-палатку. Вся кино¬группа отъедалась до вечера плодами земли, а ночью, напоследок, Саттар украл совхозного барашка. Кто не спрятал¬ся — я не виноват! Хорошая игра детства.
На следующий день я сломал на съемках некий миниск в плече, но отработал второй дубль, приземлившись на другое и отбыл в столицу.
Мое первое и всегдашнее желание по возвращении из Азии — одеться во все светлое, подстричься, отдохнуть от восточной пестроты в прогулках по любимой столице и, ко¬нечно же, закончить вечер в ресторане Дома кино с коньяч¬ком, грибами, соленостями и беседами с многочисленными приятелями.
...И вот, повесив на ленту травмированную руку, я по¬брел по Белокаменной и неожиданно оказался у входа в Кремль! Я даже расхохотался на удивление прохожим — ту¬рист, да и только! Кремль не видел... А ведь отчасти это правда. Он меня постоянно отпугивал набором в общем-то несвязанных между собой предметов, символов и построек. Восхитительные древние церкви и Дворец Съездов, Царь-пушка и стоящий рядом милиционер. Где-то рядом коммунистическое правительство и туристы-капиталисты со всего мира — Бермудский треугольник какой-то...
Я снова не решился купить билетик в этот непонятный двор-коктейль и, потоптавшись возле лопоухого сержанта-охранника, спустился в Александровский сад. Хорошо! Клумбы, парочки, скамейки — мир!
Рабочий день еще не закончился, народу было немного, я нашел себе местечко и задумался... «Чего хочу в жизни?» Нет, не окрестности Кремля вызвали из души этот ба¬нальный вопрос, а вот родился он сам по себе, и надо было ответить. Очень легкая задачка, как оказалось, - ничего но¬вого. Хочется, чтобы все оставалось по-прежнему: кино, друзья, работа и путешествия. Нет у меня каких-то особых стремлений или целей. В институте — учился, в театре — ра¬ботал, сын пошел в школу (без меня, к сожалению), а лю¬бовь... Любовь приходит сама, не спрашивая!
Встал я со скамеечки и двинулся к выходу, ничего мне не надо — счастлив!
К могиле Неизвестного солдата подошли молодожены, по¬ложили цветы, помолчали, ушли... Вот это тут к месту! Не знаю, как другим, но трюковому сердцу нравится! Прежде чем начать новую жизнь, почтите память усопших и (очень хотелось бы!) заезжайте-ка потом в церковь, это по-нашему, по-русски! Подумайте: запах ладана, лики святых... Ан, нет! Шел 1982 год, сие означало бы массу неприятностей на ра¬боте и дома.
Александровский сад кончился. Направо — Красная пло¬щадь, налево — подземный переход на улицу Горького. Я отдал предпочтение левому направлению, то есть, в сторону ресто¬рана Дома кино.
Не помню, точно ли в этот день, но я встретил там ассис¬тента режиссера с фильма «Ярослав Мудрый», который ра¬достно сообщил, что меня целый месяц безуспешно ищет ад¬министрация киногруппы, ибо я должен был погибнуть от татарских копий в финале кинокартины. Известие, сами по¬нимаете, радостное: ехать в Киев, садиться с поломанным плечом на лошадь, да еще и геройски отдать жизнь за Русь... А ведь надо! Вызвал на помощь киргизов и поехал.
Встретили, поохали, но тут же назначили съемку и пре¬доставили возможность (бесплатную, разумеется) приду¬мать эпизод собственной «кончины»...
Придумал! На окраине достройки Киева стоял бревенча¬тый сторожевой пост, попросту говоря — избушка. Подпа¬лил я ей крышу, привязался на высоте полутора метров ве¬ревкой за пояс, надел кожаный жилет-доспехи с металли¬ческими пластинами, подогнал под себя лошадь и в момент, когда подлые ордынцы во главе с Саттаром и Султаном втыкали в меня три копья сразу, попросил воина кавполка дать ей под зад, дабы остаться в «смертельной агонии», на той же высоте, пронзенным и со взором, устремленным на победившее войско русичей!
Из трех дублей (узнал позже) не получился ни один!.. Так как в первом оказался в кадре пожарник, во втором — прапорщик, пинающий спокойную лошадь Катьку, а в третьем — я, копья и ни одного ордынца или горящей крыши - бывает! Саттар с Султаном улетели в Азию, я в Москву.
Травмы заживали в моем изрядно побитом теле феноме¬нально быстро. Очевидно, тело понимало, что надо снова много падать, чтоб зарабатывать и хоть как-то поддержи¬вать трюковую легенду об обеспеченных и беспечных каска¬дерах.
     Неожиданно позвонили с таджикской студии и предло¬жили (от имени Усена) явиться в Душанбе и форсировать горную реку. Услышав согласие, ассистент удивился: «А как плечо?»
Что я мог ответить? - «Новое выросло!» Может, без осо¬бого юмора (прямо скажем), но впечатление складывалось именно такое: то руки поднять не мог, а то плавать начал, как перед соревнованиями! Может, татарские копья допин¬говали?
Братья-джигиты встретили радостно. Все были загорелы¬ми дочерна, а Андреев сразу же попросил называть себя Искандером (разумеется, в честь великого Македонского). Саттар, исто¬рик-националист, сообщил нам, что в Македонском текла осьмушка киргизской крови, и предложил Сашке сделать обрезание... Через пару дней Андреев стал воспринимать псевдоним как оскорбление — мы ретировались, и имя гроз¬ного завоевателя Вселенной более вслух не произносилось.
Итак, после традиционных врак и правдивых рассказов о проделанной трюковой работе наступили съемки.
Вода в реке была такая, что хотелось кричать, как в ба¬не от веника! Плюс пять обжигали тело огнем. По кинотра¬диции, рвались веревки переправы, не срабатывала камера и т.п., — накупались до хрипоты и легкой температуры. Трое суток в горной водичке высоко над уровнем моря — это на любителя!
Андреев нашел потрясающее (древнее, разумеется) сред¬ство: немножко киргизского мумие плюс очень много рус¬ской водки и пьющие вылечились!
Пришла телеграмма из Одессы. Предлагалось быть через день, постановщик трюков Николай Карпов (первый, кто пригласил меня в кино). Посовещавшись, мы разделились на две группы: киргизы и Богородский остались дорабатывать тад¬жикскую картину, а мы с Андреевым улетали на Украину, чтобы вернуться на большой фильм узбекской студии через неделю.
Назавтра, по прихоти Аэрофлота или ввиду нашей нас¬тойчивости и обязательности, Сашка и я позавтракали в Ду¬шанбе, пообедали в Москве и вкусно поужинали в уютном ресторанчике на знаменитой Дерибасовской.
Карпов поставил несложные задачки: стрельба по банди¬там, затем по чекистам, драки, пробеги по крышам. Потом Андреев выдавил спиной огромное окно дворца графа Румянцева, а я, дублируя дру¬гого героя, прыгнул в яму депо под идущий трамвай и сло¬мал обе кисти. Сердобольная старушка-вагоновожатая, ни¬как не могла «переехать» каскадера в установленном месте, а посему пришлось рухнуть в ремонтную яму чуть раньше. Соответственно, там меня не ждали, - пол был залит маслом и ноги разъехались моментально, обрушив на руки всю инерцию падения. Пошла, как говорится, «невезуха»! Ста¬рушка плакала от жалости, а я от ярости — снова простой и безденежье!
Однако, Трюковой закон суров! Андреев и Усен (по телефону) требовали, чтоб я прилетел и получал деньги наравне со всеми: «Ты сиди, а мы поработаем!»
Дальше так и порешили: когда кто-нибудь из нас «ломал¬ся», он летел на фильм и, восстанавливая здоровье, зараба¬тывал себе на жизнь трудом товарищей. Но в этот же раз мне пришлось остаться на пару месяцев в Москве по семейным обстоятельствам.
Фантастическая вещь во взаимоотношениях мужа и же¬ны — наступает момент, когда кто-то (реже оба сразу) вдруг понимает, что жить дальше вместе незачем или нечем!..
...Я помню, сунул свои забинтованные ручки в брючки, пошел с женой на концерт прежде опального барда Макаревича, а в ходе представления так с ней рассорился, что по окончании позвонил приятелю и попросил забрать меня ку¬да-нибудь вместе с вещами.
Через час мы уехали в его огромную бабушкину кварти¬ру, под слезы, крики, упреки и прочую сопроводительную страсть уже бывших  родственников. Вот так, «с песнями», я имею в виду предшествую¬щий концерт, закончился мой первый брак с юной, доб¬рой и красивой (не отнять!)Было тяжело...