В местном парке

Этой лютой зимой, в местном парке, на старой скамейке
Я увидел его. Я один оказался не слеп.
Он сидел и рыдал - дед в увечной худой телогрейке.
Ну а как не рыдать, когда, вновь, не хватает на хлеб?

Он когда-то был юн, он не знал ни невзгод, ни недугов.
Просыпался чуть свет, шёл работать под пение птиц.
Но теперь не забыть то, как мама ревела белугой,
Когда слух пробежал, что нацисты стоят у границ.

Он зубами скрипел, мать мешала ему собираться.
- "Мама, я не пацан! Мам, уйди, я давно всё решил!"
Военкому соврал, что ему уже есть восемнадцать,
И бороться с врагом, без раздумий, с утра укатил.

Начался его путь, полный горя и тяжких лишений.
Он был ранен не раз, и на фронт возвращался не раз.
На врага, словно волк, он бросался без всяких сомнений.
Он сражался за мир, за свободу, за будущих нас.

Сорок третий его встретил злобно, в аду Сталинграда.
Он боялся погибнуть как трус, бой его не пугал.
За студёный январь потерял половину отряда,
Но ни капельки духа и веры он не потерял.

Он, конечно, был пьян - трезвым трудно в такие морозы.
Он, конечно, был зол - добрым вряд ли есть место в строю.
Он по снегу летел, в стан врага посылая угрозы.
Он уже не считал, сколько фрицев убил в том бою.

А потом был понятный приказ - гнать врага до Берлина.
Он был так окрылён, что забыл про осколок в ноге.
Он, конечно, не знал, что войны истекла половина.
Он с тревогой читал о погибших на Курской дуге.

Сорок пятый. Берлин. Путь сюда был проторен отвагой.
Звуки редких разрывов уже не пугают ничуть.
И Кантария флаг, красный флаг водрузил над Рейхстагом,
Значит, можно присесть, закурить и спокойно вздохнуть.

Он прошёл через ад, но не сдался, не сдулся и выжил.
Он вернулся в свой дом и пришёл на могилу к отцу.
Он вернулся седым, хотя раньше был огненно-рыжим,
Но ему седина, как ничто, приходилась к лицу.

Его долгий рассказ прерван был дребезжаньем трамвая.
Я подумал, что жизнь это, всё таки, подлость и грязь.
Всё, что он заслужил, то, что только девятого мая
Вспоминают о нём для проформы, собою гордясь.