Д. А. Кокорина

 

   Об авторе: Дина Александровна Кокорина  ( 1936 г.р.) - родом из деревни Монастырской  Горковского сельсовета В- Тоемского района Архангельской области. Написала и издала семь книг о малой родине. Проживает в г. Котлас.  Предлагаю  вашему вниманию отрывок из её книги «« Деревня моя, очень древняя, дальняя ( 1997 г.) ».   
      
О времени,  о жизни,  о себе
               
 Из  одной   деревни 

    Пятый дом   на угоре – Тимофея Старцева и Домнушки, как мы привыкли называть её в деревне.  Недавно узнала от их дочери Анны Тимофеевны Пешковой, что Домнушка ( Старцева Домна Ивановна ) была второй женой Тимофея. Раньше, ещё до колхозов, женщины умирали рано, надорвавшись на работе, и очень многие мужчины, в том числе в нашей деревне, вынуждены  были жениться несколько раз. За вдовца, как правило, выдавали девушку из бедной семьи.  Её согласия никто не спрашивал.  У бесприданницы была одна судьба – замуж за вдовца, у которого есть дети.
     От первого брака у Тимофея был сын Тимка.  Красавец!  Тимофей  Тимофеевич Старцев погиб в Великую Отечественную войну, так и не успел жениться.  Мачеху Тимка любил, и она к нему хорошо относилась. Старого Тиму я не помню, а Домнушка прожила долгую жизнь, похоронена в Красной.  Были у них и две дочери: кнопочка Анюта и красавица Любовь. Живёт Люба в Коде. Знаю, что у неё был  сын, чернобровый. Видела его только однажды летом на аэропорте  Красная, когда мы ждали  самолёт в Тойму. Мне показали и сказали, что это Любы Домниной сын. Он ехал в райбольницу: зимой обморозил руку, и она у него очень болела, не заживала.  Ему предложили ампутировать, а он не захотел жить калекой и наложил на себя руки, застрелившись из охотничьего ружья. Очень жаль парня. Так и не испытал счастья в жизни. 
     С Анной Тимофеевной я встречалась год назад.  Она пригласила меня в гости и рассказала о своей жизни, о том, как её пятнадцатилетней, и многих других девчонок и мальчишек из наших, глухих, верхнепинежских деревень «выписали» в школы ФЗО и по большой воде увезли на пароходе в Архангельск. Учились на слесарей. Жили трудно, голодали. Очень скучали по дому, плакала Анюта каждый день.  Ходили в американских ботинках на деревянной подошве. Можно себе представить, как им было ходить в таких ботиночках, которые  уж никак не были рассчитаны на лютые архангельские морозы.  Год прожили, а осенью их направили на уборку урожая в колхоз. Однако они, ещё трое таких же, как Анюта, решили сбежать домой. Денег на билеты не было.  На пароходе ехать опасно – задержат на первой же пристани. Машины тогда не ходили, люди ходили пешком.  Если повезёт, добирались на попутной подводе, так как все машины были на фронте. Груз из Котласа и Архангельска возили на лошадях.   И  пошли забубённые головушки из Архангельска до Малой Пинежки ( около 600 км)  пешком, да в ботинках на деревянной подошве. При ходьбе она не гнётся. Идти в таких ботинках было очень тяжело, путь ведь не близкий. Хлеба не было, шли голодные.  По деревням побирались. Кто покормит, а кто и ночевать пустит. Но чтобы украсть – этого и в мыслях не допускали. Долго шли или коротко, Анюта мне  сказать не могла.  Наконец добрались до Тоймы.  Пришли к нам на Гарь ночевать.  Это я уже и сама помню , хотя маленькая была.  Помню, как расчёсывала Анюта свои льняные волосы ( коса у неё была толстая, ниже пояса). Как сейчас вижу, сидим на крыльце, она чешет волосы, а вши падают на чёрную заслонку, как горох. Сорок лет прошло с той поры. Анна Тимофеевна рассказывала и плакала, а я – вместе с ней.  « Если бы не твоя мати,» - говорила Анюта, - я бы не выжила и до дому мне бы не дойти.  Я как пришла к вам, она мне поись маленько дала, баню истопила, намыла меня, ещё покормила – и так целые сутки. По маленьку кормила.  Если бы сразу накормила. я могла бы умереть,  Потому что шибко долго шли голодом. После бани я три дня спала, ноги мои распухли, идти я не могла, жила у вас неделю. Потом пришли подводы, и  я с ними пошла домой, с попутчиками  то есть. Мати дала хлеба житник на дорогу. Домой пришла, у меня вся кожа на ногах  стёрта. Мамка, как увидела, в рёв: « Ой!  Девоцька, да как же ты дошла-то?»  Истопила мамка баню, напарила меня, чем-то ноги намазала.  Я неделю лежала, на ноги ступить не могла. Маленько дома пожила, ещё и оклематься не успела, пришла мне повестка в суд: явиться в Тойму, будут судить за то, что сбежала из школы фабрично-заводского обучения. Дома с мамкой поплакали, поревели.  Делать нечего – надо собираться.  То, что посадят, не сомневались. Строго очень было, судили по законам военного времени. А что нам война, что нам законы – мы о них  не шибко и  думали.  До смерти к мамке хотелось, вот и сбежала!
     В Тойму пришла – опять к вам. Куда ночевать пойдёшь, ведь не всяк и пустит, а вы, свои, земляки. Утром встала, мати ваша дала мне опять житник хлеба, хотя и у самих не густо было, и сказала:
« Пойди, бог с тобой, Анютонька».  Я в суд пришла. А мне кто-то сказал, мол дай судье хлеба, возьми где-нибудь и дай, у него шестеро детей, может  пожалеет тебя, не посадят.  Зашла в кабинет, положила на стол житник, который Агафья дала, и сижу в приёмной.  Сколько времени прошло – не знаю.  Сижу, жду суда, потом кто-то мне говорит: «Иди , Старцева  домой». А я на ноги встать не могу, они меня не держат. Ну, кое-как да кое-как встала, на улку вышла, а идти всё равно не могу. Потом опомнилась, от радости всю дорогу бегом бежала. Это только в думах бежала, а на самом деле – еле доплелась до Гари.  Пришла, дак с матерью вашей обе ревмя ревели.  Я у вас  на Гари опять неделю жила, не могла идти домой.  Потом опять обоз пошёл на Пинегу и меня взяли. Мати  у вас была хорошая, кабы не она, не знаю , чтобы со мной было.  Это рассказ  о военных приключениях, а ведь в колхозе было не лучше жить, но зато дома. На своей стороне и стены помогают.  Стала я робить в колхозе, больше в милицию меня не вызывали.
     Заставили меня пахать. Хожу за плугом, а меня из-за чапыг и не видно, плуг-от  больше меня. Только тем хорошо было, что плуг ходил на колесике, не  надо его держать на руках.  Потом пошли плуги без колесика, дак тяжело было пахать, на повороте плуг надо на руках держать. Когда отсеялись, меня  на  сенокос к Матерухе выписали.  Всё лето жили в избушке, по-чёрному, каменка топилась – как в бане.  Только сено выставили, домой пришли, в бане помылись , а утром бригадир  с нарядом идёт – никаких выходных не было.  Надо сеять озимые, а семян нету, вот и стали жать рожь. Мы снопы вяжем, а за нами  их собирают и сразу в молотилку.   «Помнишь ли, какая молотилка была?»  – вдруг спрашивает  А. Т. Старцева.  Я утвердительно киваю головой, а Анна  Тимофеевна продолжала: - « Мы жнём на конях, а жонки пашут на быках да на коровах». Ведь ещё и боронить надо, ну, там уж тётушка ваша Анюха с малышами боронит.  На трёх лошадях робятка верхом сидят, а Анна ходит за бороной.  Как доедут до краю, на повороте надо борону занести да почистить от коренья, а боронильщикам годков по восемь, разве  им борону поднять?  Вот Анна и ходит пешком, босая, нечего обуть-то.  Не успели хлеб убрать, молотить надо, хлеб государству сдавать.  После уборки, как замёрзло, нас  колхозников на сезон, на лесобазу выписали на всю зиму.  Я ростиком маленькая, дак меня на валку не ставили. Лес на лошадях возила, а то и хлысты  на сортименты разделывали пилой двуручной.  Какое дерево куда шло: какое - на  пиловочник, а худое – на дрова…Вот так и жили всю войну.
     Война закончилась, а колхозникам  легче жить не стало. Тем было получше, что появились лампы керосиновые, а то с лучиной сидели по вечерам. Потом и электричество в деревню подвели, веселее стало.  Однажды прибегает за мной на работу чей-то мальчонка и говорит: « Анютка, иди домой, тебя мати зовёт».  Я пошла. Смотрю, у нашего огорода лошади привязанные стоят. Я сразу догадалась, в чём дело.  Мамка выходит и спрашивает:   «Пойду ли я замуж , за Ольку Пешкова?»
  Не знаю, как мне быть. Подумала, постояла на улице, а мамка в избу ушла, сваты тоже в избе сидели, меня ждали.  Оказывается, они ездили сватом на Машканово, но им там отказали, вот и завернули ко мне.  Я не стала гордиться, сказала что пойду.  Ну, и всё, свадьбу сыграли, уехали из деревни на лесобазу в Красную.  Вот и живём, Оля хорошим мужем оказался.  Дом построили, да  ещё не один.  Корову  всю жизнь держим.  Оля в лесу работал вальщиком, однажды на работе и произошёл несчастный случай: неладно сыграло дерево, суком пробило челюсть, выбило зубы.  Самолётом, в Архангельск, в больницу возили.  Слава богу, челюсть склали и всё срослось, зубы потом вставил, только шрам на лице остался.  Вина  Оля никогда не пил. Мы с ним не ругаемся, всё у нас ладно.
…..Оля, такой добродушный великан, и Анюта, кнопочка, сидели рядом.  Радостно было смотреть на них, оба они излучали добрый свет и тепло души.   Согревают своим теплом всех, кто рядом.  Добрые родители, любимые дедушко и бабушка, они воспитали  своих детей и каждое лето ждут не дождутся на каникулы внуков и внучек из Северодвинска.