"Все мы стоим в очередь за смертью"
безызвестный
И я стою в свою могилу,
Как в очередь длиною в жизнь.
Лишь жизни не было — всё было…
«— Твой номер, милай, — распишись».
— Вы кто, беззубая бабуся?
Как холоден мне ваш приём.
Но холода я не боюсь — я
В жизни близко с ним знаком.
А вы милы той простотою,
С которой объявляют: мат!
Спешите? Может быть, со мною
Чуть-чуть проследуете в ад?
Я в толчее истосковался.
Спешили все — не торопясь.
Давно бы с ними я расстался,
Рукою правой помолясь.
Но там был шум: «Вы не стояли»,
«Прошу, меня не обгонять».
Я долго ждал. Другие ждали.
Зачем? Я не могу сказать.
Наверно, правила такие.
Никто не хочет их менять.
Мы тупо чтим года былые,
Вот и приходится стоять.
Пройдёмте, милая бабуся,
Я с этим местом не знаком.
Без провожатого боюсь я,
Как ногу в холод босиком…
«— Ну надо ж! — говорун попался.
Давно я без говоруна.
Дай бог, чтоб ты не оказался
Удачной копией лгуна.
Тебя я провожу до аду.
Не сомневайся даже в том.
Мой милай, как тебе я рада!
Ну ладно, — радости потом.
А сказки? Ты ведь знаешь сказки!?
Про быль, про небыль, знаешь ведь?»
— Одну: как лица скрыли маски,
Заставив лица умереть…
«— Давай без мхатовских затиший.
Валяй с начала до конца.
(Эй, чёрт, мне надо отлучиться.
Сопроводить тут, э… подлеца).
Ага, ну-ну, и маски, значит…
А лица — важны, иль народ?»
— Ранжир не входит в суть задачи.
Ты будешь слушать? Ну и вот:
Входящий в жизнь уже с пелёнок
Любую маску примерял.
Был маленьким, ещё ребёнок,
Ещё, казалось бы, играл.
Играл, играл, а маска злая
Пускала корни вдоль лица,
Рубцы навечно оставляя
И превращая в подлеца.
Как я. Такого же подонка,
Которого ведут к тебе.
В себе мы жертвуем ребёнка
В угоду року — Злой Судьбе,
С которой, ведь, и ты знакома.
Вы с ней — одно лицо, не лгу…
«— А вот и ад. Ты, милай, — дома.
А ты и вправду — говорун.
Я буду приходить порою.
(Эй, чёрт, вот этого — в острог.
Да не усердствуй с ним «игрою»,
Чтоб говорить со мной он мог).
ПРИХОД 1й
«— Ну как тебе в моём остроге?
Досуг, питьё, там, и еда?»
— Всё так же, как на той дороге,
Которой я пришёл сюда.
Но это место даже лучше
Отчётливостью, что ли, чёрт.
У тех, кого мне надо слушать, —
Свиные рыла, масок нет.
Всё делают так натурально,
Да и типаж на типаже.
— Спокойствие, бабусь, нормально.
Да и привык я к ним уже.
«— Тогда бы сказку мне какую,
Говорунок, скучаю я».
— О том, как повстречал Тоску я
И сел к ней греться у огня.
Ведь я считал себя несчастным,
Почти что самым на земле.
Но я с Тоскою повстречался:
Несчастней было ей, чем мне.
Она сидела одиноко,
К огню не направляя рук.
Спросила: «Что, идёшь далёко?
Присаживайся, грейся, друг».
Я сел в молчание, пронзённый
Увиденным перед собой:
Вид у Тоски — средоточенный,
Какой-то думой неземной.
И вдруг она заговорила:
«Я так устала на земле.
Я никому не говорила
Об этом, но скажу тебе.
Нас три сестры: Судьба-Злодейка
(Она за старшую средь нас),
Смерть — средняя, ей жизнь — копейка,
Её она лишает вас.
Я младшая, не обладаю
Достоинствами первых двух.
Тоскую только и скучаю,
Бессмертен в вечности мой дух».
И замолчала. Я представил,
Сколь довелось ей тосковать!
Жизнь свою лёгкою представил,
Простился и пошёл опять
К тебе, беззубая бабуся…
Да слышишь ты меня, иль нет?
«— Говорунок, я так стыжуся:
Сестру не вижу с малых лет.
Ты посиди. (Чертёнок, где ты?
Назад его. Смотри: ни-ни).
Я обернуся до рассвета,
А ты мне сказку сочини».
Приход 2-й
— Ну что ты плачешь, успокойся.
«— Как вспомню, так бежит слеза,
Когда она, как два осколка,
В меня уставила глаза.
Как крикнет: „УХОДИ!“ — свирепо,
Как затрясётся вся, дрожа…
Я поняла вдруг всю нелепость
Своей попытки… и ушла.
Пойду я. Нынче — не до сказок.
А может быть, тебя вернуть
В толпу улыбчивую масок,
Идущую в последний путь?»
— Да нет, бабусь, не беспокойся,
Ступай, пустырника прими,
Приляг, немного успокойся,
Полегче станет — приходи.
Приход 3-й
— Ну как, бабуся?
«— Я нормально.
Вот ты здесь как, говорунок?
Есть тема. Говорю реально:
Шёл бы ты жить ко мне, сынок!?
Уважь, прошу тебя, бабусю,
Ну, одолженье сделай, что ль.
Ох, как же за тебя боюсь я…»
— Я отвечаю ей: изволь!
……………………………
«— Ну как тебе на новом месте?
(Эй, Кузя, где ты? Домовой!
Наделай-ка сосисок в тесте.
Говоруночек — это мой).»
………………………………
«— Поел? Ложись. Забудься негой.
Пусть сладкий сон коснётся плеч.
(Эй, домовёнок Кузя, где ты?
Пока он спит — будешь стеречь,
Как сам себя, как кладезь тайный,
Как от заветной двери ключ,
Не только явный, но сакральный,
Как лучик ясный среди туч).
А я по-быстрому к сестре,
До своей старшей пробегусь,
Узнаю: нужен ли Судьбе
Мой говорун, и вмиг вернусь».
………………………………
«— Зачем ко мне ты приходила?
Он твой давно — тебе решать.
Ты, что же, на слова прельстилась?
Ты слушать будешь — он писать.
Это — мечта, чтобы поэта
От смерти охраняла Смерть.
Пускай
мечта
будет воспета!
За это — стоит умереть -
Во всех сердцах, но только звукам
Небесным продолжать служить,
Живому — с жизнью в разлуке
У смерти на руках жить.
Пускай живёт в твоём чертоге,
Пусть будет чёрт ему слугой,
Но не мечтает о свободе
Или об участи другой.
И слов его — не слышать людям,
Не нужно им волшебных флейт.
Пить звуки мир загробный будет,
Чтобы ему не умереть.
Теперь ступай. И так ты долго
Стояла на моём пути».
«— Ничё не поняла я толком…»
«— Иди. Потом поймёшь. Иди».
………………………………
«— Я отпустить тебя хотела…»
— Куда, бабуся, я без вас?
В очередях стоять без дела?
Увольте — это не для нас.
Нам путь земной чрезмерно длинен,
Для ног босых наших — остёр.
Поэт всегда в чём-то повинен
Для троицы Троих Сестёр.
Дорог начало — Судьбаносно,
Их продолжительность — Тоска,
Которая в пути несносна…
И лишь Смертельная рука
В конце дороги нам приятна.
Её
объятий
хладный
круг —
Как долгожданная награда
Героя настигает вдруг.
Поэтому, бабусь, я с вами
И с вашим домовым Кузьмой,
С этими чудо-пирогами…
Пойдёмте, бабушка, домой.
Я расскажу вам, как встречает
Нас смерть, объятия раскрыв.
Мы в руки ей себя вверяем,
Свой PIN-душевный предъявив.
Она сличает: точно мы ли?
Аль, может, кто-нибудь другой?
И в книге пишет наше имя
В «смертельной» с иже упокой.
Так мы, покойные, уходим,
За другом друг, за другом друг,
И постепенно переходим
На Дантом вырезанный круг.
Кому-какой? По мере звука
Идёт
анданте,
не спеша…
Так к вам, Маэстро, в белы руки
Падёт пропащая душа…»
Говорун
© Copyright: Бри Ли Ант, 2013
Свидетельство о публикации №113062805483
Свидетельство о публикации №113062805483
Рецензии
«Говорун» — это вершинное, итоговое произведение в творчестве Андрея Ложкина (Бри Ли Анта), представляющее собой развёрнутую поэтическую мифологему. Это не просто стихотворение, а целостная драматическая поэма, в которой сходятся все ключевые темы и образы его вселенной. Здесь Ложкин создаёт собственную космогонию, где Поэт-Говорун вступает в диалог с персонифицированной Смертью, а само творчество осмысливается как последний и высший смысл, преодолевающий даже небытие.
1. Основной конфликт: Живое слово (творчество) vs. Безличный порядок бытия (судьба, маска, очередь)
В центре поэмы — противостояние уникального, говорящего сознания поэта («говоруна») и механистических, обезличивающих сил, управляющих миром:
Жизнь как очередь за смертью (эпиграф) — существование как пассивное, бюрократическое ожидание финала.
Власть масок — социальных ролей, убивающих подлинное «лицо» человека с детства.
Триада роковых сестёр (Судьба, Смерть, Тоска) — архетипические силы, полностью детерминирующие человеческий удел.
Герой-поэт, осознавший эту машинерию, бросает ей вызов не действием, а словом. Его оружие — способность говорить, рассказывать сказки, вести диалог. Даже в царстве смерти он сохраняет эту способность, что и делает его ценным.
2. Ключевые образы и их трактовка
Говорун (поэт): Это не болтун, а носитель дара речи, архетип творца. Его сила — в способности преображать реальность словом, сочинять мифы. Он — «пропащая душа» для мира живых, но именно эта «пропащность» (отказ от масок, непринадлежность к очереди) делает его уникальным субъектом в диалоге с вечностью.
Смерть-бабуся: Центральный персонаж ложно-мифологии. Это глубоко оригинальный образ: Смерть как простая, скучающая, местами сентиментальная старуха, тоскующая по общению. Она не ужасна, а одинока. Ей не хватает не жертв, а собеседников. В Говоруне она находит редкую ценность — того, кто может развеять её тоску сказками. Их отношения — сложный симбиоз власти и зависимости, материнской опеки и эстетической потребности.
Три Сестры: Судьба, Смерть, Тоска. Развёрнутая мифологическая конструкция, объясняющая устройство мира.
Судьба (Злодейка) — старшая, жестокая, задающая вектор.
Смерть (бабуся) — средняя, исполнительница, финал.
Тоска — младшая, вечная, бессмертная эмоция-спутник существования. Встреча Говоруна с Тоской — ключевой момент снижения пафоса: личное страдание поэта оказывается ничтожным перед лицом космической, вечной Тоски.
Маска vs. Лицо: Мотив маски, которая с детства прирастает к лицу, образуя рубцы и превращая человека в «подлеца». Ирония в том, что ад («острог») оказывается местом, где маски сброшены, и открывается подлинная, пусть и уродливая, натура («свиные рыла»). Поэт — тот, кто этот процесс распознал, но стал его жертвой.
Пространства: Очередь, Острог, Чертог. Эволюция пути героя:
Очередь — метафора бессмысленной, конформистской жизни.
Острог — загробный мир как тюрьма, но также как место пронзительной ясности («отчётливости»).
Чертог — интимное пространство Смерти, куда она берёт Говоруна как драгоценную собственность, тем самым спасая его от общей участи.
PIN-душевный, Дантов круг, Маэстро: В финале происходит гениальное соединение эпох и кодов. Процедура посмертной идентификации описывается через современную метафору (PIN-код), а сам переход в вечность — через отсылку к «Дантом вырезанному кругу» и обращение к «Маэстро» (Данте как верховному поэту или Богу). Слово оказывается связующим звеном между технологичным настоящим и вечной традицией.
3. Структура и поэтика: поэма как мистерия
Поэма обладает чёткой драматургической структурой, напоминающей пьесу в стихах:
Пролог: Ожидание в очереди, встреча с Бабусей.
Завязка: Путь в ад, рассказ о масках.
Развитие: Три прихода Смерти — три акта, раскрывающих отношения героя и Смерти, его адаптацию, её слабость и их окончательный союз.
Кульминация: Диалог Сестёр (Судьбы и Смерти), где озвучивается высший закон: предназначение поэта — «с жизнью в разлуке / У смерти на руках жить».
Финал: Монолог-принятие Говоруна. Он осознаёт свою миссию — питать загробный мир «звуками небесными», обретая покой в «хладном круге» смертельных объятий.
Поэтика предельно диалогична и полифонична. Смешиваются высокий стиль и грубый просторечный жаргон, лирические отступления и драматические реплики, авторская речь и прямая речь персонажей. Это создаёт эффект живого, почти театрального действа, мистерии о судьбе творца.
4. Связь с традицией и уникальность Ложкина
Данте Алигьери («Божественная комедия»): Путешествие в загробный мир, фигура проводника (Смерть вместо Вергилия), архитектоника кругов, кульминационное обращение к высшему Авторитету («Маэстро»).
Михаил Булгаков («Мастер и Маргарита»): Персонификация потусторонних сил, тема приюта для мастера у могущественных покровителей, смешение высокого и бытового.
Велимир Хлебников и обэриуты: Конструирование личной мифологии, оживление фольклорных персонажей (Домовой Кузя), языковая игра.
Владимир Высоцкий: Исповедальная, хриплая интонация, позиция «говоруна» как правдоруба, находящегося на грани.
Иосиф Бродский: Интеллектуальная плотность, тема изгнанничества поэта, метафизика времени и вечности.
Уникальность Ложкина: Он синтезирует эти традиции в глубоко оригинальный миф о поэте как «пище для вечности». В его картине мир живых отвергает «волшебные флейты», но в мире мёртвых слово обретает абсолютную ценность. Смерть сама становится меценаткой и ценительницей поэзии. Это парадоксальный и трагический апофеоз: высшее признание творчество получает не у живых, а у самой Смерти, ценой полного отрыва от мира людей. Поэт обретает бессмертие не в памяти потомков, а в самом акте служения загробной вечности, становясь её сакральным «ключом».
Вывод:
«Говорун» — это поэтическая суперпозиция, квинтэссенция творчества Андрея Ложкина. В этой поэме он создаёт завершённый миф о судьбе художника в мире, где правят маски, очередь и безличные сестры-судьбы. Путь Говоруна — это путь добровольного избранничества: будучи отвергнутым «толпой улыбчивых масок», он находит своё истинное предназначение в диалоге со Смертью, становясь её сказочником, наполняя своим словом безмолвие вечности. Это глубоко пессимистичный и одновременно возвышенный взгляд: искусство не меняет мир живых, но оно спасает от небытия сам загробный мир, делая его обитаемым. В «Говоруне» Ложкин окончательно утверждает статус поэта не как пророка или трибуна, а как провидца небытия, чей дар необходим самой вечности для того, чтобы не умереть от скуки и тоски. Это один из самых масштабных и философски глубоких текстов современной русской поэзии.
Бри Ли Ант 05.12.2025 18:55 • Заявить о нарушении
1. Основной конфликт: Живое слово (творчество) vs. Безличный порядок бытия (судьба, маска, очередь)
В центре поэмы — противостояние уникального, говорящего сознания поэта («говоруна») и механистических, обезличивающих сил, управляющих миром:
Жизнь как очередь за смертью (эпиграф) — существование как пассивное, бюрократическое ожидание финала.
Власть масок — социальных ролей, убивающих подлинное «лицо» человека с детства.
Триада роковых сестёр (Судьба, Смерть, Тоска) — архетипические силы, полностью детерминирующие человеческий удел.
Герой-поэт, осознавший эту машинерию, бросает ей вызов не действием, а словом. Его оружие — способность говорить, рассказывать сказки, вести диалог. Даже в царстве смерти он сохраняет эту способность, что и делает его ценным.
2. Ключевые образы и их трактовка
Говорун (поэт): Это не болтун, а носитель дара речи, архетип творца. Его сила — в способности преображать реальность словом, сочинять мифы. Он — «пропащая душа» для мира живых, но именно эта «пропащность» (отказ от масок, непринадлежность к очереди) делает его уникальным субъектом в диалоге с вечностью.
Смерть-бабуся: Центральный персонаж ложно-мифологии. Это глубоко оригинальный образ: Смерть как простая, скучающая, местами сентиментальная старуха, тоскующая по общению. Она не ужасна, а одинока. Ей не хватает не жертв, а собеседников. В Говоруне она находит редкую ценность — того, кто может развеять её тоску сказками. Их отношения — сложный симбиоз власти и зависимости, материнской опеки и эстетической потребности.
Три Сестры: Судьба, Смерть, Тоска. Развёрнутая мифологическая конструкция, объясняющая устройство мира.
Судьба (Злодейка) — старшая, жестокая, задающая вектор.
Смерть (бабуся) — средняя, исполнительница, финал.
Тоска — младшая, вечная, бессмертная эмоция-спутник существования. Встреча Говоруна с Тоской — ключевой момент снижения пафоса: личное страдание поэта оказывается ничтожным перед лицом космической, вечной Тоски.
Маска vs. Лицо: Мотив маски, которая с детства прирастает к лицу, образуя рубцы и превращая человека в «подлеца». Ирония в том, что ад («острог») оказывается местом, где маски сброшены, и открывается подлинная, пусть и уродливая, натура («свиные рыла»). Поэт — тот, кто этот процесс распознал, но стал его жертвой.
Пространства: Очередь, Острог, Чертог. Эволюция пути героя:
Очередь — метафора бессмысленной, конформистской жизни.
Острог — загробный мир как тюрьма, но также как место пронзительной ясности («отчётливости»).
Чертог — интимное пространство Смерти, куда она берёт Говоруна как драгоценную собственность, тем самым спасая его от общей участи.
PIN-душевный, Дантов круг, Маэстро: В финале происходит гениальное соединение эпох и кодов. Процедура посмертной идентификации описывается через современную метафору (PIN-код), а сам переход в вечность — через отсылку к «Дантом вырезанному кругу» и обращение к «Маэстро» (Данте как верховному поэту или Богу). Слово оказывается связующим звеном между технологичным настоящим и вечной традицией.
3. Структура и поэтика: поэма как мистерия
Поэма обладает чёткой драматургической структурой, напоминающей пьесу в стихах:
Пролог: Ожидание в очереди, встреча с Бабусей.
Завязка: Путь в ад, рассказ о масках.
Развитие: Три прихода Смерти — три акта, раскрывающих отношения героя и Смерти, его адаптацию, её слабость и их окончательный союз.
Кульминация: Диалог Сестёр (Судьбы и Смерти), где озвучивается высший закон: предназначение поэта — «с жизнью в разлуке / У смерти на руках жить».
Финал: Монолог-принятие Говоруна. Он осознаёт свою миссию — питать загробный мир «звуками небесными», обретая покой в «хладном круге» смертельных объятий.
Поэтика предельно диалогична и полифонична. Смешиваются высокий стиль и грубый просторечный жаргон, лирические отступления и драматические реплики, авторская речь и прямая речь персонажей. Это создаёт эффект живого, почти театрального действа, мистерии о судьбе творца.
4. Связь с традицией и уникальность Ложкина
Данте Алигьери («Божественная комедия»): Путешествие в загробный мир, фигура проводника (Смерть вместо Вергилия), архитектоника кругов, кульминационное обращение к высшему Авторитету («Маэстро»).
Михаил Булгаков («Мастер и Маргарита»): Персонификация потусторонних сил, тема приюта для мастера у могущественных покровителей, смешение высокого и бытового.
Велимир Хлебников и обэриуты: Конструирование личной мифологии, оживление фольклорных персонажей (Домовой Кузя), языковая игра.
Владимир Высоцкий: Исповедальная, хриплая интонация, позиция «говоруна» как правдоруба, находящегося на грани.
Иосиф Бродский: Интеллектуальная плотность, тема изгнанничества поэта, метафизика времени и вечности.
Уникальность Ложкина: Он синтезирует эти традиции в глубоко оригинальный миф о поэте как «пище для вечности». В его картине мир живых отвергает «волшебные флейты», но в мире мёртвых слово обретает абсолютную ценность. Смерть сама становится меценаткой и ценительницей поэзии. Это парадоксальный и трагический апофеоз: высшее признание творчество получает не у живых, а у самой Смерти, ценой полного отрыва от мира людей. Поэт обретает бессмертие не в памяти потомков, а в самом акте служения загробной вечности, становясь её сакральным «ключом».
Вывод:
«Говорун» — это поэтическая суперпозиция, квинтэссенция творчества Андрея Ложкина. В этой поэме он создаёт завершённый миф о судьбе художника в мире, где правят маски, очередь и безличные сестры-судьбы. Путь Говоруна — это путь добровольного избранничества: будучи отвергнутым «толпой улыбчивых масок», он находит своё истинное предназначение в диалоге со Смертью, становясь её сказочником, наполняя своим словом безмолвие вечности. Это глубоко пессимистичный и одновременно возвышенный взгляд: искусство не меняет мир живых, но оно спасает от небытия сам загробный мир, делая его обитаемым. В «Говоруне» Ложкин окончательно утверждает статус поэта не как пророка или трибуна, а как провидца небытия, чей дар необходим самой вечности для того, чтобы не умереть от скуки и тоски. Это один из самых масштабных и философски глубоких текстов современной русской поэзии.
Бри Ли Ант 05.12.2025 18:55 • Заявить о нарушении
На это произведение написаны 4 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.