Женька

Женька

Я скуден мыслью и средствами
Ничьих идей не брал взаём –
Я лишь поведать навострился
О современнике своём.

Если нас рифма подведёт,
Не станем хныкать и казниться, -
Вперёд нас память поведёт
Под звуки Пановой цевницы.

Мой Женька, хлопец русовласый,
Был неприметным пареньком.
Точил с ровесниками лясы,
Зубрил ньютоновский бином.
Бывало, и по огородам
С друзьями шастал до светла,
Поскольку русская природа
В нём непорочною была.

  Под голубым Деметры небом
Ничем особым не блистал.
Даже Евгением он не был
И, к сожалению, не стал…

Но хулиганил:
В поле чистом,
Став разгильдяем- трактористом,
Рекорды знатных мужиков
Бил безмятежно и легко.

Он был душою чист и светел,
И знать, конечно же, не мог,
Что тех, кого партком наметил,
Не переплюнет даже Бог.

Да и не гнался ни за кем он.
Халтурить тоже не хотел.
И зависти зловредный демон
В нём от рожденья не сидел.

Он избегал шумихи склочной,
Когда зарплату получал.
И не одну шальную ночку
В своей кабине укачал.

За плугом ширились гектары,
Будь светлолунье ли, гроза.
Когда, уставши, гасли фары,
Слипались Женькины глаза.


Изнеможенье утомленьем
В любом не каторжном труде, -
Это такое наслажденье,
Какого больше нет нигде.
Отдавшись без остатка делу,
Только пощады просит тело –
Только пощады, не утех.
А вот душа… Душа ликует!
Голубкой утренней воркует,
Над телом празднуя успех.

И Женька без раздумий падал
Отдавшись ласковому сну,
Чем соглашался на вину,
Презрев начальственное «надо».

Потом, когда, взойдя, Ярило
Лучом легко коснётся век,
Под небом жаворонкокрылым
Проснётся новый человек.
Восторгу жаворонка внемля,
Он будет слушать без стыда,
Как расточительно на землю
Из помпы капает вода.
И чары умиротворенья,
Как согревающий компресс,
Ещё какое-то мгновенье
Вершат целительный процесс

Он чувствует как сквозь солому
Из недр кормилицы-земли,
Сгоняя сладкую истому,
В него силёнки потекли:
Ладонь могуществом набрякла –
В кулак сжимается с трудом…

Истома сладкая иссякла
И стала Женькиным стыдом:
«Вода!»

Нет-нет, он пить не хочет
И не об этом вовсе речь.-
Мгновенье – и «пускач» грохочет,
Чтоб прекратить из помпы течь.

Сильнее описи конторской
Меня страшит мотив менторский
И, в то же время, я боюсь
С наезженной дороги сбиться –
По ней в веках шагает Русь
И кривотолков не боится.

Да будет так! – скажу себе
И, как в начале, помаленьку,
Отдавшись всей душой судьбе,
Последую за Женькой.

В ремнём обвитой гимнастёрке
Он – вылитый Василий Тёркин:
И тот же взор, и та же стать,
Да жаль, что стрижка не по стати,
Чем в первый год, заметим кстати,
Форсить умеет наша рать.

Но служба – это, братцы, служба.
И в одночасье он исчез,
По долгу вечной интердружбы,
Перелетев через Термез.

Но кто и что об этом знал?
Ползли пугающие слухи,
Пока в письме он не прислал
Неведомое слово «духи».
И нужно было проползти
Годам державного тумана,
Пока до нас могло дойти,
Что «духи» - это от «душмана».

Ползли года.
И Женька ползал
Остервенело под огнём…

Но как же поздно!
Как же поздно
Узнали что-то мы о нём…

Оставим горестную тему –
Она ещё кровоточит
И в трижды перешитых венах
Парней израненных журчит…

Невольно вспомнился Евгений
Онегин – неги барской сын,
Объект любовных откровений,
Слуга высоких устремлений,
Никчемных, в общем то, волнений
По части собственной красы.

Ему Всевышний не судил
Кабула или перестройки,
А ведь какие посвятил
Ему российский Гений строки!

А Женька в бойне потерялся…
Как Женькой был, так и остался…
***