Лондонская хандра

В старой церкви не поют святые гимны,
Кровь на бревнах частокола
Католического хора.
Свора скалится им в спину -
Не по вкусу им отпетые могилы.

I

Позволь мне исповедаться за дальние откосы хмурых стен,
За волны серые, текущие по Темзе, и за могильный терпкий тлен.
За сладостные вина, за крепость и бездумье коньяка,
За то, что не сумелось внести пространственно тяжелые слова.
Диктуй анафему, истлевшим мачтам Лондона сквозного,
Кричи дилемму, что влюблен, но жаждешь ты безумия иного.
Разрывом разрывай тюдорский старый герб на части света,
Лохмотья разбросай в бушующую реку! "Здрасьте! летит комета!"
Испей до дна клинок постылого всевластья самозванца,
Поспешного решения взойти с безумием, но танца!
Пиши про сладкий стон из лондонских отравленных проулков
И искази ничтожеством раскол дешевых проституток и придурков!
Не слушай, впрочем... Снова ложь встает зарницей на губах постылых.
Ты жил, однако. Жив. И будешь жить. И с неизменной силой
Влечет тебя простор моста. И Темза разлилась во снах равниной...
А что же я... Я много совершил на веке грешном и ненужном, впрочем...
Изрезан, истощен, как Рая яблоко в жемчужнах червоточин.
И низвергаемый в трясину бытия, пред Дьяволом, читающим Создателя,
Я не коснусь тебя, мой Ангел, не чти меня, ничтожного предателя
Не слушай, впрочем. От безумья до искажения всеверья тонкий шаг...
И пусть простор твоих рассказов будет бледен, легок, бескрылато наг,
Но все ж не отступай от сладких рук премиленькой маркизы...
А я... Я слаб уже давно. За горы мрачных дум. Что мне твои репризы
На скрипке молчаливых драм и душ. Я исповедь свою закончу...
Ты уйдешь. И ты забудешь все. И я погасну, задушенный прогорклой ночью.

II

Ну а что я?... Я просто птица,
Летящая над морем в лоне пены.
Парящее желание покружиться...
Печальное вниманье Лукоморья...

Что-то чужое чудится в схлипах в ночи и стонах...
Девушка-ведьма-разлучница тянет нитку на тронах.
Слов запоздалый объемный шарм истлевшего терпения.
Помнишь, как пред иконой читал молитву-любовь-забвение?
Ярким нечетким бликом на стену в бокале разит коньяк.
Будет антихристом-преступленьем тебе подсыпать мышьяк.
Хотя так хочется временем править, следов обернув назад,
Но ты-то прекрасно знаешь, кто правит балом. Червонный сад.
Несчастное лето томилось молча под сводом душных небес.
Изнеженным бликом пробилось солнце в этот бездушный лес.
Каплями алыми слезы насилия над домом спаленной души,
Серыми сводами нашего пирия рисую твои витражи.
Помнишь слова об избытке народных масс и об улыбке возмездия?
Ловкое дерево скалывает тело на колесо обозрения.
И из вершины отчетливо виден тот маленький, выцветший дом.
А мне так хотелось сказать тогда:"Оставьте меня с вином!"
Ты душу убил, разделив на куски, продолжать не решаясь.
Я терпкое пил, в разврате и пьянстве купаясь.
Ты вышел на тропку, где скользко не только зимой.
Я был за решоткой. Не узник, а лишь смотровой.
Ты принял крещенье, омывшися кровью причин.
А я получал исход наслажденья, смывая поток рутин.
Ты был сумасшедшим, но помнил и забывать не хотел.
А я вот забыл. Забыл и в тот вечер был проклят тобой за предел.
А я вот забыл. Забыл в исхудавшем плену.
Я сердце оставил тебе, а сам погружался ко дну.
Ты мог бы убить. Но ставил намеренно краскою крест мне на лоб.
Я мог бы любить, но счастье позорнее мне, чем рассхошийся гроб.
Найди же занятье приличней себе, коль больше занять себя нечем.
Не надо все время шпионить за мной. Не надо считать моих женщин.
Однако опять одни мы в комнате дымной, от курева сизой.
И я с коньяком, и ты на коленях, мой ангел, ставший репризой.