Последнее инфинити в Париже

Тает, падает след...
Мы не стали умней – стали старше и даже немножечко, кажется, ниже
Не прошло и ста лет
И я снова опять в непонятном и вечном, великом и грязном, ленивом Париже 

Где теперь ты стоишь?
Все на том же приметном и шумном углу, что из Rue Rivoli  и Archives?
Ну, не смейся, а лишь
Улыбнись и скажи, что Francaise у меня, как и сто лет назад, безнадежно паршив.

Самый стойкий парфюм  -
это запах подъездный из старых ненужных помоешных кошек
Льется свет словно в трюм
из надтреснутых стекол седых, изувеченных жизнью холодных окошек 

Взгляд короткий в стекло –
как потеки дождя нынче светлы и гранями странно и выспренно четки
«Есть шато из Le Clos»,  –
я скажу, - ты ответишь: «Нет, лучше налей мне, пожалуйста, водки». 

Водка льдом зазвенит
нас разлитая в рюмки друг к другу слегка почему-то ревнуя
«Я разденусь?» ты спросишь. «Уже?» - «Извини,
я подумала….» - «Нет, хорошо все, давай, все равно», - ей кивну я

Вот и ты… Я , как прежде, горю
Видя то, что достойно по мне самой сказочной в мире, безмерной оплаты
Почему же я зло говорю
Обнаженной тебе: "Сто земных этих лет что я был далеко - где была ты?

Ведь сражался со злом
я да так, что пора им меня рисовать на их высшую доску почета
Что я жив - повезло,
Ведь миров в мире этом и том наспасал я за век совершеннейше просто без счета

Я разорванный, смятый, пустой. 
Зевом мертвых глазниц на тебя я смотрю бесконечно устало
Лет всего только сто –
Но как рядом с собой, ты поверь, мне тебя эти годы кошмарные так не хватало!"
 
Огонек запылал,
крышка Zippo закрылась похоже весьма на до боли знакомое соло погостного боя
Тихо выдохнешь дым «Где была?
В общем, близко совсем, ведь всегда быть старалась я, собственно, рядом с тобою».

Ты посмотришь в глаза
мне своим удивительным, кротким, таким отвратительно преданным взглядом
Заискрится слеза –
«Просто занят ты был, и тебе недосуг  было видеть всех тех, кто с тобою был рядом"

Ты заплачешь, и вдруг
зарычу я подобно огромному, дикому, с ранами страшными зверю
Все взорвется вокруг –
я хочу верить ей, но, мой Бог, почему, почему, почему же тогда я не верю?!!

Ты застынешь свечой,
только птицей забьется на шее твоей бесконечной яремная жила
Брошу франки на стол, крикну через плечо:
«Получай, сука, свой гонорар, ты его заслужила!»

«Как красивы цветы» -
голос твой… Что ответить, известно, пожалуй, лишь Богу едину…
Промолчу я, а ты…
Ты продолжишь: «Вы - мой господин, как служить лучше мне моему господину?» 

Злого яда струя…
На колени ты встав молча руку погладишь мою и потянешь к лицу – уж не для поцелуя? 
Руку выдерну я
и хлестну по щеке – ты качнешься, как маятник. «Хватит, ложись!» прохриплю я

Сбросишь ты ниглиже,
и тут только пойму я всю глупость свою, злую ревность, дурацкую вздорность
Извиниться? Вот только уже
не со мной ты, надев на глаза безразличную, белую, тихую маску «покорность»

Грудь, наколка «Люблю»…
И ты вздыбишься передо мной в позе той же волшебной бессмертной преклонно-коленной
Я закрою глаза, сердце остановлю -   
и останусь с тобою один на один – в беспредельной-огромной, холодной и злой, беспощадной Вселенной.