нули и единицы

Jennifer Egan - A Visit from the Goon Squad
"x's and o's"
перевод.


Вот как всё началось. Я сидел на скамейке в парке Томпкинс-сквер и читал журнал «Спин», который стащил со стенда Хадсон-Ньюз. Я разглядывал жительниц района Ист-Виллидж, которые шли через парк по дороге домой, и в очередной раз пытался понять, как так вышло, что из-за моей бывшей жены Нью-Йорк теперь переполнен тысячами женщин, которые совершенно на неё не похожи, но заставляют думать о ней. И тут, внезапно, я увидел в журнале кое-что:  мой старый друг Бенни Салазар -  музыкальный продюсер!
В журнале была целая статья о Бенни и о том, как он сделал себе имя на группе «Кондьюитс», которая выпустила мультиплатиновый альбом три или четыре года назад. Там даже было фото Бенни, получившего  какую-то премию. Он выглядел запыхавшимся и немного косил глазами – это было одно и тех застывших, лихорадочных мгновений, когда ты отчетливо видишь целую счастливую жизнь, стоящую за ними.
Я взглянул на это изображение и закрыл журнал.
Я решил не думать о Бенни. Существует лишь тонкая грань между тем, когда думаешь о ком-то, и когда стараешься о нем не думать, однако у меня хватает терпения и самообладания, чтобы не переходить эту грань долгие часы, а то и дни.
После того, как я целую неделю не думал о Бенни – точнее так много думал о том, чтобы не думать о нём, что в моей голове практически не осталось места для других мыслей – я решил написать ему письмо.
Я принес его в звукозаписывающую студию, которая, как оказалось, находилась внутри высокого здания из зеленого стекла на пересечении Парк-авеню и Пятьдесят второй улицы.
Я доехал туда на метро и стоял перед зданием, задрав голову. Я смотрел выше и выше, пытаясь угадать, как высоко может находиться офис Бенни. Я не отводил глаз от здания, когда опускал письмо в почтовый ящик на улице.
«Как жизнь, Бенджо (так я частенько называл его раньше)? Долго не виделись. Слышал, ты теперь большой человек. Рад за тебя. Ты счастливчик. С наилучшими пожеланиями, Скотти Хаусманн.»
И он ответил!
Пять дней спустя его письмо опустили в мой зубчатый почтовый ящик на восточной Шестой улице. Оно было напечатано, должно быть, секретарем, но могу сказать, что сочинял его Бенни, никак иначе. «Скотти, дружище! Рад, что ты написал. Где ты пропадал всё это время? Я всё еще вспоминаю о нашей группе. Надеюсь, ты еще играешь на своей слайд-гитаре.  Бенни.» И его маленькая корявая подпись над напечатанным именем.
Письмо Бенни произвело на меня неизгладимое впечатление. Дела мои шли, как бы это сказать… неважно. Совсем неважно. Я работал дворником в начальной школе неподалеку, а летом собирал мусор в парке на берегу Ист-Ривер, около Вильямсбургского моста.
Мне совершенно не было стыдно за свою работу, потому что я понимал то, что практически никто не понимал: существует бесконечно малая разница между работой в высоком зеленом стеклянном здании на Парк-авеню и подбиранием мусора в парке. Эта разница существовала, разве что, как плод человеческого воображения. В действительности, ее могло вообще не быть.
Так случилось, что на следующий день у меня был выходной, и поэтому я отправился к реке рано утром, чтобы порыбачить. Я делал это постоянно, и ел рыбу, которую ловил. Да, река была грязной. Но я продолжал есть эту рыбу, наверное, потому, что я знал об этом загрязнении, чего нельзя сказать о тех ядах, которые мы потребляем каждый день, даже не подозревая об этом.
Я рыбачил, и удача, должно быть, была на моей стороне (или это была удача Бенни, которая каким-то образом передалась и мне), потому что это был самый лучший улов за все времена: огромный полосатый окунь!
Мои приятели-рыбаки, Сэмми и Дэйв, были потрясены, когда я вытащил из воды эту великолепную рыбину. Я оглушил ее, завернул в газету, положил в пакет и понёс домой, держа под мышкой.
Дома я надел то, что более всего походило на костюм: брюки цвета хаки и пиджак, который я частенько сдавал в химчистку.
Неделю назад  я отнес его туда,  даже не сняв полиэтиленового чехла, оставшегося с прошлого раза, чем совершенно вывел из себя девушку за стойкой.
«Зачем вы это делаете? Вы же уже чистили его, даже пакет не открывали.  Это пустая трата денег».
Я знаю, что отхожу от темы, но я выдернул пиджак из пакета с такой силой, что она затихла. Я осторожно положил его на стойку в химчистке, сказав по-французски: «Мерси за ваше замечание, мадам». Она приняла пиджак, не сказав больше ни слова. Достаточно сказать, что пиджак, который я надел в то утро на встречу с Бенни Салазаром, был чистым.
Здание, где работал Бенни, выглядело как место, где, должно быть, обычно было полно охраны, но в тот день мне повезло. Удача Бенни не покидала меня.

Не то чтобы я был неудачником, но я бы сказал, что, как правило, удача улыбалась мне нечасто, а временами мне совершенно не везло.
К примеру, я ловил меньше рыбы, чем Сэмми, хотя рыбачил чаще, и удочка моя была лучше. Но если то, что случалось со мной в тот день, было удачей Бенни, означало ли это то, что моя удача была и его удачей? И то, что мой нежданный визит был удачей и для него? Или мне каким-то образом ненадолго удалось отвести от него везение и направить в другую сторону, оставляя его без удачи в тот день? Если мне действительно удалось сделать это, то как это получилось, и самое главное, как делать это всегда?
В справочнике было написано, что студия «Соуз Ир Рекордс» находится на сорок шестом этаже. Я поднялся на лифте и проскользнул через бежевую стеклянную дверь в приемную. Обстановка была шикарной и напомнила мне квартирку холостяка из 70-х: черные кожаные диваны, толстый мягкий ковер, тяжелые стеклянные с хромированными ножками столы, на которых лежали журналы «Вайб», «Роллинг Стоун» и так далее.
Свет был приглушенным.
Последнее, как я понял, было необходимым условием для музыкантов, которые могли ждать, не выставляя на всеобщее обозрение своих налитых кровью глаз.
Я бросил свою рыбину на мраморный стол в приемной – шлёп! – я клянусь, только рыба могла издать такой звук.
Она (красноватые волосы, зеленые глаза, губы, как цветочный лепесток, из тех девушек, к которым хочется наклониться и нежно сказать «Ты, должно быть, совсем не глупа, иначе как бы ты получила эту работу?») посмотрела на меня и сказала:
«Привет».
- Я здесь, чтобы увидеть Бенни, - сказал я, - Бенни Салазара.
- Вы договаривались о встрече?
- Пока ещё нет.
- Ваше имя.
- Скотти.
На ней были наушники, и как я понял, крошечное устройство в уголке её губ, в которое она говорила, было телефоном. После того, как она назвала моё имя, я заметил, как на её лице появилась едва заметная улыбка, которую она словно пыталась скрыть.
- У него сейчас встреча, - сказала она, - но я могу его позвать, если…
- Я подожду.
Я положил рыбу на стеклянный столик рядом с журналами и уселся на черный кожаный диван. Подушки приятно пахли кожей. Мне было так удобно, что я начал засыпать. Мне хотелось остаться там навсегда, покинуть свою квартиру на восточной Шестой улице и прожить всю оставшуюся жизнь в приемной Бенни.
И правда, я давно не показывался на людях. Но имело ли это какое-либо значение в наш «информационный век»,  когда ты можешь облететь всю планету и Вселенную, не покидая зеленого бархатного дивана, который нашел на свалке и поставил в центре своей квартирки на Шестой улице?
Каждый вечер я первым делом заказывал китайскую стручковую фасоль, а затем запивал её ликером «Егермейстер». Я мог съесть невероятное количество бобов: четыре, пять порций, иногда больше.
Я определяю, сколько съел, по числу пакетиков от соевого соуса и палочек, которые присылают с заказом. В китайском ресторане они, наверное, думают,  что у меня тут вечеринка для десятка вегетарианцев.
Может быть, это химический состав ликера вызывает острое желание поесть стручковой фасоли? Или это какие-нибудь вещества из бобовых вызывают привыкание в тех редких случаях, когда их запивают «Егермейстером»?
Я задавался этими вопросами, когда отправлял в рот очередную порцию большой, хрустящей фасоли, и смотрел телевизор – странные программы по кабельному телевидению, большинство из которых я не отличал, да и не часто смотрел. Возможно, я создал своё собственное шоу из всех этих программ, и скорее всего оно было лучше, чем все программы в отдельности. Я был абсолютно в этом уверен.
В этом была суть: если мы, люди, подобны компьютерам, которые считывают поцелуи и объятия, как нули и единицы, преобразовывая эту информацию в то, что мы восторженно называем «жизненным опытом», то что если бы у меня был доступ ко всей этой информации, например, через кабельное телевидение? Или в журналах, которые я просматривал в киосках Хадсон-ньюз по четыре-пять часов в день на выходных (мой рекорд – 8 часов, включая полчаса, которые я провел, помогая одному из новичков заполнить учетную книгу во время обеденного перерыва, притворяясь сотрудником магазина).Так вот, что если бы я не просто владел информацией, но умел придать ей форму, используя компьютер в моей голове? (Настоящие компьютеры меня пугают; если ты можешь найти их, тогда и они смогут найти тебя, а я не хочу, чтобы меня нашли.) Тогда, учитывая всё это, мог бы я испытать то же, что испытывают другие люди?
Я проверил свою теорию, стоя перед публичной библиотекой на Пятой авеню во время благотворительного гала-концерта, посвященного сбору средств для лечения болезней сердца. Я наугад выбрал это место: когда библиотека закрывалась, я выходил из зала периодики и заметил, как хорошо одетые люди накрывали столы белыми скатертями и заносили большие букеты орхидей в вестибюль библиотеки. Когда я спросил у блондинки с блокнотом в руках, что происходит, она рассказала мне про благотворительный гала-концерт.
Я поехал домой, съел свою фасоль, но вместо того, чтобы включить телевизор, я отправился на метро обратно в библиотеку, где концерт был уже в самом разгаре.
Я услышал звуки джаза, слышал, как внутри веселились и кричали, слышал взрывы смеха. Я увидел, по меньшей мере, сотню длинных черных лимузинов и легковых машин, что стояли у бордюра. И я думал о том, что меня и этих людей в библиотеке, танцующих под духовую партию, в которой ужасно фальшивил тенор-саксофон, разделяет всего лишь группа атомов и молекул, которые определенным образом соединились и сформировали то, что мы называем каменной стеной.
Но когда я слушал, случилось странное: я ощутил боль. Не в голове, не в руке, не в ноге; во всем теле одновременно. Я сказал себе, что нет никакого различия между тем, внутри ты или снаружи, что все сводится лишь к жизненному опыту, к тем нулям и единицам, которые можно получить любым другим путем, но боль едва не свела меня с ума, и я поплелся домой.
Как и все неудачные эксперименты, этот преподал мне совершенно неожиданный урок: один из основных ингредиентов так называемого «опыта» - это бредовая вера в то, что он особенный и уникальный, что те, кто, получают его – избранные, а те, кто не получают – выпадают из общества.
И я, как ученый, случайно надышавшись токсичных испарений из мензурки, которую нагревал в своей лаборатории, исключительно из-за близости к объекту заразился этим заблуждением, и в состоянии опьянения поверил, что я Изгой, обреченный вечно дрожать от холода возле библиотеки на Пятой авеню, лишь представляя себе всё то великолепие, что внутри.

Я подошел к столу красноволосой секретарши, удерживая рыбу обеими руками. Сквозь оберточную бумагу начал просачиваться сок.
- Это рыба, - сказал я ей.
Она подняла голову и посмотрела так, словно внезапно узнала меня.
- Ага, - сказала она.
- Скажите Бенни, что совсем скоро она начнет вонять.
Я сел на место. Рядом со мной в приемной сидели мужчина и женщина, и я заметил, что они отодвинулись от меня.
-Я музыкант, - сказал я, как бы представившись. – Играю на слайд гитаре.
Они не ответили.
Наконец, вышел Бенни. Он был опрятным и в хорошей форме. На нём были черные брюки и белая рубашка, застегнутая на все пуговицы, но без галстука. И тут я впервые понял кое-что, когда смотрел на эту рубашку. Я понял, что дорогие рубашки смотрелись лучше дешёвых. Ткань  не блестела, блестящая ткань выглядела бы дешево. Но она словно светилась изнутри. Это была чертовски красивая рубашка, можете мне поверить.

- Скотти, чувак, как жизнь? – спросил Бенни, похлопывая меня по спине, и пожимая руку. -  Извини, что заставил тебя ждать. Надеюсь, Саша о тебе позаботилась.
 Он указал на секретаршу, чья беззаботная улыбка, должно быть, означала «этот человек больше не моя проблема». Я подмигнул ей, что означало «не будь так в этом уверена, дорогая».
- Ну, пойдем в мой кабинет, - сказал Бенни.
Он положил руку мне на плечо и повел меня в сторону коридора.
- Постой, я забыл кое-что! - воскликнул я и побежал обратно, чтобы забрать рыбу. Когда я поднимал пакет с журнального столика, немного жидкости вылилось из него, и мои «соседи» вскочили с дивана, словно это были радиоактивные отходы. Я взглянул на Сашу, ожидая увидеть на ее лице отвращение, но её это, похоже, только позабавило.
Бенни ждал меня в коридоре. Я не без удовольствия отметил, что его кожа стала темнее со времен средней школы. Я читал об этом: наша кожа постепенно темнеет от постоянного воздействия солнечных лучей, вот и Бенни потемнел, да так, что был похож на кавказца.
- Ходил по магазинам? – спросил он, глядя на мой пакет.
- Рыбачил, - ответил я.
Офис Бенни был потрясающим. Там был гигантский овальный черный стол, с глянцевой поверхностью, как у дорогих роялей. Он напомнил мне черный ледовый каток.
Из панорамных окон открывался вид на весь город, словно уличные торговцы развернули перед нами весь ассортимент своих дешевых блестящих безделушек. Так выглядел Нью-Йорк: как великолепная вещь, которую мог позволить себе даже я.
Я стоял в дверном проеме и держал свою рыбу. Бенни обошел овальный глянцево-черный стол, на котором, казалось, не существует трения, и если бросить монетку, то она проскользит по поверхности до края и упадет на пол.
- Садись, Скотти, - сказал он.
- Подожди, - сказал я, - это тебе. Я подошел ближе и аккуратно положил рыбу на его стол. Я чувствовал себя так, словно приносил  жертву в синтоистском храме на вершине Фудзиямы. Вид из окна кружил мне голову.
- Ты принес мне рыбу? – спросил Бенни. – Это рыба?
- Полосатый окунь. Я поймал его в Ист-Ривер сегодня утром.
Бенни смотрел на меня так, словно это была шутка, и он пытался понять, когда же нужно рассмеяться.
- Река не такая грязная, как все думают, - сказал я, усаживаясь на один из маленьких черных стульев, которые стояли у письменного стола.
Он поднялся, взял рыбу, обошел стол и отдал её мне.
- Спасибо, Скотти,- сказал он. - Я очень признателен тебе, но эта рыба непременно испортится здесь, в моем кабинете.
- Так забери её домой и съешь, - сказал я.
Бенни улыбнулся, но не сдвинулся с места, чтобы забрать её.
 Ну ладно, подумал я, съем рыбу сам.
Мой черный стул выглядел неудобным, до того как я сел на него. Мне казалось, это один из тех стульев, от которых сначала адски болит, а потом затекает зад. Но это был, несомненно, самый удобный стул, на котором я когда-либо сидел, даже удобнее, чем диван в приемной Бенни. Если на диване меня клонило в сон, то на стуле я просто парил в облаках.

- Ну, рассказывай, Скотти. У тебя есть демо-запись и ты хочешь, чтобы я её послушал? У тебя альбом, группа, записи? Тебе нужен продюсер? С чем ты ко мне пожаловал?
Он облокотился о стол, скрестив лодыжки – одна из тех поз, в которых человек выглядит расслабленным, но на самом деле напряжен.
Когда я смотрел на него, я постепенно осознал несколько вещей:
(1) Бенни и я больше не друзья, и никогда ими не будем.
(2) Он старался избавиться от меня как можно скорее и с наименьшим количеством проблем. (3) Я заранее знал, что это произойдет, еще до того, как пришел туда.
(4) Это и было причиной моего прихода.
- Скотти? Ты тут?
- Да уж, - ответил я. - Ты теперь большая шишка, и всем от тебя что-то нужно.
Бенни обошел стол, сел в своё кресло и смотрел на меня, скрестив руки на груди. В этой позе он не выглядел таким же расслабленным, как в предыдущей.
- Ну же, Скотти. Твоё письмо приходит, как снег на голову, а теперь и ты у меня в офисе. Я не думаю, что ты пришел сюда, чтобы принести мне рыбу.
- Нет, это был подарок, - ответил я. – Я пришел, потому что я хотел знать, что случилось между «А» и «Б».
Казалось, терпение Бенни подходит к концу.
- «А» – это те дни, когда мы с тобой играли в группе, и бегали за одной девчонкой. «Б» – это то, что сейчас.
Я сразу понял, это был удачный шаг – вспомнить об Элис. Я бы выразился буквально, но подразумевая: мы были парочкой кретинов, а теперь только я кретин.
Почему? И еще кое-что: если ты кретин – это навсегда.
 И самое главное: из нас двоих на самом деле бегал ты, но она выбрала меня.

- Я облажался, - сказал Бенни. – Вот что случилось.
- Я тоже.

Мы смотрели друг на друга, и нас разделял  черный стол, как символ власти Бенни. В воздухе повисла долгая, неловкая пауза, и в этот момент я почувствовал, как я уношу Бенни, или он уносит меня назад в Сан-Франциско, когда мы были участниками «Флэймин Дилдоз». Бенни был одним из самых паршивых бас-гитаристов, которых мне доводилось слышать, смуглым пареньком с волосами на руках и моим лучшим другом.
Меня охватила ярость, настолько сильная, что у меня закружилась голова. Я закрыл глаза и представил, как подхожу к Бенни и вырываю его голову из ворота этой прекрасной белой рубашки, словно узловатый сорняк с длинными спутанными корнями, а затем несу эту голову в его шикарную приемную, держа за густые волосы, и роняю на стол Саши.
Я поднялся со стула, и в этот момент Бенни тоже встал, я бы даже сказал подскочил, потому что когда я взглянул на него, он уже стоял.

- Ты не будешь против, если я взгляну на вид из окна?- спросил я.
- Не буду.

В его голосе не было страха, но он был испуган. Уксус – вот чем пахнет страх.
Я подошел к окну и сделал вид, что смотрю на город, но глаза мои были закрыты.
Спустя какое-то время я почувствовал, что Бенни подошел ко мне поближе.
- Ты всё еще занимаешься музыкой, Скотти? –  тихо спросил он.
- Пытаюсь. - Ответил я. – Играю для себя, чтобы расслабиться. Я открыл глаза, но не мог смотреть на него.
- Ты бесподобно играл на той гитаре. Ты женат?
- Был, на Элис.
- Я знаю. Я хотел сказать женился ли ты снова?
- Мы были женаты четыре года.
- Мне жаль, дружище.
- Всё, что ни делается - всё к лучшему, - ответил я, и повернулся, чтобы посмотреть на Бенни. Он стоял спиной к окну, и мне было интересно, смотрел ли он когда-нибудь из этого окна на город, и значила ли для него эта вся красота хоть что-нибудь.
 – А ты? – спросил я.
- Женат. Сыну три месяца.- И он смущенно улыбнулся, подумав о своём маленьком сыне, так, словно он всего этого не заслуживал.
Но страх никуда не делся. Он боялся, что я выслеживал его, чтобы всего за несколько мгновений отобрать все эти подарки, которыми так щедро одарила его жизнь.
Мне хотелось смеяться и кричать:
«Эй, дружище, неужели ты не понимаешь, что у тебя нет ничего такого, чего нет у меня? Это всё те же нули и единицы. Ты можешь получить всё это любым из миллиона способов». Но две мысли не покидали меня, пока я стоял там и вдыхал страх Бенни:
(1) у меня не было всего того, что было у него.
(2) Он был прав.

Я думал об Элис. Я практически никогда не позволял себе делать этого – просто думать о ней, я лишь постоянно заставлял себя не думать. Мысли о ней захватили всего меня, и я поддался. Я вспомнил её волосы в лучах солнца. Золотые, её волосы были золотыми. И я чувствовал запах  масел, которые она втирала в запястья.
Пачули? Мускус? Я не мог вспомнить названия.
Я видел её лицо, полное любви, а не злости и страха – в нём не было всех этих ужасных чувств, которые я научил её испытывать. «Иди ко мне», - сказало её лицо. И на мгновение я пришел.
Я посмотрел вниз на город. Он казался расточительным, как нефть, льющаяся потоком или как все эти драгоценные вещи, которые накопил для себя Бенни, и не делился ни с кем. Мне казалось, что если бы передо мной каждый день открывался подобный вид из окна, у меня хватило бы сил и вдохновения, чтобы покорить весь мир. Проблема в том, что именно тогда, когда ты больше всего нуждаешься в этом пейзаже, никто не может дать его тебе.
Я глубоко вдохнул и повернулся к Бенни:
- Желаю тебе всего наилучшего, брат, - и я улыбнулся ему первый и единственный раз. Я приоткрыл и растянул губы в улыбке, что делаю очень редко, потому что у меня не хватает зубов по обе стороны. Оставшиеся зубы крупные и белые, поэтому эти черные дыры выглядят довольно неожиданно.
Я видел по лицу Бенни, что он потрясен. И в этот миг я почувствовал, что все его атрибуты власти – этот стол, этот вид из окна, этот удобный стул – все они стали принадлежать мне. Бенни тоже это чувствовал.
Власть - это такая вещь, все чувствуют её одновременно.
Я повернулся и пошел к двери, всё еще ухмыляясь. Мне казалось, что я одет в рубашку Бенни, и она излучает свет.
- Эй, Скотти, подожди, - произнес он. Его голос дрожал. Он направился к столу, но я продолжал идти, улыбаясь, обратно в коридор, а затем в приемную, где сидела Саша. Мои ботинки мягко касались ковра, мои шаги были медленными и полными достоинства. Бенни догнал меня и вручил мне визитку: дорогая тисненая бумага. Она выглядела очень дорого. Я держал её очень осторожно. «Генеральный директор» - гласила надпись.
- Не пропадай, Скотти, - сказал Бенни. Он был в замешательстве, его голос звучал так, словно он позабыл о том, как я оказался в его офисе, словно он сам пригласил меня, и я ухожу раньше времени. – Если у тебя есть записи, и ты хочешь, чтобы я их послушал – присылай.
Я не смог удержаться от последнего взгляда на Сашу. Её глаза были немного грустными, но она по-прежнему очаровательно улыбалась.
 - Берегите себя, Скотти, - сказала она.
Выйдя из здания, я направился к почтовому ящику, в который опускал письмо для Бенни несколько дней назад.  Я задрал голову и, прищурившись, пытался найти сорок пятый этаж. И только тогда я заметил, что в руках у меня ничего больше не было – я забыл рыбу в офисе Бенни!
Это меня ужасно развеселило, и я громко рассмеялся, представляя, как типы из приемной усаживаются на удобные стулья в кабинете Бенни, и один из них поднимает с пола мокрый, тяжелый пакет: « О, Боже! Это же рыба того парня!» - и брезгливо выпускает его из рук. А что сделает Бенни? - думал я, направляясь к метро.
Избавится ли он от рыбы или положит её в холодильник, а вечером принесет её домой жене и маленькому сыну и расскажет обо мне? И если он зайдет так далеко, откроет ли он вообще этот чертов пакет, чтобы хоть взглянуть?
Я надеялся, что так и будет. Он бы непременно удивился. Это была блестящая, красивая рыба.
Остаток дня я неважно себя чувствовал. В детстве я повредил глаз, и с тех пор меня мучают головные боли, и боли эти такие сильные, что я вижу перед собой невыносимо яркие картинки. В тот день я лежал в постели с закрытыми глазами, и видел пылающее сердце, висящее в темноте, излучающее свет во все стороны. Это был не сон, потому что ничего не происходило. Сердце просто висело там.

…

Поскольку я лег рано, на следующий день я проснулся в своей квартире под Вильямсбургским мостом еще до восхода солнца и отправился рыбачить. Вскоре пришли Сэмми и Дэйв. Дэйв на самом деле не очень интересовался рыбалкой, он приходил туда, чтобы понаблюдать за девушками из Ист-Виллидж, которые бегали по утрам, прежде чем отправиться на учебу или на работу в бутик, или чем они там еще занимались. Дэйв всегда жаловался на их спортивные топики, которые поддерживают грудь. Мы с Сэмми практически не слушали.
В то утро, когда Дэйв снова завел этот разговор, мне вдруг захотелось сказать пару слов.
- Ты знаешь, Дэйв, - сказал я, - я думаю в топиках все дело.
- В смысле?
- Они специально их носят, чтобы грудь не тряслась. Им неприятно это.
Он посмотрел на меня настороженно.
- С каких это пор ты стал разбираться в таких вещах?
- Моя жена любила бегать.
- Любила? Она больше не бегает?
- Она больше не моя жена. Наверное, она всё еще ходит на пробежки.
Утро было тихим. Я слышал удары теннисных мячей на кортах за Вильямсбургским мостом.
Кроме бегунов и игроков в теннис, в это время у реки обычно бродили наркоманы.
Я всегда искал глазами одну парочку: парня и девушку в длинных кожаных куртках, с тощими ногами и ужасными лицами.
Скорее всего, они были музыкантами. Я долго был вне игры, но определить музыканта мог с первого взгляда.
Взошло солнце: большое, круглое, яркое, словно ангел показал миру своё лицо. Я никогда не видел, чтобы солнце было таким прекрасным. Вода переливалась в серебряных лучах. Мне хотелось прыгнуть в нее и плыть. Грязная вода? Мне все равно. И вдруг боковым зрением я заметил девушку. Она была невысокой, бежала легко, и в ней было что-то особенное, что отличало ее от остальных.
У неё были светло-каштановые волосы, и когда солнечные лучи касались их, это зрелище захватывало дух. «Как в сказке», - подумал я. Дэйв глазел на неё, и даже Сэмми обернулся, чтобы посмотреть, но я смотрел на поплавок. Я видел эту девушку, даже не глядя на неё.
- Эй, Скотти,- сказал Дэйв,- по-моему, тут только что пробегала твоя жена.
- Я разведен, - ответил я.
- Всё равно, это точно была она.
- Нет, она живет в Сан-Франциско.
- Может быть, она твоя следующая жена, - предположил Сэмми.
- Она моя следующая жена, - возразил Дэйв. – И знаете, чему я её первым делом научу? Не носи топ. Пускай трясутся.
Я смотрел на леску, которая переливалась в лучах солнца. Моя удача оставила меня. Я знал, что не поймаю ничего. Мне нужно было собираться на работу. Я смотал леску и ушел на север вдоль реки. Девушка уже была далеко, её волосы встряхивались с каждым шагом. Я пошел за ней, но был слишком далеко, чтобы её догнать. Просто шел в том же направлении.
Я смотрел на неё так пристально, что едва не столкнулся с той парочкой в кожаных куртках. Они прижимались друг к другу, и выглядели изможденными, так, как могут выглядеть молодые люди время от времени, пока не станут выглядеть так всегда.
- Эй, - сказал я, преграждая им дорогу.
Мы, наверное, раз двадцать видели друг друга у этой реки, но парень посмотрел на меня поверх солнечных очков так, словно видел меня в первый раз, а девушка вообще не обратила никакого внимания.
- Вы музыканты? – спросил я.
Парень проигнорировал мой вопрос и отвернулся, но девушка подняла на меня глаза. Они были красными и воспаленными, мне казалось, что их слепит солнце, и я спрашивал себя, почему её бойфренд, или муж, кто бы то ни было, до сих пор не отдал ей свои очки?
- Он - потрясный, - сказала она, как обычно восклицают подростки. Хотя, может быть,она на самом деле имела это в виду.
- Я вам верю. Верю, что он хороший музыкант.
Я засунул руку в карман рубашки и вытащил визитку Бенни. Я использовал салфетку, чтобы достать её из вчерашнего пиджака и переложить в сегодняшнюю рубашку, чтобы не согнуть, не помять или не испачкать её. Тисненые буквы на визитке напоминали мне римские монеты.
–Позвоните этому человеку, - сказал я. – У него звукозаписывающая студия. Скажите, что вы от Скотти.
Они посмотрели на визитку, щурясь от солнца.
- Позвоните ему, он мой приятель.
- Хорошо, - ответил парень без энтузиазма.
- Я надеюсь, - сказал я, и почувствовал себя совершенно беспомощным. Я мог сделать это лишь раз, у меня больше никогда не будет этой визитки.
Парень рассматривал визитку, а девушка взглянула на меня.
- Он позвонит, - сказала она и улыбнулась: маленькие ровные зубы, как у тех, кто носил пластинку. - Я об этом позабочусь.
Я кивнул и ушел, оставляя парочку позади. Я пошел на север, вглядываясь вдаль так сильно, как только мог.
Но та девушка исчезла, пока я говорил с ними.
 – Эй, - услышал я из-за спины их резкие голоса. Я обернулся.
– Спасибо, - сказали они одновременно.
Уже очень давно никто не благодарил меня за что бы то ни было.
«Спасибо», - повторял я себе снова и снова, пытаясь запомнить точное звучание их голосов, чтобы вновь испытать эту волну удивления в груди.
Может быть есть что-то такое в тёплом весеннем воздухе, что заставляет птиц петь громче? Я думал об этом, пока пересекал улицу и шел домой. Вот-вот расцветут деревья. Я быстро прошел под ними, вдыхая запах пыльцы.
Я хотел занести пиджак в химчистку по дороге на работу ещё вчера.
Он лежал весь измятый на полу возле кровати, и теперь я принесу его вот в таком ужасном виде.
Я как всегда швырну его на прилавок, ожидая реакции девушки за стойкой, но ей нечего будет ответить.
«Я был там-то и там-то,- скажу я, как говорят обычно люди, - и мне нужно почистить пиджак».
И она снова сделает его новым.