С достоинством пройти по бездорожью

Светлана БАРТОХОВА

рецензия на книгу стихотворений
Валерий Липневича
"ТРАВА и ДОЖДЬ"
газета "Знамя юности", 4 апреля 1978 г.


Всякая книга — будь то книга прозы или поэтический сборник — начинается с названия. Вольно или невольно, название становится своеобразным эмоциональным камертоном, настраивающим читательское восприятие на определенную ноту. Оно — как надпись на закрытой двери, подающая первый сигнал о том что ожидает за ней входящего.
«Трава и дождь» - так называется первая книга стихов Валерия Липневича (издательство «Мастацкая Литаратура», 1977 г.). Воображению представляется изумруд весенней травы под серебристыми нитями дождя. Яркость зелени и прохлада влаги. Трава и дождь. Итак, эмоциональное восприятие читателя подготовлено, можно толкнуть дверь и перешагнуть порог, за которым — мир Валерия Липневича. И первоначальное ощущение свежести не покидает вас на протяжении всего сборника.
Стихи в книге, за небольшим исключением, свободные, нерифмованные. Поэт избрал форму верлибра не потому, что ему не дается рифма, там, где она присутствует, он выглядит отнюдь не беспомощным. На мой взгляд, именно верлибр соответствует поэтическому мышлению В. Липневича – содержание и форма его стихов составляют то счастливое единство, без которого нет настоящей поэзии.
В. Солоухин писал, что в свободном стихе, «если это не шарлатанство, за видимой раскованностью формы должна скрываться и ощущаться железная дисциплина и чувств, и мыслей, и стихотворной речи. В том-то и прелесть настоящего свободного стиха, что внутренняя строгость и четкость его, внутренняя дисциплина его как бы неожиданны, как бы не продиктованы формой и оттого поразительны».
С первых строк сборника «Трава и дождь» замечаешь необычайную легкость почерка поэта. Мгновенные, легкие штрихи, оттеняя и дополняя друг друга, передают настороженность предгрозовых минут («Гроза»), грусть одинокой вербы над родником («Верба»), тайну вечной женственности и красоты («Галина»). Но это та легкость, за которой угадывается напряженный поиск; легкость, ради которой изводятся «тысячи тонн словесной руды».
Состояние лирического героя я определила бы  одним словом: удивление. Читаешь стихи — и невольно представляешь себе широко раскрытые, удивленные глаза юноши, для которого каждое обращение к миру — открытие:

По зимнему небу — солнце,
как в красной варежке
твоя рука —
по замерзшему троллейбусному стеклу.
(«Впереди спина...»)

Или:
Одежда, как пена,
погасла у твоих ног.
Ты опять родилась для любви...
(«Одежда...»)

Иногда кажется, что этот романтичный юноша чувствует себя в окружающем мире ре-бенком, попавшим в незнакомую и очень нарядную комнату; он ходит по ней осторожно, на цыпочках, с восторженным интересом разглядывая вещи и прикасаясь к ним кончиками пальцев, чтобы не вспугнуть их праздничного очарования. Он как бы заново открывает сущность предметов и явлений; и читатель, следуя за развитием образов, удивленно соглашается с тем, что, действительно, день, входящий «в распахнутые двери утра», — «высокий, как солнце, и широкоплечий, как небо»; что на усталом лице матери, увидевшей своего малыша, «травинкой — девичья улыбка»; что "яблоки — «крепкие и краснощекие, как деревенские дети»; что осенью листья ложатся вокруг тополя, как следы, словно «он тоже топтался на месте» ...
Оказывается, все это окружало нас с детства, но нужен был удивленный и восторженный взгляд поэта, чтобы привычное стало неожиданным, чтобы к нашему представлению о мире добавились новые краски и новым смыслом наполнилось простое и вечное.
Но вот перевернута последняя страница сборника, и рядом с ощущением окрылённости, которое сопутствовало чтению стихов, неожиданно возникает смутное чувство неудовлетворения. Откуда это? — ведь книга состоялась, и одаренность ее автора не вызывает сомнений.
Однако при более строгом взгляде на стихи, судя их по большому счету, понимаешь, что неравнодушие к окружающему миру, свойственное настоящей поэзии, у Валерия Липневича, к сожалению, зачастую ограничивается только удивлением. Юношеский оптимизм поэта страдает некоторой комплиментарностью по отношению к миру, безоговорочным приятием окружающего.
В стихах отсутствует позиция — в том высоком, активном смысле, как понимали ее поэты прошлого и как понимают современные поэты. «Но ведь оптимизм — это тоже позиция!» - могут возразить мне.
Да, оптимизм – это тоже позиция, если это активный оптимизм, а у автора сборника «Трава и дождь» он пассивен. Может быть, высшее проявление оптимизма – не только в умении восхищаться миром и верить в его справедливость, но и в способности видеть его несовершенство, болеть его болью и вынести действительности тот самый «приговор», о котором писал Чернышевский.
Герой В. Липневича пребывает в мире ласкового солнца, звонкой листвы и шелестящих поцелуев; он ни разу не возмутился, не нахмурил бровей, ни разу не встревожился по- настоящему — лик его всегда безоблачен и чист. И единственный антоним его восторженного состояния — легкая грусть, иногда пробивающаяся сквозь привычное удивление:

Когда годы
в больших заботах о малых делах
проходят —
все лучшие годы! -—
почему это только тогда
догадываешься,
что уже всё,
что это и была твоя жизнь,
жизнь...
(«Почему это только
осенью...»)

Помнится, один из героев Тургенева признался, что ему хочется ударить всегда одинаково безмятежную барышню, чтобы заставить ее страдать и увидеть, какое у нее лицо на самом деле... Еще одна невольная цитата — Вл. Соколов: «Я думаю, когда в кольцо он попадет к неудачам, какое  у него лицо? Иль он его в ладони спрячет?..»
Каким бывает лицо у героя стихов В. Липневича, когда ему больно, когда он сталкивается с несправедливостью или видит чье-то горе? Что он может, что значит он в жизни? Чем обладает, кроме способности удивляться?
«Трава и дождь» — это первый осторожный шаг в мир. И хочется верить, что Валерий Липневич, поэт с большим творческим потенциалом, перешагнет уютную зелень травы, чтобы решительно и с достоинством пройти по бездорожью.