Белые ночи

Я почти что не помню дурмана цветущей сирени,
с молоком белой ночи, в горшочке топленом…
говорят, в эту пору тревожно бывает влюбленным
от цыганских гаданий, предчувствий и озарений.
От щемящего света, укравшего все сновиденья,
превратившего их в легковесные призраки-тени,
от прохлады беззвучных, невидимых прикосновений
то ли губ, то ли рук, то ли слабого дуновенья…

Я почти что не помню дурмана  цветущей сирени,
с молоком белой ночи, в горшочке топленом…
Майский гром прокатился и хрустнул орешком каленым,
и дождинки летят на крыльцо, на лицо, на колени.

В первой капле блестит беспокойство бегущей дороги,
разлучающей дом с ритуальной цепочкой движений:
там – сидеть, здесь – лежать и ворочаться до одурений…
продавить половицы шагами… застыть на пороге…

Во второй – отстраненность и злость неизбежной привычки
говорить, обнимать, целоваться – уже ненавидя!
И считать каждый раз, кто кого оскорбил и обидел,
опрокинув солонку, швырнув обгорелые спички…

Ну а в третьей – горячей, как те, еще нежные, пальцы,
что умело ласкали доверчивость девичьей кожи,
продолжает светиться надежда, что не было ложью
трепетанье зрачков неожиданного постояльца,

попросившего ночь так, как просят напиться водицы,
и прилипший к губам пятилистник цветущей сирени…
И взметнулись к окну легковесные призраки-тени,
и дрожали, дрожали, дрожали, дрожали ресницы…
 

                * иллюстрация - картина известного               
                гатчинского художника В.К. Монахова