Роальд Даль. Златовласка и Три Медведя

ЗЛАТОВЛАСКА И ТРИ
            МЕДВЕДЯ

          Роальд Даль

     (вольный перевод)

Безнравственную эту сказку
Про прохиндейку Златовласку
Уж лучше б никому не знать.
Как это любящая мать
Дочурке или же сынишке
Читает на ночь эти книжки
Про нечестивку и плутовку,
Которую упечь в кладовку
Я не преминул, если б смог,
И да поможет в этом Бог!
Теперь представьте на мгновенье,
Что вы (нашло такое рвенье)
С большой любовью и охотой
Готовили с тройной заботой
Себе, сынишке-сорванцу
И, разумеется, отцу
Вкуснейшую на свете кашу,
И ледяную простоквашу,
Слегка поджаренные гренки,
И кофе с молоком без пенки.
Покончено давно с уборкой,
И стол уже накрыт скатёркой,
И каша в чугунке дымится,
Но скрипнула вдруг половица, –
Войдя в столовую, папаша
Воскликнул: «Чудо что за каша!
Ну что за прелесть! Вот так штука!
О Боже! Ну-ка, ну-ка!
Вот только быть во рту пожару –
Ведь каша только с пылу с жару!
Пускай остынет в чугунке,
Пока пройдёмся налегке. –
Потом сказал, помыслив здраво, –
Прогулка утренняя, право,
Полезна всем без исключенья,
Она не просто развлеченье,
Мы нагуляем аппетит,
К тому же, Бог меня простит,
Она улучшит настроенье,
Способствуя пищеваренью».
Какая верная жена,
Покуда в доме тишина,
Осмелится хотя б намёком,
Хотя б невольным экивоком
В порыве мужа усомниться,
Мол, каша на столе дымится, –
Нечасто с самого утра
Семейство дружно со двора
Уходит, позади терраска…
Лишь скрылись, тотчас Златовласка –
Паскуда, мерзкая проныра,
Гадюка, маленькая мымра –
Втихую, крадучись, тайком
В покинутый жильцами дом
Вошла, глазами всё вокруг
Обшарила – и видит вдруг
Стол, а на нём стоят три миски,
Наполненных до самой риски –
Нет! Не какой-нибудь там манкой! –
Её любимейшей овсянкой.
Схватила первую же плошку
И стала есть за ложкой ложку.
Тут должен я заметить вновь,
Как забурлила б ваша кровь,
Когда б вы сотворили чудо –
Любимейшее ваше блюдо,
А в дом вломилась, будь неладна,
И всё попортила изрядно –
Кто?! – малолетняя плутовка,
О том и вспоминать неловко.
Но это только лишь цветочки,
Ещё мы не дошли до точки,
Все потрясенья впереди.
Ах, как колотится в груди!
Вы – домовитая жена,
Всю жизнь с утра и дотемна,
Всего превыше в этом мире
Ценя уют в своей квартире,
Лелеете, сдувая пыль
С вещичек памятных, – утиль
Они, быть может, для кого-то,
Но только не для вас. Вот фото,
На нём вы трепетны и юны;
Вот раковина с той лагуны,
Где вы плескались в детстве; или
Резные стулья, – их купили
По случаю на распродаже,
Они, вам говорили, даже,
Как будто, в стиле чиппендейл;
А вот (давно уж не у дел)
С крылом отбитым купидон,
Увядшей юности бутон;
А вот – ещё увидишь где ты? –
Стульчак времён Елизаветы,
Не взрослый – детский, ну так что же! –
Он всех вещиц тебе дороже.
У Златовласки ж от рожденья
Нет ни на грош соображенья,
Ей антикварный сей предмет,
Как зайцу университет.
На стульчик, бережно хранимый,
Своею нижней половиной
С размаху плюхнулась она,
Стул скрипнул, хрустнул, – старина
Непрочна, как гнилая нить, –
Вещь больше не восстановить.
Над всем пребудет Божья милость, –
Когда такое бы случилось
С девчушкой скромной, чуткой, здравой,
Она б вскричала: «Боже правый!
Какой позор! Вот неувязка!»
Не то плутовка Златовласка, –
Вмиг завопила: «Караул!
Ну что за мерзкий хлипкий стул!» –
Вернув при том такое слово,
Его вы не готовы снова
Не только вслух произнести,
Но, прямо скажем, не в чести
Оно в устах у забулдыги
И неупотребимо в книге.
Вы думаете, что теперь
Злодейка выскочит за дверь?!
Не тут-то было. К сожаленью,
Чертовка к этому мгновенью
Решила отдохнуть, устав
От приключений и забав.
Наверх ведут ступеньки, – кстати
Там спальня, в спальне три кровати,
На каждой надо примоститься,
Чтоб выяснить, где лучше спится.
Почти всему честному люду
Известно (повторять не буду!),
Что перед сном, ложась в кровать,
Носки и обувь нужно снять.
Нет, Златовласке не с руки
Снимать носки и башмаки.
Её ботинки так грязны,
Что нет следа от белизны
Простынок, – те черны от грязи
На башмаках бездушной мрази,
К тому же, на один каблук
Налипло нечто, что я вслух
Назвать прилюдно не могу, –
Там то, что зайцы на лугу,
Псы – под жасминовым кустом,
А то – бродяги под мостом
Оставить могут ненароком.
С каким, скажите мне, упрёком
Вы обратитесь к этой чушке,
Когда на чистенькой подушке
Увидите всю это гадость,
Оставленную вам на радость!
(Ни слова нет в известной сказке,
Что перед сном у Златовласки
Возникло смутное желанье –
Скажу о том без содроганья –
Замызганную обувь снять,
А уж потом влезать в кровать!)
Да, в этой сказке прегрешенья
Не отличить от преступленья.
Что ж, подытожим наши знанья,
Сочтём преступные деянья.

Проступок Первый, без сомненья,
Вполне достоин обвиненья:
Девчонка совершила взлом,
Тайком в чужой проникнув дом.

Второй Проступок обвинитель,
Законов общества ревнитель,
Конечно, приравняет к краже:
Она стянула миску каши.

Проступок Третий: враг коварный
Стул уничтожил антикварный.
Не думала о том девчонка,
Как огорчила Медвежонка.

Четвёртое Злодейство: мразью
Какой же надо быть, чтоб грязью,
Давно налипшей на ботинки,
Испачкать чистые простынки!

За сломанный изящный стул
Судья бы даже не моргнул,
Но, оценив все прегрешенья,
Назначил десять лет лишенья
Свободы с каторжным трудом, –
Девчонку ждал бы исправдом.
Но в книжке нет такой беды:
Сухою вышла из воды,
Спаслась плутовка Златовласка, –
Гласит известная всем сказка.
Смеются маленькие дети
И радуются в целом свете,
Крича: «Ура! Ура! Везенье!
Спасло девчушку провиденье!»
По мне, мерзавка и дурёха
Должна была бы кончить плохо.
«Ой, Папа! – завопил Мишутка,
Он плакал, всхлипывая жутко. –
Нет каши! Лишь пустая плошка,
А рядом с ней – пустая ложка».
«Иди наверх! – взревел Папаша, –
Лежит в кровати твоя каша –
У замарашки в животе,
Она повинна в суете,
Ты должен слопать хулиганку
И с ней – любимую овсянку».


          GOLDILOCKS
AND THE THREE BEARS

               Roald Dahl

This famous wicked little tale
Should never have been put on sale.
It is a mystery to me
Why loving parents cannot see
That this is actually a book
About a brazen little crook.
Had I a chance I wouldn’t fail
To clap young Goldilocks in jail.
Now just imagine how you'd feel
If you had cooked a lovely meal,
Delicious porridge, steaming hot,
Fresh coffee in the coffee-pot,
With maybe toast and marmalade,
The table beautifully laid,
One place for you and one for dad,
Another for your little lad.
Then dad cries, 'Golly–gosh! Gee whizz!
'Oh cripes! How hot this porridge is!
'Let's take a walk along the street
'Until it's cool enough to eat.'
He adds, 'An early morning stroll
'Is good for people on the whole.
'It makes your appetite improve
'It also helps your bowels to move.'
No proper wife would dare to question
Such a sensible suggestion,
Above all not at breakfast–time
When men are seldom at their prime.
No sooner are you down the road
Than Goldilocks, that little toad
That nosey thieving little louse,
Comes sneaking in your empty house.
She looks around. She quickly notes
Three bowls brimful of porridge oats.
And while still standing on her feet,
She grabs a spoon and starts to eat.
I say again, how would you feel
If you had made this lovely meal
And some delinquent little tot
Broke in and gabbled up the lot?
But wait! That’s not the worst of it!
Now comes the most distressing bit.
You are of course a houseproude wife,
And all the happy married life
You have collected lovely things
Like gilded cherubs wearing wings,
And furniture by Chippendale
Bought at some famous auction sale.
But your most special valued treasure,
The piece that gives you endless pleasure,
Is one small children’s dining-chair,
Elizabethan, very rare.
It is in fact your joy and pride,
Passed down to you on grandma’s side.
But Goldilocks, like many freaks,
Does not appreciate antiques.
She doesn’t care, she doesn’t mind,
And now she plonks her fat behind
Upon this dainty precious chair,
And crunch! It busts beyond repair.
A nice girl would at once exclaim,
‘Oh dear! Oh heavens! What a shame!’
Not Goldie. She begins to swear.
She bellows, ‘What a lousy chair!’
And uses one disgusting word
That luckily you’ve never heard.
(I dare not write it, even hint it.
Nobody would ever print it.)
You’d think by now this little skunk
Would have the sense to do a bunk.
But no. I very much regret
She hasn’t nearly finished yet.
Deciding she would like a rest,
She says, ‘Let’s see which bed is best.’
Upstairs she goes and tries all three.
 (Here comes the next catastrophe.)
Most educated people choose
To rid themselves of socks and shoes
Before they clamber into bed.
But Goldie didn't give a shred.
Her filthy shoes were thick with grime,
And mud and mush and slush and slime.
Worse still, upon the heel of one
Was something that a dog had done.
I say once more, what would you think
If all this horrid dirt and stink
Was smeared upon your eiderdown
By this revolting little clown?
(The famous story has no clues
To show the girl removed her shoes.)
Oh, what a tale of crime on crime!
Let's check it for a second time.
Crime One, the prosecution's case:
She breaks and enters someone's place.
Crime Two, the prosecutor notes:
She steals a bowl of porridge oats.
Crime Three: She breaks a precious chair
Belonging to the Baby Bear.
Crime Four: She smears each spotless sheet
With filthy messes from her feet.
A judge would say without a blink,
'Ten years hard labour in the clink!'
But in the book, as you will see,
The little beast gets off scot–free,
While tiny children near and far
Shout, 'Goody–good! Hooray! Hurrah!'
'Poor darling Goldilocks!' they say,
'Thank goodness that she got away!'
Myself, I think I'd rather send
Young Goldie to a sticky end.
'Oh daddy!' cried the Baby Bear,
'My porridge gone! It isn't fair!'
'Then go upstairs,' the Big Bear said,
'Your porridge is upon the bed.
'But as it's inside mademoiselle,
'You'll have to eat her up as well.’