Кони

    
                Кони

Я прикончил душное лето. Рука рванула календарь за язык, и он показал «сентябрь». Дождь... Бесконечное грязное шоссе. Безразлично лежащая на рукоятке скоростей ладонь. Один!..
Пролетают встречные машины с одуревшими от долгого пути лицами. Картавит о творчестве Чайковского голос диктора: «Времена года. Осень.» Пролилась из маленького радио великая музыка и заполнила салон. Задыхаюсь! Как хочется бросить руль, повернуться к окну, обхватить колени руками и даже заплакать... Может, кто-то ругает? Уши горят.
Лужа с головой накрыла машину. «Дворники» невозмутимо смели серую жижу. Указатель: «Ресторан».
Поворот, стоп! Открытая машина. Брошенная «Осень». Я вхожу в зал обшарпанного заведения — желтый свет, пустые столы.
—  Официант!
—  Слушаю...
—  Пить!
—  Чай, «Нарзан», кофе?
—  Водки!
И пьяный, я мчусь дальше. Мне все нипочем — устал! Один...
Поскрипывает дверь машины. Дождь, дождь... Над обочиной дороги «плывет» лошадь! Иду следом. Мираж замер. Упираюсь в кузов грузовика.
—  Эй!!!
Появляется белое облако света, в нем — водитель.
—  Парень, а дай закурить?
—  Н-на...
—  Что везешь?
— Лошадь.
—  Я думал, мираж...
—  Почти...
—  Грифель!
С криком, руганью лезу в кузов, срываюсь — колено в гипсе.
—  Грифель!
Мой серый в яблоках конь с отрубленным ухом... Я вцепился в гриву,  обнял исхудавшие плечи жеребца,  плачу навзрыд — плевать! Араб переминается на забинтованных ногах, молчит... Почему?!
— Ржи! Я помню твой голос, ржи! Дай воскресить ушедшее, дай одуматься добежавшему до стены, где ни лаза, ни двери.
Семь лет назад мы с другом встали рано и поехали в Раменское, на конюшню.
Он — актер. Я тоже. Мы будем готовиться к работе в нашем первом огромном историческом фильме.
Приехали... Строгий тренер, жесткие инструкции, волнующиеся от голоса хозяина кони. Люди Филатова помогают седлать, но затем команда: «В седло!» — и сразу в поле. Ур-ра! Мы пошли галопом! Половина нашей команды попадала наземь...
Сын чемпиона мира по «выездке», Валерий обладал ха¬рактером сурового своего родителя. Вновь приказ: «Поймать лошадей и шагом м-марш!» Краткие пояснения: «Шаг — король всех аллюров». Улыбка... «Попробуем рысью». Вновь кто-то выпал, а остальные «потеряли» стремена: мы вцепились в повод, ноги болтаются, посадка «крючком». И все же мы счастливы!
Нам с другом повезло. Видно, лошади пощадили — ни он, ни я не падали. На обратном пути в электричке актеры кричали звонко, как дети, вспоминая детали первого урока верховой езды: «Она как понесла! Я головой на метр в землю ушел... Мы рождены быть всадниками! Да ну?!»
Десять лет я проработал потом на лошади, но много раз признавался себе, что не очень-то понимаю это чудо: лошадь!
...И все же был первый в жизни галоп, и подо мной горячился породистый жеребец в яблоках Грифель!
Шло время. Актеры почти прилично сидят в седле — пошли дальше!!! Филатов гоняет коня по кругу, на корде. Мы обязаны делать «сед на галопе». Тренер кричит! Я бегу, пробую, срываюсь под задние ноги лошади — больно! Пот градом.
Снова падение. Грифель успел сделать целый круг и наступил копытом на мое запястье: «Зачем тебе это надо?» Филатов, улыбаясь, дублирует: «Если тебе это надо — повторяй!» Осторожно снял я тяжелое копыто с руки, привстал, затем неожиданно влепил Грифелю пендель и взлетел в седло рванувшего галопом жеребца. Смеялись все...
После занятий мы «шагали» лошадей, потом растерли им бока и грудь сухим сеном, расчистили «стрелки» копыт и, наконец, дали кто сухарик соленый, кто морковку. Я открыл ладонь с тремя кусочками сахара... Мне показалось, что у Грифеля аж бровь приподнялась! То-то же, шутник! Но получишь один: в конюшне были жеребята.
Конь покорно слизнул теплыми губами сахарок, я повернулся, чтобы уйти, но вдруг получил такой удар ниже спины, что вылетел из денника! Он все припомнил, коняга! И к тому же не позволил уйти безнаказанно с оставшимися сладостями. Больно не было. Я хохотал! Пришлось вернуться, отдать еще два кусочка и удалиться с оглядкой...
Приближались съемки. Тренер пытался дать первые, но максимальные трюковые навыки. «Максимальные» — для актеров. Трудно было прыгать со стен и сбивать партнера наземь, нелегко учиться падать самому, фехтовать в седле. Еще тяжелей — покидать конюшни: «Кони, милые мои!» Ах как дрожат при расставании руки, как бессвязно лепечут губы слова неожиданной, огромной любви!..
— До свидания!!!
...И проходит три года, и я, став профессиональным каскадером кино, убиваю лошадь. Моя любовь безгранична — люблю и убиваю.
Мы делали «кадр» — вертелись в падении по сухой выжженной дороге, и я встал, а конь нет. Жалко... Но так как сегодня это не последняя «подсечка», расстраиваться нельзя. Нужен настрой. Животное сломало шею — бывает!.. Рядом — друзья, каскадеры, люди беспримерные в своем деле — сожалеют...
—  Камера!
Лица ожесточились. Глаза зевак беспощадно любопытны — выживут или нет?
Шесть «подсечек»! Взрывы, пыль, крики, ржание — снято! Выжили...
Ночь. Растираю спиртом плечо друга Сашки Андреева: накрыло лошадью — едва выскочил. Губы товарища искусаны от боли. Над локтем татуировка — парашют с буквами «ВДВ», десантник.
—  Лучше?
—  Вовнутрь всегда лучше, наливай!
Утро. Друг наконец уснул. Заглянул в номер второй режиссер: «Съемка!» Я тихо собрался, вышел к автобусу.
Киноплощадка. Привезли лошадь взамен убитой. Серый, в яблоках, жеребец... Грифель!!! Мы бредем с ним по полю. Синие высокие цветы, яркое солнце, далекие вопли мегафона — скоро работать... Конь пощипывает меня за рукав.
—  Не сметь!
—  Фр-р-р!
Делает вид, что боится... Конопатые, с редкими усами губы дрожат. Обняв первую в моей жизни лошадь, возвращаюсь к киногруппе. Режиссер морщится: «Работать! Солнце уйдет...» Медленно надеваю на ноги Грифеля кожаные браслеты — штрабаты, для подсечки. Сажусь в седло. Оглядываюсь вокруг: товарищи готовятся — двое падают, двое подсекают лошадей. Я — третий... Любовь моя безгранична! Возможно, прикончу и Грифеля.
Пиротехники неторопливо закладывают по маршруту «взрывы».
Лошадям не нравятся штрабаты. Они переминаются, рвут повод, норовят достать браслеты зубами.
Очень много радостных лиц — сейчас зеваки снова увидят «нечто»!..
Свесившись с седла, даю Грифелю сахар. Конь повеселел: жует, стрижет ушами, косит хитрым глазом — так оно лучше!
—  Мотор! Камера! Пошли!
Поле покрылось дымом — рванули заряды, попадали на полном галопе каскадеры и лошади.
—  Снято!
Как я счастлив! Надо мною стоит Грифель с перепачканной землей хитрой мордой и уже что-то жует. Не вставая, отстегиваю проклятые штрабаты, пытаюсь взять повод — умчался!
—  Эй!
—  И-го-го!
Трюковые съемки закончены. Каскадеры стоят у автобуса. Я машу рукой Грифелю — увозят. «Прощай, партнер! Дай Бог тебе больше никогда не сниматься». Друзьям не смешно. Водитель завел мотор — поехали!
И вот мы едем по фильмам два года, то с травмами, то — без, то с деньгами, но чаще пустыми. Мелькают города, годы, лица — я счастлив! Остановка.
«И-го-го!» Грифель!!! Ну, радоваться или тужить? Наверняка снова купили моего друга на трюки, наверное, недорого... Гады! Бросаю сумку, подхожу к жеребцу, обнимаю: «Грифель, если завтра работа, я снова надену на тебя штрабаты...»
      Сижу на рельсах возле теплушки. Бродил по маленькому городку, посетил музей, ресторан, возвращаюсь коротким путем к гостинице. Невдалеке стоит пассажирский поезд. Отъезжающих я вижу снизу — перрон высок. В голове шумит, в воздухе липкая духота с комарами. Поезд тронулся. Татары кого-то проводили и с гармошкой пошли к выходу, поют. Один, видно, «веселый», отстал и пытается вскочить на ходу в вагон. Толстая проводница толкает его огромным бюстом, потом бьет ногой в пах, и пьянчужка падает между поездом и перроном.
Я вскочил. Никто ничего не заметил — безлюдно. Состав мигнул красными огнями, свернул, скрылся... В ужасе иду по шпалам. Надо пригнуться! Никому не докажешь, что невиновен... Вот он! Человечек хрипит в водосточной канаве. Его «сжевали» колеса. Поднимаю останки на бетонку, убегаю. От «теплушки» вижу, что тело заметил дежурный по вокзалу: кричит, свистит — испугался! Я побрел в отель. Солнце село, завтра — работа, устал.
В номере — трюковые шутки: Андреев дает уроки падений с тумбочки, с кровати, со шкафа. Мой друг сидит с рюмочкой в кресле, а два пьяных парня выполняют его инструкции.
—  Саш, а убьются?
— Ты что?! Они с утра рассказывают киногруппе, что работали каскадерами. За «слова» ответь!
Сашка не может слышать, когда кто-то посторонний называет себя трюкачом. Необходимо его, Сашкино, разрешение. Смешно! Напоследок он точно влепит им «горячих». Надо предотвратить — на сегодня хватит! Я вытаскиваю одного парня из номера — шевелится... Может, и впрямь каскадером станет? Второго всеже выбил в коридор кулак Андреева. Сажаю гостей вдоль стены, советую много не пить, ухожу.
Попытался рассказать Сашке происшедшее на вокзале — обсмеял! Это не трюки, а значит — ложь! В номере пахнет «Мальборо» и солеными огурцами. Друг всхрапнул. На ме¬ня напала икота — нервы! Заснул я моментально. Возможно, икал всю ночь...
...Конно-сабельный бой! Ну и кино! Все в куче: герой с алюминиевой шашкой, но в бурке, массовка с ошалевшими глазами, телега без колес, но с оператором наверху, и Андреев, машущий двумя саблями над головой. Его-то мне и надо «победить». Прыгаю — он успевает отбить удар, бросить оружие и, ухватившись за повод, завалить коня набок.
Все аплодируют. Я откатился под телегу. Сашка — рядом. Шепчет: «Мастерство не пропить!»
Сцена номер два: дублирую героя «на общем плане». Опять бежит массовка, придерживая отклеивающиеся бороды, свистят вокруг сабли товарищей, я увлекаюсь и срубаю своему коню ухо. Это Грифель!..
Конь не «свечится» — не встает от боли на дыбы, он просто вывозит меня из кадра и останавливается. По серой голове струится бордовая кровь. Она красит грудь, ноги, мои ру¬ки... Я спешиваюсь и зову ветеринара. А где его взять?
Андреев закрутил бечевку на губе лошади, врач «неотложки» удалил скальпелем оставшийся кусок хряща.
—  Саш, почему кони не кричат?
—  Нечем! Ты что, не видел, что его кастрировали?
Бог мой, а ведь это не черный трюковой юмор!.. Нет больше жеребца.
Передо мною — одноухий мерин, труженик кинематографа и детских прогулочных мероприятий Подмосковья. «Гады!»
На второй день я отказался подсекать Грифеля. На нем отработал Сашка, а мне довелось дубля три шлепаться с худого рысака.
Обеденный перерыв. Режиссер попросил поставить герою кусочек боя. Герой сегодня не капризничает. Умно! Мы ему ничего не сломаем...
Вообще-то я редко выпиваю и совсем не курю, но в этот вечер мы даже ходили с одним другом по карнизу дома с канистрой вина в двадцать литров на высоте этажа этак четвертого. Всю ночь пили за отмену кастрации.
Закончен и этот фильм. Снова увозят мою любимую лошадь. Каскадеры ждут, пока я пожелаю Грифелю не сниматься. Молчу...
Кино, я Вас ненавижу. Я смотрю с горы на Ваш шумный табор и вижу: придуманная жизнь, распадающиеся после съемок семьи и коллективы. Внизу бродят лошади, и сидят у костра друзья.
Кино, я Вас обожаю!
Ночь. Кузов грузовика. Мираж...
—  Грифель, ты меня узнаешь?
В его глазах мелькнуло нечто похожее на человеческое: «Ах да... Ну как же!»
—  Сколько тебе лет? На кого ты похож, мой хороший?! — Башка с одним ухом, наросты, шрамы, сбитые маклаки... — Ты похож на меня. Вот тебе пальто.
Под штаниной уродливо рисуется гипс. — Друг мой, тебе двенадцать лет. Жаль, по людским меркам ты не молод... Водитель, а вам?
—  Двадцать пять. Вы тут недолго... Мне пора. Курите. Курю и смотрю на коня: кожа да кости. Смотрю как в зеркало.
—  А я ведь тебя схоронил... Сатар рассказал, будто ты погиб во время съемок на Иссык-Куле. Я поверил трюковому брату. Ошибка! Как я рад, серый... Водитель!!!
Парень не слышит. Я медленно сползаю с борта.
—  Когда я могу купить мою лошадь?
—  Никогда...
—  Почему? Все покупали...
—  На бойню везу — уплачено!
—  На бойню?!
Черные глаза шофера, сталактитами застывшие капли дождя...
Взревел мотор. Над обочиной дороги поплыл мираж. Первый раз в жизни я видел мифического Пегаса. Он тихо ржал и махал крыльями моего пальто.
— Грифель! Мы едем с тобой до конца. Сейчас заведу машину, открою все двери, включу сигнал и... До бойни, до бойни, до бойни...