Счастливый пельмень

Каждое воскресенье Юркина мама лепила пельмени. Это стало уже традицией и было настолько привычным, что,
казалось, уже ничего не может её нарушить. Конечно, она готовила и вареники, начинкой которых могли быть и
картошка, и квашеная капуста, и ягоды, и всё, что в данный момент можно было найти из съестного, но такое
могло случиться в любой день, а пельмени... Пельмени варились только по воскресеньям. Уже в субботу с утра
мама снаряжала сына в магазин, и за те два часа, пока он отсутствовал, прибиралась в квартире. В квартире -
громко сказано. Она состояла из небольшой комнатки, где стояла большая, металлическая кровать с блестящими,
никелированными набалдашниками, шкафом, пребольшущим фикусом, цветными картинками из журнала "Огонёк",
приклеенными на стены их кухоньки, большую часть которой, занимала кирпичная, обмазанная глиной, печь.
Правда, варили, парили, жарили на ней только зимой. Заодно отапливалась и их маленькое жильё. А летом
пользовались стареньким примусом, стоявший прямо на печной плите, но после того, как Юрка случайно, уронив на
пол, разбил бутыль с керосином, что потом целый месяц никак не могли вывести его запах, его место заняла
электроплитка. Она была гораздо аккуратней и удобней примуса, вот только часто приходилось менять спираль.
Мама мыла полы, залезая в самые отдалённые уголки под кроватью, где стояли два огромных, неподъёмных
чемодана с вещами, за шкафом, стараясь протиснуть тряпку в пространство между ним и стеной, под столом, где
тоже стояла какая-то рухлядь, вытирала кругом пыль, трясла домотканные половички, привезённые бабушкой,
гостившей у них ещё прошлым летом.  У неё в деревне был свой станок и она ткала их сама из порезанной на
полоски старой одежды. Мыла посуду в эмалированном тазике. Чистой байковой тряпочкой перетирала гранёные
стаканы так, что они сверкали на гранях, как алмазы. Она делала всё это, стараясь не пропустить ничего, так
основательно, что вернувшись, Юрка невольно зажмуривал глаза от чистоты и блеска, царившие в их уютном
жилье. Посылая его за мясом, мама всегда не забывала напомнить, чтобы он обязательно сказал, что оно нужно
на пельмени, иначе ему могли подсунуть кости. Хотя продавщица его уже знала и сама старалась выбрать
подходящий кусочек. Денег у него с собой была всегда одна и та же сумма: полтора рубля. Мясо по тем временам
стоило рубль восемьдесят за килограмм, поэтому он покупал его на рубль, чего обычно вполне хватало, потом,
зайдя в кулинарию, на двадцать восемь копеек покупал пельменного теста а на сдачу или пирожное, или пломбир,
который, если дело было зимой, продавали там же в кулинарии. Вообще-то в магазин за хлебом и молоком Юрке
приходилось ходить почти каждый день. Это была его обязанность. И деньги, оставшиеся после покупок, всегда
возвращал до копейки. Это был закон. Но по субботам мама разрешала ему купить что-нибудь и для себя, чем он
с большим удовольствием пользовался.

В магазин нужно было идти пораньше, потому что там всегда была очередь. Покупатели, обычно, сами выбирали,
какой кусочек им больше по нраву, хотя для Юрки они все были одинаковы. Пока очередной покупатель
привередливо рассматривал мясо, прося то и дело показать или перевернуть тот или иной кусок, остальные
терпеливо ждали. Нет, не просто, конечно, ждали. Очередь жила своей жизнью. Кто-то мирно беседовал с соседом,
кто-то выяснял отношения, кто-то пытался доказать, что он уже здесь стоял, но ему никто не верил, кто-то просил,
чтобы его хорошенько запомнили, потому что ему позарез нужно отлучиться. Очередь гудела, как улей, временами 
утихая, но потом снова приходила в движение, недовольно бурля, как горная речка или весело вскипая, как
старенький, эмалированый чайник. И всё же рано или поздно любая очередь подходила к концу.
- Мне на рубль мяса, - говорил Юрка, с какой-то робостью заглядывая продавщице в глаза. Полной, неприступной,
как ему почему-то казалось, женщине, возвышающейся над ним в своём застиранном белом халате, как айсберг.
- На пельмени, поди, опять? - спрашивала она.
Ой, а это-то он совсем и забыл сказать. Хорошо что она сама догадалась.
- Да. И помягче, - слегка растерявшись, отвечал он.
- Ну, понятно, помягче. Всем нужно помягче, - недовольно бурчала она, выбирала из того, что лежит сверху и
бросала на весы.
- На рубль двадцать пойдёт?
На рубль двадцать, конечно, пошло бы, но тогда не хватит на "пироженку". Этого Юрка ну никак допустить не мог.
- Нет, нет! Это много. Мне на рубль.
Продавщица нехотя отрезала самый жирный, как ему казалось, кусочек, снова взвешивала и завернув в бумагу,
клала на прилавок.
- Рубль пять.
Второй раз перечить ей он уже не решался. Безропотно протягивал деньги, брал сдачи и положив мясо в авоську,
направлялся к выходу, лихорадочно подсчитывая в уме, что же он сможет купить ещё, кроме теста, для себя. На
пирожное явно не хватало. Пломбир стоил подешевле, но тоже не получалось. Оставался единственный вариант:
купить тесто не на двадцать восемь копеек, а на двадцать три. И тут начинался неприятный и продолжительный
разговор с его внутренним голосом или с его вторым "я".
- Мама даже и не заметит, что теста меньше.
- Ну да, не заметит. Если бы на копейку, две, тогда другое дело. А на пять копеек...
- Ну скажи, что тесто дороже стало.
- Так она же спросить может. Да ещё скандал в магазине устроит, что меня обманули.
- Пироженку хочешь, а трусишь. Трус!
- Никакой я не трус. Просто маму жалко. Она опять расстроится, что я врун. 
- Трус, трус!
Конечно, Юрка никакой был не трус, но лишний раз нарываться на неприятности не очень-то хотелось, да и маму
вправду было жалко. Так, бредя по улице и невольно замедляя шаг, чтобы выиграть время для принятия важного
решения, споря с самим собой, приводя очень даже убедительные доводы, как от лица первого"я", так и второго,
незаметно доходил до кулинарии. Войдя вовнутрь, невольно начинал осматривать через стекло витрину, где,
возбуждая нездоровый аппетит лежало рядками пирожное. Бисквит - самое вкусное из всех и самое красивое,
разукрашенное розочками и зелёными листиками и ещё какими-то узорами по краю, и всё это из масла. С трудом
отводя взгляд от этого образца кулинарного соблазна, смотрел дальше. А дальше шли заварное, корзиночки с
печёными грибочками, трубочки и (о, чудо!) картошка. Картошка продавалась далеко не каждый день, готовилась
из остатков тортов и была ничуть не хуже бисквитного, но зато стоило всего шестнадцать копеек, когда как все
остальные - двадцать две. 
При виде его все Юркины сомнения и переживания улетучивались, как будто их и не было.
- Мне картошку, пожалуйста, - показывая для уверенности пальцем, важно говорил он, - И теста на сдачу, - и
уточнял, - Пельменного.
- Может всё же сначала теста, а потом пирожное? - смеясь спрашивала молодая и шустрая продавщица.
- Нет, нет, - имея уже горький опыт, испуганно протестовал он, - Сначала картошку.
Девушка клала на кусочек бумаги требуемое и подавала ему. Потом взвешивала тесто. Мальчишка
расплачивался и довольный, что всё так хорошо закончилось, почти бегом возвращался домой.

Фарш на пельмени готовили в этот же вечер. Мама доставала большую металлическую мясорубку, похожую на
какого-то зверя с широкой пастью, прикручивала её к краю стола, нарезала мясо мелкими кусочками, чистила лук,
чеснок, ставила большую, глубокую чашку под фарш и начинала крутить изогнутую змейкой ручку. Юрке
разрешалось бросать мясо в пасть этого ненасытного чудовища и смотреть, как он пережёвывает всё это,
превращая в какое-то мягкое месиво, жирными червячками выползающее наружу сквозь мелкие дырочки и
аккуратно укладывающееся в чашку. Дырочки часто забивались и приходилось несколько раз разбирать, очищать
ножи и снова собирать. К концу работы бросался кусочек подсохшего вчерашнего хлеба и прокручивался, чтобы
как можно меньше мяса оставалось внутри. Надо сказать, что продукты в их хозяйстве практически не
выбрасывались, тем более хлеб. Хлеб, хоть и стоил дёшево, ценился в их семье дороже любого другого продукта.
Если что и оставалось из съестного: косточки, картофельные очистки и тому подобное, то совсем немного и
скармливались обычно дворовой любимице Люське, низкорослой, криволапой и весёлой дворняжке, жившей в их
дворе в будке, сколоченной пацанами с их дома из досок, оставшихся от старого, разбитого комода, и покрытого
толью, да кошкам, непонятно откуда появляющимся, как только кто-нибудь выносил что-то из более-менее для них
съестного. Хлебные крошки, обычно, собирались в ладошку и бросались в суп или же прямиком в рот. Если и
оставалось что, мама нарезала его на кубики, сушила и складывала в ситцевый мешочек. Там он, правда, тоже
долго не залёживался. Выбегая на улицу поиграть, Юрка не забывал засунуть свою руку в мешочек и вытащить
оттуда жмень сухариков и спрятать их в свой карман. Через пару часов беготни эти сухарики, в обычное время
выглядевшие не очень аппетитно, казались ему самым вкусным лакомством на свете и кончались так быстро, что
ему приходилось по несколько раз забегать домой, чтобы пополнить припасы. Готовый фарш и тесто ложились
в целлофановые мешочки, потом в авоську и, если это было зимой, вывешивались за форточку на мороз или, если
летом выносились в погреб во дворе, которым пользовались ещё несколько семей и до следующего дня
хранились там.

Воскресенье. Его, хоть и не показывали вид, ждали все с нетерпением. Мама в этот день по хозяйству уже ничего
не делала. С утра погромче включала местное радио, приводила себя в порядок и потом или выходила во двор
поболтать с соседкой, или рассматривала свои альбомы, писала бабушке письмо или просто смотрела в окно, где
всегда можно было увидеть что-нибудь интересное. Юрке в этот день разрешалось валяться в постели сколько
хочется. "Сколько хочется" - это примерно до девяти часов.  Потом всё же мама начинала потихоньку его
тормошить. Исподволь, словно разговаривая сама с собой, но так, чтобы было слышно и сыну, произносила,
- Ой, а денёк-то сегодня какой чудесный! Благодать.
Мальчишка и так уже давно не спал и, конечно, всё слышал. Но вставать не хотелось и он, ещё сильнее
зажмуривая глаза, поворачивался к стене, стараясь, если не увидеть что-то хорошее во сне, то хотя бы помечтать
о чём-то своём, мальчишеском.
- Юронька, вставай. - она говорила по-уральски, немного окая, - Проспишь всё на свете. Посмотри солнышко-то
какое сегодня ласковое.
Сон совсем прошёл. Но так не хотелось вставать с постели. Наконец не выдержав, она подсаживалась на край
кровати, брала пёрышко от подушки или ниточку и начинала водить им по Юркиному лицу. Было так щекотно! И так
хотелось рассмеяться! Он терпел из последних сил. Но губы, как не старался себя сдержать, неожиданно сами
расплывались в широченную улыбку и, не выдержав больше этой муки и звонко расхохотавшись, резко
поднимался и, обняв маму за голову, крепко-крепко прижимался к ней.
- Ну вставай уже, сонька моя, - взъерошив ему чёлку, говорила она. - Гулять пойдём?
- Пойдём, - живо отвечал он.
Ещё бы не пойти, он так любил с ней гулять! Сколько интересного ей можно было показать во время прогулок,
сколько всего рассказать. Хотя, конечно, она это всё и сама уже видела и знала. Но всё равно всегда слушала,
как никто другой, с большим интересом, что-то уточняла, переспрашивала или просто удивлённо, как будто только
впервые об этом слышит, восклицала,
- Ой, что правда что ли? - или, - Да неужели?
Обычно место прогулок выбирал Юрка, за редким исключением, когда маме нужно было куда-то по делу или
кого-то навестить, тогда они шли в посёлок. Если нет, то чаще всего ходили к озеру или в лес. По дороге мальчишка
болтал непереставая, показывая самые, по его понятиям, интересные места. Иногда, сам того не замечая,
заговорившись, начинал фантазировать.
- Правда, правда, - вдруг спохватившись и заглядывая ей в глаза, чтобы убедиться верит ли она ему или нет,
восклицал он.
- Знаю, что правда. Ты же это сам видел, - успокаивала она его.
- Видел, - и немного помолчав, как бы раздумывая, хитро прищурившись, добавлял, - Только во сне.
И опять, немного смущаясь, заглядывал ей в глаза, пытаясь узнать что она думает.
- Ну и что. Видел же.
И, наклонившись, прижимала его к себе. Потом, слегка отстранив, так что её лицо оказывалось на уровне его лица,
добавляла,
- Ты же хочешь, чтобы так именно и было, то что ты видел во сне?
- Хочу.
- Ну значит так и будет. Только знаешь... Если что-нибудь плохое приснится, не верь этому. Ладно?
- Ладно, - быстро соглашался он. - Не буду.

Прогулка длилась около часа. Домой возвращались немного уставшие, но довольные. Пили чай с сушками,
занимались ещё какими-то делами и наконец ближе к полудню начиналось главное действо этого дня - лепка
пельменей. Конечно, кушать их было гораздо приятней, но и приготовление доставляло тоже не малое
удовольствие. Пока Юрка ходил в погреб за фаршем и тестом, по дороге стараясь отделаться от назойливой
Люськи, решившей почему-то, что её непременно хотят угостить этой вкуснятиной, мама освобождала стол,
доставала муку и всё остальное необходимое для этого. Сначала она делала из теста длинные колбаски, потом
нарезала их на маленькие кружочки, рассыпала на столе муку и уже вдвоём начинали их раскатывать в маленькие
лепёшки. Мама это делала быстро. И такие красивые и идеально круглые они у неё получались, как будто по
циркулю. Юрка старался не уступать. Высунув от усердия кончик языка, пыхтел над каждой лепёшечкой в пять раз
дольше, чем мама. И всё равно они выходили какие-то все кривые, словно маленькие "инвалидики". Что уж тогда
говорить о пельменях. В этом деле мама была просто чемпионкой мира. Они просто отлетали из под её рук,
аккуратно ложась на приготовленный аллюминевый разнос красивыми рядками. Надо сказать, пельмени у них
подразделялись на два вида: уральские и сибирские. Мама лепила уральские. Они были похожи на маленькие
подушечки в форме полумесяца. Её сын же лепил сибирские, соединяющиеся концами, как кренделёчки, потому
что это для него было гораздо легче. и всё равно они получались у него какие-то смятые, разных размеров -
непонятно что. Местами фарш проглядывал сквозь тесто, некоторые вообще раскрывались опять, никак не желая
склеиваться.
- Да ты поменьше в муке обваливай, - советовала мама. - Тогда края хорошо пристают друг к другу.
А они, даже не смотря на советы, всё равно не хотели это делать, пока юный помощничек не додумался применить
один трюк: он просто стал смачивать края своей слюной, проводя по ним языком, как при склеивании конвертов.
Мама сначала было протестовала, а потом махнула рукой. Пусть уж, раз так ему удобней. И вот, когда почти что
всё было налеплено и оставалось доделать несколько штук, вставал очень важный вопрос: что на этот раз
положить в "счастливый пельмень". Задача была не из простых, потому что всё, что только было возможно,
съедобное, даже иногда и не очень, в виде большой пластмассовой пуговки от пальто, уже применялось для
этого случая. И тут всегда выручала Юркина фантазия. На этот раз ему взбрело в голову завернуть в тесто
кусочек того пирожного-картошки, что он так удачно купил в кулинарии и оставил половинку, чтобы продлить
удовольствие, на потом. Мама сначала было засомневалась, разумности такого выбора, опасалась, что оно
растает в воде и испортит вкус остальных, но потом махнула рукой, видя, как сын умоляюще смотрит на неё.

После того, как всё было наконец-то готово, всё лишнее убиралось, стол вытирался, расставлялась нехитрая
посуда. На плитке уже закипала в заранее поставленной туда старой эмалированной кастрюле вода. Мама
готовила салат, доставала сметану, если она была, или уксус, который потом разводила бульоном из той же
кастрюли и добавляла молотый перец. Как только вода начинала бурлить, закидывалась первая порция
пельменей. Пока они варились, она выходила на минутку к соседке и её лучшей подружке Тосе, пригласить и её к
обеду. Она делала это всегда, даже когда они бывали в ссоре. В этом состоянии, как, наверное, и все лучшие
подруги, они бывали часто, но не долго. Юрка пока ещё не знал, что это такое, бывать в ссоре, наверное потому
что жили они здесь не очень давно и лучших друзей у него пока ещё не было.
- Дело наживное, - улыбаясь, успокаивала его мама. - Будут и у тебя друзья, будут и ссоры. Ничего необычного.
Вот только настоящие друзья это те, кто, не смотря ни на что, не оставляют тебя в беде одного.
Подруга не заставляла себя долго упрашивать и приходила со своей табуреткой (в их квартирке было только два
стула и небольшая лавочка у порога, где обычно стояло ведро с водой) и с бутылкой какого-то напитка, похожего
на сок, который пили, смакуя и причмокивая во время еды, но мальчику почему-то никогда не давали. Он хоть и
обижался на это, но понимал, что взрослые есть взрослые и всегда у них были какие-то свои странности.

Пельмени поглощались с большим аппетитом, но Юрка их ел по своему. Сначала брал на вилку, внимательно
рассматривал со всех сторон и только потом отправлял в рот. Время от времени заглядывал и в соседние
тарелки, как будто что-то выискивая. Женщины, конечно, догадывались, что его интересует и не особо удивлялись
его, казавшегося на первый взгляд странным, поведению. Только Тося, не выдержав, вдруг спрашивала,
- А зачем тебе, Юрантий, счастливый пельмень-то? Разве тебе мало твоего счастья? Разве тебе плохо с твоей
мамкой живётся?
- Хорошо, - с набитым ртом, невнятно отвечал он.
- Ну, а я что говорю. Других-то вон в какой строгости держат. А у тебя полная вольница. Да и когда за тобой
присматривать-то?
- А чё за мной присматривать? Я и сам могу, - немножко обиженно бурчал он в ответ.
- Да можешь, можешь. Только, вон, всё время на тебя кто-то жалуется.
Это была правда. Ну не везло Юрке почему-то с этим. И ведь не сказать, что он там какой-то хулиган был. Вполне
нормальный пацан. Но эта его неуёмная фантазия... Что бы он не затеял, обязательно кончалось как-то не
складно. Он не считал себя виноватым, ну может быть только чуть-чуть. Ну так получилось, он же не хотел и когда
его отчитывали за очередную проделку, выслушивал молча и насупившись, мямлил: "Я больше не буду."
- Ты думаешь, - продолжала Тося читать свои нотации, - Мамке легко одной-то тебя на ноги поднимать? Ты её
спроси, как она на двух работах-то выматывается, да ещё ты её порой огорчаешь.
- Да ладно тебе, Тось, - пыталась вступиться за сына мама, - Он хороший. Ну если иногда что-то и натворит, так
мальчишки - они и есть мальчишки.
- А ты, Стюрк, не заступайся за него. Пусть тоже задумается. Счастья он хочет, - всё больше распалялась её
подруга, - да он бы лучше о тебе немножко подумал. Ведь высохла вся, смотреть не на что. Эх, отца бы ему!
Это был уже "удар ниже пояса". Если бы она знала, как Юрка завидовал чёрной завистью своим сверстникам, у
которых были отцы. Как он смотрел на знакомых и незнакомых мужчин, думая: "Вот если бы он был моим папкой".
Как он ревел иногда от обиды, что за него даже и заступиться некому, когда кто-то, по его мнению, был
несправедлив к нему. Он понимал, что маме одной тяжело и помогал ей, конечно, как только мог. И всё же ему
было стыдно. А и правда, о ней-то он и не подумал. Желая исправить свою оплошность, с удвоенной энергией
пытался отыскать этот пельмень. Но он не попадался. И вот тарелки пустые. К этому времени поспела как раз и
вторая очередь. Они варились не сразу все. Просто не позволял объём кастрюльки. Пока мама по второму кругу
наполняла тарелки, Тося опять затеяла свои нравоучения, но мальчишка её уже не слушал. У него появилась
желание во что бы то ни стало найти его и подарить маме. И вот, уже доев почти вторую порцию, наконец-то он
его обнаружил. Но, Боже ж ты мой, на что же он был похож?! Весь какой-то помятый, непонятно бурого цвета.
Начинка и правда вытекла, осталось какое-то подобие кашицы. И выглядел он совсем не вкусно. Мальчика стали
было одолевать сомнения, стоило ли отдавать такое вот, выглядевшее совсем не съедобным, чудо-юдо, но потом,
поразмыслив и решив, что счастье не выбирают, тем более, может быть оно только на вид такое неказистое, и
улучив момент, подложил-таки его маме, пока она разговаривала с подругой. Принявшись опять за еду, она тут же
его обнаружила. Наверное она догадывалась, что это Юркина работа, но не подала вида, а только воскликнула
радостно и как бы удивлённо,
- Ой, посмотрите-ка! Счастливчик-то мне достался. Сынка, может ты его съешь? Ты же так его хотел.
- Нет, нет! - запротестовал изо всех сил Юрка, -Тебе достался, ты и ешь.
- Сейчас, погоди. Вот загадаю только желание.
- А какое? - не удержавшись, спросил он.
- Ишь ты, хитренький какой. Пусть это будет моей маленькой тайной.
Ну что ж. Тайна, так тайна. Он был совсем не против, хоть и горел от любопытства, желая  узнать, что же она себе
такое интересное загадала. И всё-таки пришлось смириться, оставаясь в неведении.

За разговорами, да за шутками и не заметили, как  пельмени были все съедены, настала пора пить чай. Мама
заваривала его в красивом фарфоровом чайнике, доставшийся им опять же от бабушки. Как только он
настаивался, приобретая густой коричневый оттенок, разливала его по стаканам. А чтобы не обжигать пальцы, у
них были металлические, с вычурными узорами, подстаканники. Но Юрка предпочитал пить с большой, алюминевой
кружки. Во-первых, туда больше вмещалось. Во-вторых, с таких точно кружек пили партизаны, он сам это в кино
видел. И хоть пить с неё было не так удобно, как из стакана и губами невозможно было прикоснуться к краям, такие
горячие они были, "во-вторых" решало всё. К чаю было припасено печенье, хранившееся в шкафчике до поры до
времени. И вот собравшись было уже сделать первый глоток, как неожиданно его остановил возглас Тоси.
- Подожди, Юрантий. У меня что-то есть для тебя. Сейчас принесу.
И встав, тороплива направилась к двери.
- Я быстро, - поспешила она всех успокоить.
Минуты через две, три вернулась, держа в руках тарелочку с чем-то, накрытым салфеткой.
- Вот. Тебе, - протянула это Юрке. - Пользуйся, пока я в настроении, - шутливо добавила она.
Сняв салфетку, Юрка обомлел. Под ней лежал здоровенный кусок торта. Он просто онемел от восхищения,
впервые в жизни у него представилась возможность попробовать настоящий торт.
- У нашей директрисы юбилей был, так я и домой прихватила, не удержалась, - как бы оправдываясь, отвечала она
на вопросительно-удивлённый взгляд Юркиной мамы. - Хотела себя перед сном побаловать, да, думаю,
Юрантию-то больше на пользу пойдёт. Смотри отощал-то как. Кожа да кости.
Он и правда был худющий, все рёбрышки пересчитать можно было. Но это не от голода, конечно, а от "избытка
энергии", как сама же Тося и говорила частенько.
- За что же это ему такая благодать?
- А за то что, хоть и баловник он у тебя, да душа у него добрая, - садясь опять за стол, отвечала она,
улыбаясь.

После чая начинались длиннющие разговоры "за жизнь". Юрке их было не интересно слушать и он собрался уже
выйти во двор погулять, но тут, неожиданно прервав беседу и с минуту помолчав, Тося запела. Она всегда так
делала: без всяких "предисловий и прелюдий". Голос у неё был густой, немножко даже грубоватый, но такой живой
и сочный, что мальчик невольно останавливался в дверях, как бы раздумывая уходить или нет, и решив всё-таки
остаться, садился опять на своё место, слегка отодвинув стул поближе к маме. Её, видно было, тоже взволновала
песня. Отрешённо смотрела она в окно, думая о чём-то своём. Повернувшись, обняла сына, слегка прижав его к
себе, и начала подпевать. Пела она сначала тихо, прикрыв глаза, как бы пробуя на вкус каждую нотку, но
постепенно, голос крепчал, набирал силу. Словно свежий ветерок врывался в комнату. Песня лилась свободно и
легко, вызывая у Юрки какой-то трепет в душе. И вот, не выдержав, присоединялся и он к их женскому дуэту.
Откинув голову назад, самозабвенно повторял слова за взрослыми, стараясь выкрикивать их погромче. Конечно,
так ровно и складно, как у них, у него не получалось, но его никто не прерывал и даже, как ему казалось, нет-нет, да
посматривали на него весело, как бы с одобрением. Заканчивали одну, тут же, после минутной паузы начинали
другую. Пели в основном украинские народные или из кинофильмов. Он их все (или почти все) знал наизусть, так
как слышал каждый день. Недалеко от их дома стоял, смонтированный на деревянной мачте, репродуктор, не
умолкавший с утра и до позднего вечера. Иногда, правда, мама в перерывах, слегка потрепав его за щёку,
говорила ему,
- Юронька, не думай, что песня тем лучше звучит, чем громче она поётся. Она, как что-то сокровенное, из самого
сердца литься должна. Понимаешь?
Он этого не понимал. Просто не мог понять. Ведь, чем больше "от сердца" он пел, тем громче становился его
голос, нередко доходя до обыкновенного крика.

Обычно во время таких посиделок, кто-нибудь, да заглядывал ещё "на огонёк". Заходили не стучась, как к себе
домой. А если и стучали, то тут же и дверь открывали, не дожидаясь отклика. Как-то не приняты у них были такие
"официальности". Иногда к вечеру пять, шесть человек набивалось в их маленькую кухоньку. Кто-то подсаживался
на стул, принесённый с собой, кто-то, убрав ведро с водой, на лавочку, а кто-то просто стоял, прислонившись к
стене. Пели, разговаривали, шутили, опять пели. Но вот раздавался стук, а дверь оставалась закрытой. Видно
кто-то всё же ожидал приглашения. "Дядь Федя" - тут же мелькало у  Юрки в голове.
- Да заходи уж, Фёдор Палыч, что как чужой! - тоже уже догадавшись, кто это мог бы быть, на правах хозяйки
выкрикивала Тося.
- Можно к вам? - на пороге появлялся действительно он. Дядь Федю мальчик знал уже давно. Он был не из
местных, отдыхал в том же доме отдыха, где работала и Юркина мама. Он был лет на шесть старше её, седой и
казался мальчишке совсем старым. Приезжал к ним уже второй год "надышаться свежим воздухом", как он сам
говорил, на неделю зимой и на три недели летом. Одна рука у него была неестественно изогнута и повёрнута
ладонью назад. Впервые увидев его, Юрка, как-то в разговоре с мамой, неудачно пошутил по этому поводу. Она,
изменившись в лице и даже немного разозлившись, строго ответила,
- Не говори больше так. Это его на фронте покалечило.
Однажды они все втроём пошли на озеро купаться. Во время жары они часто с мамой это делали, но ещё и с
ним - в первый раз. Озеро было громадное, большей частью окружённое лесами, доходившими до самой воды.
Места были невероятно красивыми. И вот найдя укромный уголок, решили там остановиться. Мама расстелила
покрывало, разложила нехитрую снедь: хлеб, лук, варёные яйца, ещё что-то, Юрка же, быстро скинув с себя
одежду и уже собравшись было залезть в воду, случайно оглянулся и очень удивился, увидев, что дядя Федя даже
и не собирается раздеваться, чтобы с ним "искупнуться".
- А вы что, плавать не умеете? - пошутил он. По его понятиям, все взрослые просто не могли не уметь плавать.
- А ты-то умеешь? - спросил в ответ его собеседник.
- По-собачьи, - признался мальчишка.
- А я только "топориком", - улыбнулся он.
- Это как?
- Ну что ты к нему пристал? - встряла в разговор мама. - Он же только с одной рукой может плыть, - подумав,
добавила, - И одной ногой. Боком, как топорик.
- Ага. Бульк и на дне, - рассмеялся он.
Наконец-то до Юрки начал доходить смысл этого странного способа плавания. Окунувшись и изрядно
побултыхавшись в воде один, вышел опять на берег. Взрослые к этому времени тоже всё-таки разделись, решив
по-видимому позагорать под ласковым летним солнышком. И тут, впервые увидев дядю Федю в одних трусах, он
просто обомлел. Вся рука и нога от самого бедра были в ямах, в некоторые из которых запросто мог вместиться
Юркин кулак. Как будто кто-то повырывал из тела целые куски мяса. Онемев, завороженно смотрел на его тело и
осторожно дотронувшись ладошкой до его израненной руки, спросил,
- Больно было?
- Да нет. Я же без сознания был. Больно потом было, когда очнулся и узнал, что почти все ребята погибли, кто
рядом был. Один, сержант наш, с "Дегтярём" приотстал, жив остался. Он-то меня и вытащил с этой мясорубки.
С этого времени Юрка по-настоящему зауважал дядю Федю. Не просто зауважал, он просто не отходил целыми
днями от него ни на шаг.  Куда он, туда и Юрка. И в гости его приглашал, но он почему-то стеснялся и чаще
отнекивался. Обычно он подходил к окну и бросал в стекло камушек. Мама сразу же бросала все дела и выходила
к нему. Потом они где-то гуляли или просто сидели в одной из беседок, которых было множество на территории их
дома отдыха. Юрка всегда пытался увязаться с ними, но его почему-то с собой не брали. Или брали, но редко. И
это было так обидно.

В этот раз дядя Федя всё же решился зайти к ним домой. Наверное это песни на него так сильно подействовали.
Сам он не пел. "Медведь на ухо наступил", - говорил в этих случаях он. Как медведь мог наступить на ухо, Юрка
так и не смог осмыслить. Привыкнув верить взрослым всему, что они говорят, иногда он не понимал, шутят ли они в
данный момент или это уже серьёзно. Фёдор Палыч обычно стоял в сторонке, разговаривал тоже мало и только
поглядывал на маму, иногда вставляя какие-то реплики, но чаще молчал. Незаметно наступал вечер. Юрку
начинала одолевать зевота, как он не пытался с этим бороться. Веки становились всё тяжелее и тяжелее и
наконец, крепко прижавшись к тёплому маминому плечу, засыпал. И он уже не слышал, как дядя Федя осторожно
брал его на руки, относил в комнату и ложил на мягкую постель, предварительно расправленную мамой. Гости,
поняв, что настала пора расходиться, умолкали и выходили восвояси, по своим домам. Мама, прикрывая Юрку
одеялом, ласково поправляла упавшую на глаза чёлку и целовала в щёку. Мальчик от этого на минутку просыпался,
обнимал её за шею и в полусне шептал ей в самое ушко,
- А я знаю, какое желание ты загадала.
- Какое же? - тихо спрашивала она.
- Ты загадала, чтобы у меня был папка.
- А ты хочешь этого?
- Хочу, - отвечал он и уже окончательно засыпал, улыбнувшись во сне чему-то хорошему.
А мама ещё долго сидела в его изголовье и почему-то плакала, забыв, что на кухне остался ещё один гость,
который слегка нервничая, пытался закурить папироску, но вспомнив, что это может быть вредно для других, смял
её и выбросил в мусорное ведро. Потом, подумав, смял всю пачку и выкинул с какой-то решительностью туда же.
Приближалась ночь.