Дознание - одним файлом

Клов. …А к чему весь этот допрос?
Сэмюэль Беккет. «Конец игры»

А. …И пожалуйста, еще коньяка, если вам это по карману.
Сэмюэль Беккет. «Мечты о женщинах,
красивых и так себе»



НАЧАЛО ДОЗНАНИЯ

начать с того, что прищемить себе палец, вогнать иголку, надежный способ вести дознание, чем же это может быть, как не дознанием, и тут все методы хороши, если дознаватель – тот же, что и дознаваемый, два сапога пара, ловко подогнанные, так, что и не отличишь, как субъект и объект, игла и палец, если речь уходит в сторону, отвлекается, тут же укол иглы, удар током, выстрел над головой, никакой возможности для побега, но начало уже испорчено, вот этим укачивающим ритмом, первое, что нужно сделать, – поменять ритм, так похожий на ритм колыбельной, спи, дознаватель, усни, где они, мои огни , прижигание – полезный прием, ожоги первой, второй, третьей степени, едва совместимые с жизнью, но вполне совместимые с дознаванием, уже вид инструментов вызывает у дознаваемого панику, он готов выложить все, признаться во всем, но дознаватель медлит, он чувствует, здесь что-то не так, нужно поменять ритм, если это возможно, интервьюер: вас преследует травмы, не лучше ли поменять стиль? теннисист, с иронией: я не такой выдающийся игрок, чтобы менять стиль по желанию, я вырабатывал его долгие годы, конец ответа, иллюзия, что ты можешь измениться, заговорить другим языком, о другом, как бы не так, тут может помочь только что-то из ряда вон выходящее, выпрыгивающее, вылетающее, например, падение с лошади , День Преображения, и вот ты говоришь на другом языке, на двадцати языках , но достаточно одного, какого раньше не бывало, все его понимают, но говоришь на нем только ты, не забыл ли дознаватель об игле, он спит, эй, что такое, очнись, болван, уважение к дознавателю – верный путь к неуспеху, дознаватель, он же опустошитель , не более авторитетен, чем мусорное ведро, вот кем он должен быть – мусорным ведром, сотней мешков и каждый на сотню литров, опустошая дознаваемого, он наполняет себя, но пуст ли он в начале дознания, его пустота должна быть абсолютной, он должен быть чем-то вроде вакуумного насоса, только тогда дознание, опустошение, наполнение завершится успешно, поменять ритм невозможно, он задан вместе с мировыми константами, нечего и надеяться, попытаемся же добиться максимального в рамках заданного, то есть возможного, прежде всего научиться говорить «я», дознаваемый должен говорить о себе в первом лице, и выдавать спрятанное, мусор, дерьмо от первого лица, все испражняются от первого лица, физиологически по-другому и невозможно, но нужно научиться делать это прилюдно, в присутствии дознавателя, вот где трудность, текст недостаточно бесстыдный, чтобы быть поэзией, протоколом дознания, или слишком бесстыдный, что наводит на мысль о подделке, имитации, научиться принимать себя всерьез, научиться испражняться всерьез, все это делают в уединении с серьезным видом, человек максимально серьезен, когда он испражняется, посмотрите на детей, но если он попытается делать это на людях, то поначалу будет прикрываться фальшивой улыбкой, смехом, иронией, потому что он не уверен, как отнесутся к тому, что он делает, другие, понравится ли им запах, захотят ли они попробовать на вкус, так мы приближаемся, дознаватель и дознаваемый, к частной территории, уже огороженной, надо же, куда забрели, они бредут вместе, скованные одной цепью, как чернокожий и белый в каком-то фильме, но преследуют ли их, вряд ли, никому до них нет никакого дела, но они должны вести себя так, будто за ними гонятся, все попытки разбить наручники безуспешны, да они и не пробуют, они хорошо понимают свою задачу, цель у них общая, они пересекают болото, они должны пересечь его и не утонуть.


ГЛАВНОЕ ПРИЗНАНИЕ

главное признание, признание в главном, нужно получить в самом начале, такова методика дознавания, остальное будет лишь уточнением, прорисовыванием деталей, если можно употребить такое труднопроизносимое слово, которое мы уже употребили, кто мы? дознаватель и дознаваемый, удобное алиби для «мы», «они», «вы», так что же будет главным признанием, которое уже нельзя будет взять назад, вылетит – не поймаешь, выговоришь – не вернешь, это будет признание в чуждости, чувствовал себя чуждым всему и вся, что не было тем и иным, родители, семья, сверстники, город, страна, может быть даже планета, вселенная, может быть, очертания тут уже различаются неясно, воздухоплаватель поднимается в стратосферу, подняться ввысь – это подвиг, но и спуститься, прыгнуть вниз – тоже подвиг, хотя не исключено, что самый трудный подвиг – это оставаться на месте, не поднимаясь и не спускаясь, наверное, это самое трудное для того, кто чувствует себя чуждым всякому месту, держится в стороне, от всего остального, что не то и не это, но также и от самого себя, когда это началось? время для уточнения, прорисовки деталей, зафиксировано ли главное признание? внесено ли оно в протокол? обдумано ли? будем считать, что да, обе стороны сделали свое дело: дознаваемый признался, а дознаватель записал это признание, подшил к делу, добавил в папку, но понял ли он до конца, что оно означает, что это значит – сознавать себя чуждым всему и вся, кроме того и этого? нет, но он надеется, что поймет постепенно, по ходу дела, то есть дознания, для того ему и нужны детали, что-то конкретное, которое бы разом высветило, прояснило, странное дело: похоже, тут потребуется не одна игла, сделать главное признание проще, чем приводить подробности, здесь, скорее всего, потребуется автоген, рубанок, бензопила и, конечно, гвозди и молоток, это первым делом, а уж если окажется недостаточным, то и остальное, красота дознания – в экономии сил, значение на шкале красоты задается соотношением важности признания и затраченных усилий, никакого садизма, чем проще, тем лучше, итак, хотя бы один пример, и мы сделаем перерыв, перейдем улицу и поднимемся на третий этаж, в кафе, открытая терраса в солнечный день ранней весны выглядит привлекательно, как и пейзаж, на который мы посмотрим, заняв столик и сделав заказ, официантке, она же барменша, средних лет, скованные одной цепью, мы, тем не менее, можем заказать разные блюда, и съесть их, занимая себя разговором о литературе, кино, автогонках, операции Анджелины Джоли, отставке Фергюсона и положения в Сирии, весна будет распускаться на наших глазах, и, кто знает, может быть, нам послышится аромат черемухи, растущей поодаль, мы замолчим и сделаем, каждый, глубокий вдох.


АРОМАТ ЧЕРЕМУХИ

на пути к главному признанию я должен сделать одно предварительное признание, я признаюсь в том, что главное признание, сделанное ранее, не является главным, по крайней мере, в том смысле, какое тут этому определению придается, главное признание еще впереди, и оно будет сделано вскоре, может быть, уже сейчас, а может быть, чуть позднее, задержка с главным признанием доказывает, как трудно такие признания даются, если они удаются вообще, тут нужна не только решительность, но и удача, немного удачи, например, хороший коньяк и запах черемухи, под хорошим коньяком я имею в виду R;my Martin V.S.O.P, не меньше, а под запахом черемухи – запах черемухи только что расцветшей, хотя на дворе уже середина мая, такое странное лето, и все же она расцвела, и как раз в то время, когда я собирался сделать главное признание, сидя за столиком на открытой террасе кафе, глядя на облака, деревья и, опуская взгляд, на черемуху, расцветшую во дворе самоуправления, ведь кафе это числится при самоуправлении, точнее при районной Исполнительной дирекции мэрии, то есть Думы, здесь бывают работники этого учреждения, в темных костюмах (мужчины – при галстуках), здесь простой, но приятный дизайн, я имею в виду внутреннее помещение, о дизайне пейзажа, обозреваемого с террасы, позаботилась отчасти природа, отчасти городские власти, строители и другие лица, причастные к созданию городской структуры, инфраструктуры, понятно, о чем речь, дознаватель молчит, а во мне зреет решение признаться в главном, зреет в тишине, в молчании дознавателя, овеваемое ароматом черемухи, который мне то ли чудится, то ли действительно слышится, для результата это не имеет значения, иллюзия, бывает, действует так уже успешно, как и что-то реальное, именно это и произошло: я понял, в чем будет состоять мое главное признание, но прежде я должен проверить, не походит ли этот ритм на другой, не походит ли моя речь на речь другого дознаваемого, скажу прямо, другого писателя, ведь признания делаются в письменной форме, и даже если сначала выговариваются, то потом записываются и подписываются, дознавателем и дознаваемым, тот, другой, все его произведения построены на признаниях, на выпытывании признаний, на выращивании признаний, они зреют и колосятся, настаиваются в дубовых бочках, как хороший коньяк  или бренди, не нужно торопиться с признанием, особенно, главным, вот что я усвоил из его произведений, нужно ждать, когда они настоятся, и даже если суть предполагаемого признания известна с самого начала, само признание нужно сделать ближе к концу, потому что интерес заключается не в содержании признания, а в факте признания, жаль, что дознаватель, отправляясь со мной в кафе, не захватил иглы, стамески, наждачной бумаги, резака, правда, он мог бы воспользоваться инструментами сервировки – вилкой или ножом, ведь на столе у нас не только коньяк, это уже десерт, а до этого мы отведали фирменных блюд, можно сказать, бизнес-ланч, мы не так богаты, дознаватель и я, чтобы заказывать обед по цене, сравнимой со стоимостью коньяка R;my Martin, само собой, кафе при Исполнительной дирекции – это не ресторан, но мы вынуждены экономить, иначе вместо R;my Martin придется заказывать что-то попроще, например, «метаксу», мы ничего не имеем против греков, мы сочувствуем им в их финансовых неурядицах, подумать только, четверть населения без работы, почему бы им всем не заняться дознанием, распределив роли, и тут мой дознаватель спохватывается и вонзает мне вилку в кисть, маслянистый вкус греческого коньяка, или бренди, нам не по вкусу, мы предпочитаем коньяк французский, впрочем, это больше относится ко мне, дознаватель часто выбирает Hennessy, который мне кажется слишком «мужским», слишком резким, вдыхать аромат черемухи, по мне, лучше с бокалом чего-то французского, Courvoisier или R;my Martin, похоже, здесь потребуется еще и нож, мы возвращаемся в кабинет, у меня на языке вертится, лежит, готово сорваться признание, главное, самое главное, безысходно, бесповоротно главное, дознавание проводится в кабинете, обстановку опишу позже, а теперь главное признание: я – сирота, и я повинен в смерти отца и матери.


ЖИЗНЬ МЕНЯЕТСЯ

каким же образом это произошло, как это произошло, прояснить детали случившегося – моя следующая задача, цель последующих признаний, которые не замедлят, а может, и замедлят, в зависимости от погоды, трудно заниматься деталями в солнечный день, второй или третий, метеорологического лета, когда температура превышает пятнадцать градусов, по крайней мере, вчера, а сегодня превышает и больше, тут не до деталей, тянет к морю, подставить свой бледный торс солнцу, вытянуться на песке, окунуться в волны, до которых метров пятьдесят, по песчаному дну, идешь-идешь и все по колено, а потом обсыхать, потягивая пиво, уже год как я предпочитаю Krombacher Dark, но его не купить на пляже, и не в каждом юрмальском магазине его найдешь, мне, например, пока не удавалось, поэтому я беру бутылки с собой, везу на велосипеде, я – заядлый велосипедист, велолюбитель со стажем, на каких только байках не катался, сейчас у меня гибрид, в самый раз для пригородных покатушек, в серьезные походы давно уже не езжу, так, до Дзинтари и обратно, или чуть дальше, до Меллужи, когда-то по всей стране катал, да и по другим странам тоже, но теперь дознаватель взял подписку о невыезде, в Юрмалу можно, но только до Лиелупе, а так никуда – ни в Саулкрасты, ни в Сигулду, вот почему я поменял свой шоссер на гибрид, и вот почему я так часто наведываюсь в муниципальное кафе, особенно летом, календарным или метеорологическим, без разницы, еще одно любимое место – ресторан на восьмом этаже в «Галерее Рига», открытая терраса, панорамный обзор, дороговато, конечно, для ланча или обеда, но коньяк можно выпить и там, я ведь беру немного, 50-100 гр, в таком количестве могу даже позволить себе ХО, что и делаю, бывает, сижу там и в ветреную погоду, укрывшись пледом, собираюсь с духом для очередной беседы, или допроса, как называются эти встречи, из которых состоит дознание? беседа под протокол? допрос? вероятно, это зависит от того, кем считает меня дознаватель – потерпевшим, свидетелем или подозреваемым, а кем я себя считаю? имеет ли это значение? возвращаясь к главному: я виновен в смерти своих родителей, следовательно, мой статус – подозреваемый, давший признательные показания, чего следствию, видимо, не достаточно, дознаватель хотел бы выяснить некоторые детали, выведать у меня некоторые подробности, ведь подозреваемый может себя оговорить, солгать, и дело дознавателя проверить его показания на внутреннюю согласованность, а также на согласие с фактами, поэтому дознание не прекращено, оно только начинается, впереди много теплых летних дней и ночей, отцветет черемуха, зацветет жасмин, буду грозы и ливни, покатушки в Лиелупе, посиделки в Старой и Новой Риге, много чего случится, и много деталей раскроется, да, много чего произойдет там, где обычно ничего не происходит, но стоит лишь появиться дознавателю, и жизнь сразу меняется, нельзя сказать, что в лучшую сторону, но и обратного тоже не скажешь, просто жизнь меняется, в любом случае ты теперь не один.


ДВАЖДЫ СИРОТА

эта подробность, конечно, будет не лишней, об этой детали дознаватель спрашивает прежде всего, интересуется ею прежде других деталей, до которых дойдет очередь позднее, непременно, ведь дознаватель и дознаваемый неразлучны, дознание продолжается и во снах, мои сновидения – это уже другие подробности, дойдет очередь и до них, пока же о том, как погибли мои родители, родители мои жили на хуторе, они были простые люди, образование – восемь классов, звали их так-то и так-то, в то время, когда мать вынашивала дознаваемого, отец работал где-то далеко, километров за пятьдесят, строил что-то для другого хуторянина, он был плотником, а также каменщиком, штукатуром, плиточником, электриком и так далее, и вот у матери начались родовые схватки, и она звонит мужу по мобильному телефону и просит его скорее приехать, и он садится в грузовичок, или пикап, или форд-седан, и несется по проселочным дорогам, а потом выезжает на большую дорогу и сталкивается с фурой, спустя двое суток расстается с жизнью в местной больнице, не приходя в сознание, а моя мать звонит в скорую, и та добирается до хутора вовремя, и роженицу доставляют в больницу, но отказываются делать кесарево сечение, хотя есть показания терапевта и кардиолога, но где они, а словам поступившей никто не верит, и она рожает сама, и умирает от сердечного приступа на следующий день после родов, 15 летальных исходов рожениц на 100 000 новорожденных детей, в Великобритании этот показатель в три раза меньше, при том, что там в год рождается 700 000 детей, а здесь – максимум 35 000, так я остался сиротой, потеряв отца еще до рождения, а мать после своего появления на свет, может быть, потому я и чувствовал себя чужим в этом мире, но выводы сделает дознаватель, моя задача – предоставить в его распоряжение подробности, а его задача – их проанализировать, думаю, у него достанет аналитических способностей, судя по его лицу, он обладает высоким IQ, мне до него далеко, я родился крупным и здоровым, первые два месяца провел в Доме малютки, а потом меня усыновили, следуют подробности о приемной семье, немногочисленные, потому что вскоре от меня отказались, и я вернулся в детский дом, я так и не узнал, что было причиной этого отказа – мой скверный характер или неурядицы в приемной семье, может быть, мои приемные родители развелись? я знаю только их имена, но никогда не пытался отыскать их следы, так я стал сиротой дважды, достаточная причина, чтобы не чувствовать приязни к этому миру, возможно, у дознавателя на этот счет другое мнение, он редко высказывает свое мнение, но когда высказывает, оно обычно не совпадает с моим, но какое мне дело до его мнения, я честно отвечаю на вопросы, предоставляю сведения, излагаю историю, веду рассказ, это все, что от меня требуется, по крайней мере, на данный момент, думаю, что у меня это пока получается неплохо, летом я делаюсь разговорчивым, слова так и льются, я думаю, главное – не мешать потоку, истина сама проложит себе путь, я говорю о своем сиротстве так легко, потому что чувствую себя чужим не только миру, но и самому себе, разве все это приключилось со мной? ум говорит: да, но сердце говорит: нет, точнее, сердце вообще молчит, я бессердечный человек, мое сердце осталось где-то там, в больничных палатах, потерялось в спальне детского дома, ум же всегда бесстрастен, и если бы я даже был сиротой трижды и четырежды (трижды герой, четырежды сирота), я говорил бы об этом ничуть не более драматически, для ума не существует ни драм, ни трагедий, он знает только один жанр – дознание (репортаж).


НА ТЕРРАСЕ

сегодня здесь гораздо теплее, чем в Лондоне, предмет зависти, несмотря на его туманы, у этого города есть Гольфстрим и другие привилегии, следовало, наверное, сказать: преимущества, но сегодня Рига дает Лондону фору, что это значит, смутные, неясные обороты, Рига вырвалась вперед на две головы, вот так точнее, но, скорее всего, это Лондон дал ей фору, скоро он ее догонит и обойдет, ставьте на Лондон, не проиграете, но, пока еще заезд продолжается, так славно выпить коньяку на террасе кафе, у которого нет названия, до сих пор я это название не обнаружил, может быть, я плохо искал, не туда всматривался, сейчас я всматриваюсь в верхушки деревьев и облака над ними, мелкие летние облака, время больших облаков, надо думать, еще впереди, так же, как гроз и ливней, черемуха уже отцветает, недолог век красоты , Уайльд предполагал, что сонеты Шекспира посвящены юному актеру Уилли Хьюзу , отплатившему автору неблагодарностью, перейдя в другую труппу, так это или нет, мне, в общем-то, безразлично, как и моему дознавателю, сегодня он до странности ленив, утром задал всего пару вопросов, и я не уверен, что он подробно, слово в слово, записал мои показания, на террасе – три летних столика, столешницы похожи на решето, сплошь в дырках, такие же дырчатые стулья с короткими, будто обрезанными, подлокотниками – хватает лишь для того, чтобы положить локоть, но в целом это выглядит симпатично, и, по ощущениям локтя, седалища и спины, достаточно удобно, за соседним столиком – молодая женщина в черных очках листает каталог, перед ней – вазочка, с чем? мороженым? все та же барменша-подавальщица приносит блюдо, кажется, с рыбой, но без столовых приборов, посетительница встает и приносит эти приборы сама, сначала она почему-то доедает мороженое, может быть, это фруктовый салат, за последним столиком две женщины, они-то уж точно едят мороженое, о чем-то тихо беседуют, все звуки, включая шелест шин, перекрывает гам воробьев, слышны и синицы, в небе идет война за выживание: ласточки преследуют мушек, я запиваю коньяк водой, негазированной, смотрю на пейзаж летнего дня с открытой террасы кафе, чужд ли я этому дню и этому пейзажу? ответ утвердительный, как всегда, трижды чужд, трижды сирота, потому что, лишившись родителей, кровных и приемных, я лишился и всего остального, матери Природы, если перейти в другой регистр, чего, наверное, делать не следует, закончив с коньяком, я спускаюсь с третьего этажа, пересекаю улицу, вхожу в магазин и покупаю кое-что на десерт, кое-что – это пирожное, в очереди у кассы передо мной стоит пожилой мужчина, с короткими седыми редкими волосы, в трениках, из-под которых видны зеленые трусы, черной майке-безрукавке и черной кожаной жилетке, руки волосатые, на левом предплечье – старая выцветшая татуировка, на шее – ленточка, и на ней – ключ, покупает водку, сметану и пять больших луковиц, финский рецепт: красная икра, репчатый лук и сметана, лучшая закуска, икра, надо думать, у него уже есть, выйдя из магазина, он идет к машине, по эмблеме видно, что это «мерседес-бенц», окрас: 693 Travertin бежевый металлик, я спешу домой, в кабинет, для встречи с дознавателем, я знаю, какими будут мои новые признания, показания, так бывает не всегда, иногда я просто не знаю, что ответить на его вопросы, и даже не слышу их, но сегодня я начну говорить еще до того, как он раскроет рот, удивит ли это его? неважно.


НИКАКИХ РАССВЕТОВ

я думаю, это были показательные показания, в том смысле, что они отчетливо показывают, чего добивается или мог бы добиваться дознаватель от дознаваемого, конечно, он хочет лишь одного – привести дознаваемого к самому себе, это непросто, путь не близок, но если дознаватель проявит упорство, верность выбранной цели и не постесняется прибегать к грубым методам, грубым, но эффективным, если он выкажет твердость и настойчивость, затея может удаться, и дознаваемый будет приведен на рандеву с самим собой, от чего он, как видно по предыдущему протоколу, еще далек, никогда нельзя верить показаниям, которые даются охотно, опережая вопросы, ценность имеют только те свидетельства, которые выбиты, говоря фигурально, хотя, может, и нет, из дознаваемого, об этом должен свидетельствовать их тон, внимательное ухо сразу различит фальшь, детское ухо различит, различит и взрослое, если будет принадлежать человеку, сохранившему слух ребенка, дознаваемый пытается вернуться к прежнему, но его постигает неудача, это вечер, а по вечерам день умолкает, день не может говорить вечером так, как он говорит днем, происходит борьба между тем и этим, и вечер, а вместе с ним и дознаватель, победит, когда смерть родителей будет описана по-другому, оставаясь фактически той же самой, здесь следовало бы употребить множественное число, потому что они умерли в разное время и в разных местах, когда говорят «он тяжело переживал смерть родителей», что имеют в виду? почему множественное число кажется здесь неуместным? любовь и смерть сопротивляются грамматическому умножению – так же, как ненависть и, например, зависть, гнев, отец действительно погиб в автокатастрофе, все так и было: превышение скорости, столкновение, кома, смерть, и причина была именно той, о которой уже рассказано: он спешил к жене, у которой начались родовые схватки, и все остальное тоже произошло так, как описано, но описано было не так, как следовало бы, некоторые роженицы умирают от инфаркта вскоре после родов, такое случается, и такое случилось, потому что врачи проявили бездушие и халатность, такое тоже случается, не знаю, удовлетворят ли дознавателя эти исправления, но лучше я сказать не смогу, он может попробовать на мне какие-то новые способы дознания, я вижу: ему то и дело подкладывают новые инструменты, но ничего нового он этими способами от меня не добьется, и, кажется, он это понимает, понимаю и я: дознание должно проводиться вечером, даже если за окном день, никаких упоминаний о солнце, никаких полдней, при допущении, конечно, что я хочу сотрудничать, а я этого хочу, моя давняя мечта: изложить все так, как оно и было.


ЗИМНИЙ ВЕЧЕР

вечер ли сейчас? отвечаю: да, я хорошо запомнил уроки прошлого, прошлой беседы, допроса, называйте как хотите, я сам называю как хочу, и я называю утро вечером, помня о предшествовавшему этому утру-вечеру разговоре, собеседовании, тогда было решено считать любое время суток, за исключением ночи, вечером, итак, сейчас вечер, и поздний, недалеко до полуночи, но нет, вечер еще недостаточно поздний, да и сомнительно, вечер ли это вообще, я знаю, как отличить одного от другого, еще не вечер, ускорим же его наступление, разрешим дознавателю воспользоваться самым мучительным из орудий, наждачной бумагой, пусть он сдерет с дознаваемого кожу, одна мысль об этом должна ускорить наступление вечера, и я сейчас это проверю, если то, что я рассказывал прежде, учитывая сделанные поправки, верно, то как объяснить, что я вырос здоровым, физически и психически, в таких неблагоприятных условиях, родился таким? допустим, это можно принять, но почему годы пребывания в детском доме не сказались на моем состоянии? дети, лишенные родительского тепла, если и не погибают, как оставленные без присмотра лебединые яйца, то вырастают с заметными отклонениями, у них ослаблен иммунитет, они часто болеют, я же до сих пор переболел только ветрянкой, к восемнадцати годам, когда пришло время уйти из детского дома, я был крепким, здоровым, настолько крепким, что решил заниматься спортом, да, я решил стать велогонщиком, я поступил в школу велоспорта, к тому времени мне было уже четырнадцать, то есть я поступил в эту школу, когда еще жил в детдоме, мне сказали: четырнадцать – много, поздновато, но я доказал, что они ошибались, в шестнадцать я выполнил норматив мастера, а через год стал чемпионом страны среди юниоров, я мечтал выступать на знаменитых трассах, я хотел повидать мир, Лэнс Армстронг был моим кумиром, но потом я понял: если хочешь быть первым, а я хотел быть первым, то своими силами не обойтись, нужна помощь препаратов, и я втянулся в это дело, и, конечно, попался, получил дисквалификацию на два года, а потом еще на три, мне пришлось бросить спорт, и я не знал, чем заняться, у меня не было никакой профессии, примерно год я работал почтовым курьером, потом сортировщиком, никаких перспектив для роста, и я решил открыть свое дело, взял кредит и отправился в Турцию, еще год я челночил туда-сюда, торговал шматьем и бытовыми приборами, но из этого тоже ничего не вышло, да и не могло выйти, все дороги были закрыты, в том смысле, что перспектив не было никаких, подоспел финансовый кризис, я подумывал о том, чтобы уехать в Англию, как многие другие, и я действительно уехал, работал тем же почтальоном, но и это было бесперспективно, и я вернулся, у меня была своя квартирка, небольшая, на втором этаже, через дорогу располагалась Исполнительная дирекция Думы и полицейский участок, и еще там была районная библиотека, и я стал усердным читателем, мне захотелось образования, я подумывал даже о том, чтобы поступить в какой-то институт, академию, это было бы здорово – закончить академию, получить диплом, например, менеджера или адвоката, но я так и не подал заявления, не стал ни тем, ни другим, если уж быть честным, а именно этого ждет от меня дознаватель, и не просто ждет, а вынуждает, требует, если говорить напрямую, то я поступил в школу мужского стриптиза, у меня замечательная фигура, наследство отца, может быть, матери, в точности, увы, не узнать, спорт укрепил мои мышцы, сделал их выпуклыми, как у профессионалов бодибилдинга, и кроме того, мне просто нечем было заняться, ничем другим я не мог заняться – ничем другим, более перспективным, но оказалось, что перспектива открывается именно здесь, в ночных клубах, а иногда и выезды на дом, в богатые особняки, так я познакомился с одном дамой, немного старше меня, лет на шесть, как она говорила, но я думаю, на все пятнадцать, она владела недвижимостью, магазинами, ресторанами, тем и этим, и была одинока, я сумел ей понравиться, хотя поначалу у меня и в мыслях не было, но потом я заметил, что она относится ко мне по-особому, и однажды мы поехали с ней за границу, и вот там-то, во Франции, она мне и предложила пожениться, так решились все мои проблемы, почти все, Антра, моя законная спутница жизни, конечно, ревновала меня, и держала как соловья в клетке, но я не возражал, наконец-то я мог повидать мир и мог нигде не работать, Антра для своего возраста была необыкновенно привлекательна, с этим у нас не было проблем, конечно, я должен был уделять ей много внимания, но у меня оставалось и много досуга, который я тратил на разные увлечения, теннис, карты, коллекционирования антиквариата, но постепенно мной снова завладела былая страсть к образованию, я всегда чувствовал превосходство людей с высшим образованием, они казались мне людьми другого сорта, даже к школьным учителям, учительницам я относился с почтением, несоразмерным, а инженеры, архитекторы, юристы, компьютерщики казались мне чем-то вроде младших богов, странно, не правда ли, но так оно и было, я не преувеличиваю, я поступил в университет, но не выдержал там и года, долгое систематическое обучение было не для меня, я мог, однако, нанимать частных учителей, чтобы заниматься с ними любой областью знания или искусства по выбору, я пробовал рисовать, и у меня, как говорила моя учительница, неплохо получалось, я изучал историю Средних веков, и даже совершил паломничество к знаменитым памятникам,  я пристрастился к чтению еще раньше, но теперь это стало походить на манию, я читал все подряд – от «Сказания о Гильгамеше» до романов Бэнкса и Фоера, я даже выучил несколько иностранных языков и заказывал новинки из-за рубежа, я прочел «Ампирные спальни» Эллиса до того, как их перевели на русский, хотя перевели их довольно быстро, я прочел роман Роулинг «Случайная вакансия» (на английском) и роман Бине «HHhH» (на французском), моя жена была по образованию филологом, она предложила мне самому написать роман, что-то вроде беллетризованной биографии, не упоминая, конечно, о браке, мне эта идея понравилась, и после некоторых колебаний я приступил к ее осуществлению, ха, приступил к осуществлению, какого черта, чем я тут занимаюсь, видно, мало объявить, что сейчас вечер, нужно еще, чтобы вернулась зима, как на картинах Каспара Фридриха, зимние погосты, луна в ночи, одинокий путник в пелерине, все, что было, было, но кажется сейчас сном, прошлое уходит в никуда, просто исчезает, есть только настоящее, есть, конечно, грезы и воспоминания, но часто силы воображения не хватает ни на те, ни на другие, перерыв в дознании, я снова на террасе, солнечный день, синее небо, птицы, фонари между кронами кленов, шелест машин, попробуй, представь, что сейчас вечер, представь, что сейчас зима.


ПУНКТ НАЗНАЧЕНИЯ

а вот это точно вечер, и точно – зима, если дознаватель хочет привести меня к себе, то есть ко мне, ему следует озаботиться метеорологическими условиями, он должен научиться управлять циклонами и антициклонами, желательно, чтобы он умел изменять наклон земной оси, все это имеет прямое отношение к дознанию, которое есть не что иное как путь к себе, тернистый, труднопроходимый, петляющий, и вообще неизвестно ведущий ли туда, куда, как предполагается, он ведет, в летнее время, очевидно, нет, в летнее время он то и дело возвращает меня на террасу кафе, дальше мне никак не продвинуться, я могу, конечно, занять столик внутри помещения, но это мало что изменит, я уверен, я могу остаться дома и никуда не выходить, но тогда нет и речи о прохождении пути, какого бы то ни было, прямого или петляющего, в гору или под уклон, оставаться дома – нет, это никуда не ведет, а дознаватель настаивает на том, что мне необходимо куда-то добраться, вопреки всему, собственной лени и летнему дню, но, похоже, он упустил время, если бы он принялся за дело раньше, лет так десять-пятнадцать назад, глядишь, у него что-то и получилось бы, но сейчас очень сомнительно, что ему удастся доставить меня туда, куда он хочет, в пункт назначения, приволочь туда или заставить приползти, последние годы я шел другим путем и ушел достаточно далеко, похоже, я миновал точку невозврата, так, кажется, это называется, меня ждет совсем другое рандеву, любители «Пункта назначения» меня поймут, этого пункта я достигну при любой погоде, цель дознавателя, как я понимаю, не в том, чтобы помешать мне достигнуть этой точки и того, что в этой точки находится, а в том, чтобы я там встретил и самого себя, для этого я должен одновременно двигаться в двух разных направлениях, так мне представляется, хотя, с точки зрения дознавателя, эти пути где-то пересекаются, пока же я удалялся от самого себя, чтобы со всеми удобствами достичь того пункта назначения, я бы достиг его в любом случае, но с разной степенью комфорта, дознаватель же считает, что комфорт – дело второстепенное, и желает, чтобы в той точке я обрел наконец самого себя, вот откуда все эти проблемы, затруднения, сетования на погоду и прочее, что поделаешь, в такую жару вода кажется приятнее коньяка, может быть, я снизойду, дойду, до того, что закажу мороженое.


ПРИЗНАНИЕ И СОГЛАСИЕ

цель дознания состоит в том, чтобы, во-первых, показать мне, кто я есть на самом деле, и, во-вторых, заставить меня согласиться с этим, вынудить у меня согласие после того, как я дам признательные показания, цель показаний состоит в том, чтобы показать мне, кто я есть на самом деле, а цель согласия – в том, чтобы я отказался от мысли, будто я есть кто-то другой, бывает, что человек говорит: да, я такой и разэтакий, но при этом втайне думает, что он совсем другой, например, что он – сын арабского шейха, алжирского дея, или создатель новой космологии, или выдающийся игрок в покер, если этому человеку объяснить, что на самом деле он вот такой и разэтакий, он внешне согласится, но внутренне будет держаться ошибочного представления о самом себе, и даже если вынудить у него признательные показания, он может неким шизофреническим способом отделять себя от них, продолжая думать, что он – чей-то сын, или отец, или создатель новой теории о происхождении Вселенной, или выдающийся повар, выбив из него признание, необходимо еще и выбить из него согласие, или, наоборот, вбить, вколотить это согласие в него, все это очень сложно, и дознаватель никогда не пытался мне объяснить, в чем состоит конечная цель дознания, но за время, проведенное с ним, я приблизительно понял, в чем эта цель состоит, и как я могу содействовать дознавателю в достижении этой цели, первое – всегда представлять, что сейчас вечер, поздний вечер, второе – представлять, что сейчас зима, холодная, снежная, третье – по возможности самостоятельно устранять защиты, которые воздвигает мое «я», не желающее расставаться с нарциссическим образом, я сам должен вести подкопы, закладывать мины, с риском для жизни, конечно, я давно уже понял, что дознавание – дело рискованное, можешь поджечь шнур, а у тебя в это время откажут ноги, как у героя книги, сколько я их прочел, книг, на террасе нашего особняка, в тихом районе, терраса выходила на зеленую лужайку, обсаженную высокими деревьями, эти деревья росли здесь издавна, и когда строился особняк, их расположение было включено в общий план, как элемент естественного окружения, поэтому они с самого начала закрывали близлежащие дома, и не нужно было ждать десятилетия, пока они их закроют, сидя на террасе, в кресле-качалке, возле столика с напитками, вдыхая аромат черемухи и сирени, я читал книги, которые мне курьеры приносили на дом коробками, новинки из разных областях знания, сотни томов художественной литературы, не чуждался я и поэзии, иногда мне кажется, что именно тогда, раскачиваясь в кресле с книгой в руках, книгой, опущенной на колени, взгляд устремлен в небо, поверх верхушек кленов и лип, на облака, я был ближе всего к самому себе, но дознаватель, я знаю, с этим не согласится, а его несогласие – мое несогласие, его согласие – мое согласие, тут не должно быть никаких расхождений, и если он не согласен, значит, не согласен и я, если бы он сразу сказал мне, кто я есть на самом деле, я, вероятно, с радостью бы согласился, в противоречии со сказанным ранее, чтобы избавить его и себя от дальнейших собеседований, но он хочет, чтобы я сам рассказал ему о себе, что же фальшивого в этой картине – особняк, лужайка, терраса, кресло-качалка, книга, а там, за деревьями – горы, снежные вершины, ну да, горы – это вымысел, но остальное-то правда, почему же он качает головой, поджимает губы, как он решает, что правда, а что ложь, хотел бы я поменяться с ним местами, чтобы выбить, вытянуть из него признание, узнать, каков он на самом деле, но этого, самом собой, никогда не случится, и он никогда не позволит мне идентифицировать себя с книгочеем, мечтательно глядящим в небо из качалки на террасе собственного особняка, что ж, перечить ему невозможно, он сильнее меня, я и не пытаюсь, я стараюсь содействовать, все это происходит вечером, зимним вечером, и, конечно, он не позволяет мне затопить камин.


ДОВЕРЯТЬ ДОЗНАВАТЕЛЮ

устранить раскол, расхождение, несоответствие – вот цель дознания, привести дознаваемого к согласию с самим собой, точнее, к совпадению, потому что он изначально расколот, разбит, разделен, при этом нужно избегать ловушек, когда одно и другое склеивается внешним образом, не совпадая внутренне, никакого клея, никакой сварки, сварочный аппарат можно использовать только для выбивания, выжигания признаний, все способы хороши, но до сих пор дознаватель обходился самыми мягкими способами, самыми безболезненными инструментами, может быть, так оно и нужно, прежде чем драть зуб, нужно сделать анестезию, не в этом ли цель наших последних собеседований – окончательно разлучить дознаваемого с самим собой, чтобы потом легче было его вернуть к самому себе, все это так хитроумно, что у меня голова идет кругом, я перестаю соображать, так бывало на трассе, крутишь-крутишь педали и постепенно теряешь ощущение реальности, времени, о чем-то думаешь, но ничего не соображаешь, не решил бы в таком состоянии и простейшей арифметической задачи, иногда мне кажется, что там, в седле велосипеда, я был ближе всего к самому себе, да, не в кресле-качалке, хотя между тем и другим много общего, а в седле велосипеда Trek Madone, на шоссе, по обеим сторонам поля, вдалеке горы, снова горы, никаких гор, только поля, луга, отдаленные опушки, облако закрыло солнце, не жарко, крутишь педали, о чем-то думаешь, но ничего не соображаешь и просто не сознаешь самого себя, вот тогда-то я и был ближе всего к самому себе, какого бы мнения ни держался на этот счет дознаватель, не случайно же я занимался велоспортом с юности, у меня был прирожденный талант, а талант – это и есть наше «я», с чем же еще может человек себя идентифицировать, как не с талантом, если он есть, когда его нет, дело осложняется, но когда талант очевиден, все становится проще, не нужно ломать голову, никаких дознаний, крути педали и будь счастлив, вот оно как, почему же все изменилось, потому что я захотел большего, я искал лучшего от хорошего, имея хорошее, искал еще более хорошее, абсолютно хорошее, я хотел стать первым, превзойти своего кумира, позднее я прочел миф об Икаре и подумал, что в этой истории скрыто предупреждение – не стремись к совершенству, к полной победе, всякое достижение относительно, и всегда найдется кто-то, кто его превзойдет, поэтому не переходи границу в своем стремлении к первенству, хватит с тебя и второго места, вернее, стремясь к титулу, не переступай границы дозволенного, веди честную борьбу, переступив границу, я оказался в разлуке с самим собой, и сейчас, наверное, ведутся переговоры о моем возвращении, репатриации, дознаватель, конечно, на моей стороне, я должен ему доверять, как бы мне ни хотелось его ослушаться, главное – не уклоняться от встреч, дознания, и тогда, может быть, наверняка, я снова стану самим собой, и не нужно будет ни о чем рассуждать, покой тождественности, ради этого стоит все претерпеть, любопытно, что синицы зимой гомонят так же громко, как воробьи.


В ГАЛЕРЕЕ СОБОРА

пора описать внешность дознавателя, ему около сорока, лицо гладкое, безбородое, ни одной родинки, ни одного шрама, выступающий подбородок, как у Кайла Маклахлена, обратите внимание, когда будете пересматривать «Твин Пикс», подбородок, не очень-то сочетающийся с тонкими чертами лица и взглядом, это про Кайла, у дознавателя все соответствует всему, ладно скроенный человек, просто на удивление, говорит баритоном, когда говорит, тонкий голос, я заметил, несет в себе скрытую жалобу, если человек ощущает себя жалким, чувствует себя в жалком положении, хочет кому-то пожаловаться, он говорит тонким голосом, а если он уверен в себе, его голос приближается к баритону и приближается тем больше, чем он увереннее, мой дознаватель говорит баритон-басом, регистр, в котором голос Фишера-Дискау мне нравится больше всего, а вот когда он поет тенором, нравится меньше, забыл сказать: помимо чтения, я увлекался классической музыкой, точнее, вокалом, и даже пел в церковном хоре, хотя не был крещен, но меня об этом не спрашивали, в церкви я как-то сразу становился увереннее, и голос мой менялся, то есть я не хочу сказать, что мой обычный голос – тенорок, нет, это тенор, приближающийся к баритону, но в церкви он делался настоящим баритоном без примеси тенора, особенно мне нравилось гулять по галерее Домского собора, закрытой для обычных посетителей, в галерее полно разного старого хлама – пушечные стволы, лафеты, статуи, надгробия, камни с вырезанными рельефами, огромный циферблат, железный петух 1595 года, украшавший шпиль башни, потом его заменили копией, и много чего другого, все это сложено у стены и не мешает гулять, наоборот, создает атмосферу руин, которую так любили романтики, что-то от Каспара Давида Фридриха, по другую сторону – арки галереи, через них виден дворик с большой черемухой и другая галерея, на другой стороне, часть этой галереи, имеющей форму П, прохлада и тишина, стены собора, башня, изображение епископа Альберта на стене, можно представить, будто гуляешь в рясе, перебирая четки, как будто это монастырь, иногда я думаю, что мое место – в монастыре, неожиданное предположение, но неожиданное может оказаться и самым верным, интересно, что скажет дознаватель, мы сэкономили бы массу времени, если бы его это удовлетворило, и не нужно было бы прибегать к радикальным мерам, в самом деле, это предположение нравится мне все больше и больше, изменение голоса – убедительное свидетельство в пользу этой гипотезы, а какие свидетельства «против»? конечно, я не религиозен, никогда не читал Библии, не исповедовался, не крестился, если я когда-то и поклонялся кому-то, то его звали Лэнс Армстронг, он скомпрометировал себя допинговым скандалом, из него выбили признание, он дал признательные показания, вероятно, к нему тоже были приставлен дознаватель, который старался привести его на рандеву с самим собой, насколько удалась эта затея, и что теперь поделывает Лэнс, это что касается свидетельств «против», не так уж много, может быть, они уравновешивают свидетельства «за», но никак не перевешивают, остается дождаться вердикта, приговора, оценки дознавателя, говорил ли я, что он курит крепкие сигары, ароматные, но очень крепкие, а иногда и с резким запахом, и пускает мне дым в лицо? я понимаю, это одна из его уловок, безобидная в сравнении с другими, которые он мог бы пустить в ход, похоже, он ко мне весьма расположен, весьма расположен, и я содействую ему как могу.


ПРОВОДЫ ДОЗНАВАТЕЛЯ

вот ты и договорился, то есть высказался, то есть признался, почему бы не закрыть лавочку, рот, почему бы не, все уже сказано, и теми, и другими словами, и даже если ты говоришь ни другими, ни третьими, а, допустим,  двадцать пятыми, какая разница, изначально каждый совпадает с самим собой, и дознание – просто блеф, так же как деление на лучшее и худшее, правильное и неправильное, высокое и низкое, элитарное и массовое, пиши как дышишь, говори как пишешь, все реки впадают в море, главное – не мешать им пролагать себе русло, не воздвигать плотин, все эти дамбы – измышления несчастного сознания, которое притязает на господство, хотя и чувствует себя рабом, вот что следует сказать дознавателю, когда он явится для очередного допроса, собеседования под протокол, я еще не решил, как правильнее, хотя, учитывая изложенное, никакой разницы нет, можно назвать это интимным шепотом, полным неги, или зажигательной речью трибуна, бессмысленно сравнивать «Айрон Мейден» и Шостаковича, Олейникова и Мандельштама, дорогой дознаватель, ваше время закончилось, на выход, время дознаний закончилось, время протоколов закончилось, любое дознание и даже предложение такой процедуры в надежде на добровольное согласие карается по суду как посягательство на суверенитет личности, собирайте бумаги, вы забыли ваш диктофон, всего доброго, надеюсь, мы никогда больше не увидимся, ха, черт, почему я так долго терпел, какая иллюзия, но теперь все кончено, не оборачивайтесь, я не буду махать рукой, мы уже простились, и я закрыл дверь, свобода, никаких вопросов, я могу замолчать.


РИТУАЛЫ ДОЗНАНИЯ

никто, конечно, не думал, не рассчитывал, что дознавателя удастся спровадить, да еще так просто, нет, он тут, все еще тут, наши встречи не отменены, они будут продолжаться, они продолжаются, он смотрит на меня, покуривая сигару, он приносит с собой коробку, ставит ее на стол, вынимает сигару, отрезает шапочку специальными ножничками или гильотинкой, иногда, когда в коробке прямые сигары, он пользуется пробойником, потом достает дорогую зажигалку S. T. Dupont, не спеша разжигает сигару, покручивая ее у пламени, дует на кончик, чтобы убедиться, что сигара горит равномерно, и, откинувшись на спинку кресла, вдыхает, прикрыв на какое-то мгновение глаза, он покачивается в кресле-качалке, изредка поглядывая на меня, на столе тихо шелестит диктофон, пепел падает на пол, постепенно я привык к сигарному дыму, но он ни разу не предложил мне закурить вместе с ним, ни разу, еще он приносит бутылку коньяка или какого-то другого напитка, марки меняются, видимо, в соответствии с выбором сигары, я не уловил еще, что чему соответствует, но дознаватель, безусловно, знает во всем этом толк, выпить он мне тоже не предлагает, я сижу на прямом стуле с короткими подлокотниками, стул довольно удобный, я не жалуюсь и не прошу его поменять, я понимаю, что не могу расслабляться во время дознания, ведь мне предстоит сделать основную работу, можно сказать, что вся тяжесть, вся ответственность этого проекта лежит на мне, поэтому мне полагается только стакан воды, обстановка суровая, но все это – в интересах дела, я уж не говорю о пыточных инструментах, дознаватель называет их по-другому, эвфемистически, но я говорю прямо, бесстрашно, я знаю, на что себя обрек, согласившись на дознание, и вот я здесь, и он тоже здесь, беседа продолжается ровно столько, сколько нужно, чтобы выкурить сигару на две трети или три четверти, в зависимости от типа и размера, выпив при этом сто грамм коньяка, арманьяка или рома, я обратил на это внимание, иногда крепкие напитки заменяются кофе, тогда – три чашечки, не больше, этот ритуал вносит что-то успокоительное в наши беседы, вероятно, он для этого и задуман, похоже, что дознаватель курит и пьет только во время дознания, когда он приходит, от него не пахнет ни дымом, ни коньяком, а выкурив и выпив столько, вряд ли он курит и пьет где-то еще, за пределами кабинета, это пагубно сказалось бы на его здоровье и аналитических способностях, а он заинтересован в успешном исходе дознания не меньше меня, иногда он приходит в черных очках и не снимает их до конца беседы, вероятно, это происходит в тех случаях, когда дознание начинает «буксовать», хотя точно не скажу, все эти попытки уловить связь между действиями дознавателя и ходом дознания мешают мне сосредоточиться на признании, и я стараюсь не анализировать моего аналитика, чем быстрее мы закончим курс, тем лучше, дознаватель сможет курить и пить в дорогих барах, ресторанах, а я смогу заняться чем-нибудь другим, пока не знаю, чем, но мне кажется, я узнаю это сразу, как только дознание закончится, как только я навсегда расстанусь с дознавателем, иначе не стоило и начинать.


ЧЕМ ЗАНЯТЬСЯ В ТРИДЦАТЬ ЛЕТ

следующей темой, которую мы затронули как-то раз, неважно, в какой и после чего, он затронул, а я должен был звенеть в ответ, как натянутая струна, на которую я был очень похож, потому что ситуация дознания всегда вызывала у меня стресс, к тому же я был лишен расслабляющих средств, к которым прибегал дознаватель, кресло-качалка, сигара, коньяк, всего этого я был лишен, вынужденный помещаться на стуле без подлокотников или с обрезанными подлокотниками, на которых нельзя было устроить и половины локтя, то есть предплечья, настольную лампу дознаватель поворачивал так, чтобы свет бил мне в глаза, поворачивал и поворачивает, то есть делает это каждый раз, когда ведет собеседование, проводит дознание с целью добиться от меня признания, которое я охотно бы сделал и без нажима, если бы оно сразу пришло мне в голову, без этой предварительной подготовки, бессонные ночи в каменном мешке, на холодном полу, сказал ли я, что одет в синюю пижаму, то есть широкие штаны и рубашку, сшитые не знаю из чего, сатина, саржи, никогда ничего не понимал в тканях, а дознаватель не удосужился просветить меня, может быть, потому, что я его об этом не просил, на рубашке вышит какой-то знак, не могу точно определить какой, снимать рубашку мне запрещается, и зеркала у меня нет, раз в неделю одежду мне полностью заменяют, это, конечно, слишком редко, в душ меня водят тоже раз в неделю, представляю, как от меня несет к концу этого срока, может быть, дознаватель именно поэтому курит сигары, но к чему все эти сложности, разрешив мне пользоваться душем два раза в день они сэкономили бы изрядно, ведь сигары дознавателя стоят немало, я это вижу, хотя никогда сигар не курил, в следующий, после предыдущего, раз, дознаватель спросил меня, нравилось ли мне заниматься стриптизом, и как часто я оказывал, должен был оказывать услуги иного рода, он прибег к эвфемизму, но я ему ответил прямо, что услуги эти оказывал часто, причем лицам обоего пола, иногда, конечно, дело ограничивалось петтингом, куннилингусом и так далее, дознаватель спросил, доставляло ли это мне удовольствие, и я ответил, что разумеется, если партнеры были не слишком стары и безобразны, он спросил, нравилась ли мне моя работа стриптизера, и тут я задумался, как знаменитый осел, я не мог сказать ни «да», ни «нет», с одной стороны, работа была не утомительной и не такой уж однообразной, платили мне достаточно, услуги иного рода, как их деликатно назвал дознаватель, оплачивались еще лучше и тоже не требовали от меня больших усилий, с другой стороны, перспектив в этом деле особых не было, танцевать я мог бы и до сорока, но уже в двадцать шесть я задумался: этого ли я хочу, этого ли я захочу в тридцать? в тридцать пять? а чем я буду заниматься в сорок? я мог бы со временем стать директором эротик-шоу, мог бы открыть какое-то свое дело, но для этого нужно было собрать начальный капитал, а все заработанные деньги я тратил, все уплывало из моих рук, как приплыло, так и уплыло, я представил себя стареющим жиголо по вызову, и понял, что это не мое, нужно что-то предпринимать, но что именно, я не знал, и как раз в это время я познакомился с Антрой, так я ответил на вопрос дознавателя, и он, как будто, удовлетворился моим ответом, хотя по лицу его трудно что-то разобрать, может быть, он прекратил допрос потому, что докурил сигару до самого банта.


ЗА СТЕНОЙ

все началось с раскола, с того, что я почувствовал себя чуждым этому миру, сначала – чуждым людям, меня окружавшим, а потом и миру вообще, об этом уже было сказано, не помню, подробно или мимоходом, обстоятельно или вскользь, я постараюсь говорить об этом расколе так, как будто дознаватель уже близок к цели, и я вместе с ним, как будто я уже в каких-то микронах от самого себя, раскол ощущается прежде всего как невозможность что-то любить, кого-то любить, все люди тебе чужды, в тебе есть что-то, с чем они не считаются, потом ты понимаешь, что и мир с этим не считается, но сначала ты думаешь о людях, от которых ты ждешь участия, надеешься, что они с этим внутри тебя будут считаться, пусть не так, как считаешься с этим ты, но все же, а потом ты убеждаешься, что эта надежда напрасна, ты никому не можешь предъявить то, с чем они должны считаться, ты сам в точности не знаешь, что это такое, а когда сводишь это к мелочам, вроде каких-то впечатлений, переживаний, решений, намерений, то натыкаешься на стену непонимания, такой удобный и яркий образ, нисколько не затертый, стена непонимания – это стена твоего плача, ты плачешь за этой стеной, рыдаешь, но никто тебя не слышит, не помогают никакие подрывные работы, ты не можешь разрушить эту стену, стена непонимания окружает тебя со всех сторон, там, за стеной, ты льешь слезы, а по ту сторону стены льют слезы другие, каждый окружен такой же стеной, все сидят в каменных мешках, и перестук невозможен, никаких средств сообщения, вот что значит чувствовать себя чуждым, вот что значит невозможность кого-то любить, а если говорить о чуждости миру, ты не ждешь от него понимания, но рассчитываешь на увлечение, на то, что мир тебя чем-то увлечет, заинтересует, и эта надежда оказывается такой же тщетной, как и надежда на понимание, в мире нет ничего интересного, любое дело тебе безразлично, нет причин, чтобы заняться тем, а не этим, нет причин вообще чем-то заниматься, вот что значит чувствовать себя чуждым миру, вот что значит невозможность что-то любить, и со мной это приключилось в детстве, может быть, что-то не согласуется в моих показаниях, но я за это не отвечаю, говорю, как слышу , просыпаться утром при полном безразличии к наступающему дню – это было мучительно, начинать день при полном равнодушии к его окончанию – еще труднее, все преходяще, все временно, по словам героя одной повести , он говорил это, отвечая отцу, то ли в реальном разговоре, то ли в вымышленном, отец, впрочем, говорил ему то же самое, они в этом сходились, но сын надеялся каким-то необычным поступком вырваться из круга времени, в котором все заканчивается так, как заканчивается, а он хотел стать чем-то иным, подняться над временем, и ради этого бросился в воду, положив в карманы утюги , его убила мысль о том, что мир не считается ни с чем, ни с торжеством, ни с горем, даже полное отчаяние не берется в расчет, ты не можешь заинтересовать мир, что бы ты ни сделал, миру от этого ни жарко, ни холодно, он сам по себе и довольствуется самим собой, если довольствуется, может быть, и он пребывает в отчаянии, но мы этого не знаем, мы все заключены в каменные мешки и ничего не знаем друг о друге, в темнице рождаемся, в темнице и умираем, тело ничем не лучше камня, ничем не лучше утюга, и в том наше горе, в том наша беда, по берегу бегут свиньи, по реке плывут утюги, но во всем этом нет никакого смысла, потому что смысл появляется лишь в различении, смысл только там, где различие, как, например, между дознаваемым и дознавателем, хотя иногда мне кажется, что оно такое же мнимое, как различие между звездами одинаковой величины, вот так я сказал дознавателю, но он заметил, что это шаг назад, и даже десять шагов, что если мы и продвинулись этим вечером, то в противоположном направлении.


БЛИЖАЙШАЯ ЦЕЛЬ

ближайшая цель дознавателя – разрушить мою установку на провал, подсознательно я уверен, что ему не удастся привести меня туда, куда он меня ведет, тащит или подталкивает, я не то чтобы саботирую его усилия, я искренне пытаюсь ему помочь, но в глубине души не верю в успех, дознание обречено, рандеву не состоится, что бы он ни предпринимал, что бы он со мной не проделывал, слишком много времени утекло, слишком далеко я ушел от самого себя, я не верю, что это можно как-то поправить, не помогают ни вечер, ни зима, ни что там еще, все напрасно, да, я признался, согласился, что чужд всем и всему, я даже изобразил себя в темнице, как это еще назвать, не стоит терять время на поиски, иногда, может быть, и всегда, простые слова – самые лучшие, но дознаватель ждет чего-то другого, ему этого мало, что ж, могу добавить, что я многие годы искал выход из темницы и нашел его в воображении, что еще оставалось делать, неужели он полагает, что я должен был тупо смотреть на стены, видеть перед собой только стены, никогда не закрывая глаз, никогда не представляя себе чего-то другого, может быть, это и означает оставаться в гармонии с самим собой, то есть адекватным самому себе, идентичным самому себе, не выдумывать других мест и другого себя, но если выдумываешь, если отпускаешь воображение на свободу, считай, что потерял себя, ты раздвоился, удвоился, перестал совпадать с самим собой, вероятно, он хочет внушить мне, что я должен был искать реальный выход, но разве я не искал, только этим и занимался, пока не убедился, не уверился, в полном отчаянии, что никакого реального выхода нет, все мои подкопы обваливались или приводили в то же самое место, разве я не пытался, но любому усилию есть предел, силы еще остаются, но воля уже ничего не требует, и тогда приходит черед воображения, и, значит, чтобы дознание завершилось успешно, я должен как-то свое воображение унять, стреножить, как будто воображение – это конь, гиппогриф или еще какое-то многокопытное, вот чем, значит, мы занимаемся, в клубах сигарного дыма, убиваем воображение, но мы его еще даже не изловили, может быть, мы как раз этой охотой и занимаемся, чтобы поймать воображение, застать его врасплох, нужно на некоторое время оставить его в покое, так, охотясь на льва, бывает, дают ему передышку, чтобы он потерял страх, вот почему дознаватель не препятствует мне в моих признаниях, хотя вряд ли придает им большое значение, скорее, он видит в них игру моего воображения, чем они, возможно, и являются, хотя я готов поставить что угодно, что это не так.


ПЕРЕРЫВ

бывает, что дознаватель устраивает длительный перерыв, не появляется несколько дней, это меня беспокоит, я думаю: неужели он тоже отчаялся в своей задаче, и я никогда больше не увижу его спокойного лица, не поперхнусь сигарным дымом, не вдохну коньячного аромата, и тогда я спешу на террасу, благо сейчас еще лето, и заказываю другой коньяк, не тот, который заказывал раньше, а подороже, мне приходит в голову, что я мог бы купить небольшую сигару и выкурить ее где-то в укромном месте, жаль, что введен запрет на курение, выкурить такую сигару на террасе, с бокалом коньяка, птичьим гамом, запахом сирени и еще каких-то цветов, которые растут в специальных ящичках, прикрепленных к ограде, как они называются, я сосредотачиваюсь, и мне вспоминается слово «кашпо», мало ли разных слов, я давно уже смирился с тем, что хотя для всего есть названия, но имена эти не запомнить, не помешает ли дознанию слабость моей памяти, как я могу сделать признание, если мне не хватает слов, если я не знаю, не помню слов, которыми можно это признание высказать, и тогда все усилия дознавателя напрасны, понимает ли он, что сначала он должен вложить, вбить в меня словарь, тысячи, миллионы слов, неологизмы, архаические слова, сленговые выражения, невозможно знать заранее, какие из них потребуются, может быть, все сразу, вот о чем я думаю на террасе, с бокалом в руке, обращаясь мысленно к дознавателю, отсутствующему, но как бы и присутствующему, такое мысленное общение помогает мне выносить эти перерывы, продолжительность которых мне заранее не известна, еще одна уловка – держать меня в неведении, вынуждать меня гадать, предполагать, дожидаться, так рыбаки водят рыбу на крючке, то разматывая, то сматывая леску, могу ли я сорваться с крючка, хочу ли я этого, если говорить о сознательном стремлении, то нет, но подсознательно, может быть, да, перерыв в дознании сначала воспринимается с облегчением, а потом накатывает тоска, поднимается, растет, ветвится, я весь прорастаю тоской, и когда является дознаватель, я готов броситься ему на шею, обнять его, прижаться головой к его груди, чтобы услышать стук его сердца, я привязался к нему так же сильно, как он привязан к своим сигарам, может быть, поэтому дознание и медлит, топчется, кружит, потому что я не хочу, чтобы оно подошло к концу, нужно собрать всю волю, если у меня еще что-то от нее осталось, и поторопиться, интересы дознания важнее моих собственных, они важнее интересов и дознавателя, если у него имеются какие-то личные интересы, отличные от интересов дознания.


ИЗНАЧАЛЬНЫЙ ИНТЕРЕС

возможно, дознавателя мог бы заинтересовать рассказ о том, как мы с Антрой занимались любовью, это всегда интересно, интересно всем, даже если они в этом не признаются, возможно, это заинтересовало бы и его, почему нет, стоит попробовать, интерес к любви, к занятию любовью – изначальный интерес, тут нечего стыдиться, стыд возникает, когда человек отказывается от своего изначального интереса, стыд рождает раскол, что-то такое произошло и со мной, я треснул и раскололся, но что было тому причиной, как это связано с изначальным человеческим интересом, кое-что может проясниться, если я сумею рассказать о том, как мы с Антрой любили друг друга, нет причин, почему бы я этого не сумел, если уж я был умелым в любви, то в рассказе о ней мне вряд ли встретятся большие препятствия, с любым ударением, уверен, что мне хватит слов, здесь моя память не подведет, я расскажу все откровенно, с ровной, спокойной интонацией, в стиле репортажа, в духе холодной порнографии Маркиза, никаких попыток вызвать эротическое возбуждение у дознавателя, это ни к чему, это только помешает дознанию, я опишу сначала телосложение Антры, форму ее шеи, ушей, предплечий, пальцев, живота, пупка, груди, спины, ягодиц, бедер, больших и малых губ, колен, голеней, ступней, пяток, не забуду рассказать о больших пальцах ног, женские пальцы на ногах, пальцы на женских ногах, особенно большие, – выдающиеся эротические объекты, во всех смыслах, ничего не понимает в женщине тот, кто никогда не целовал ей большого пальца, не облизывал его, даже если он усердствовал в других поцелуях, был мастером куннилингуса, как маэстро Тосканини, если верить недавно опубликованной переписке, если верить тому, что написано об этой переписке, потому что сама переписка еще не переведена, старое и неосуществленное желание – выучить итальянский, чтобы читать в подлиннике Данте и Боккаччо, письма Верди и Тосканини, сочинения Эволы и Грамши, возвращаюсь к Антре, к ее соблазнительному телу, я был его полным хозяином, большинство мужчин не представляют, что значит быть полновластным хозяином чудесного женского тела, они не знают этого из опыта, и у них недостаточно воображения, чтобы представить это хотя бы в грезах, Антра не просто отдавала мне свое тело, но и умела вызвать во мне чувство хозяина, так, чтобы я обращался с ее телом, как хозяин, не испытывая ни малейшего замешательства, удовлетворяя любое свое желание, не задумываясь над тем, соответствует ли это желанию Антры, а оно соответствовало, потому что всегда было и ее желанием, я не мог пожелать чего-то такого, что не было бы ее желанием, и все, чего желала она, становилось моим желанием, и тут же удовлетворялось, но вершины обладания я достигал тогда, когда Антра по видимости противилась моему желанию, когда она создавала иллюзию, что мое желание не было ее желанием, вот тогда чувство владения женским телом было особенно острым, потрясающее чувство, подобное удару грома, а ты на вершине горы, мы занимались любовью в нашем особняке где-то в Швейцарии, возле Альп, и в другом особняке на Лазурном Берегу, возле моря, и еще вне особняка, где придется, в лесах и рощах, на воде и в воздухе, и везде я чувствовал себя полным господином, полновластным хозяином прекрасного женского тела, которое умело говорить и, отдаваясь мне, стонало, вскрикивало, а после, еще влажное от пота, шептало мне на ухо ласковые слова.


ЧТО Я СКАЖУ В ОТВЕТ

почему же эта идиллия подошла к концу, почему мы расстались, если все складывалось так удачно, вот вопрос, на который мне следовало давно ответить, и если я на него еще не ответил, то потому, что этот вопрос не задавался, я заметил, что дознаватель избегает очевидных, напрашивающихся вопросов, предпочитая задавать вопросы неожиданные, неуместные, например, о том, что я сделаю, если на флопе выйдут 10; 5; 5;, а у меня на руках Т; 10;, и за столом против меня – пятеро, причем двое из них – женщины, одна из которых натуральная блондинка, а другая – крашеная брюнетка, такие вопросы, заданные без видимой связи с ходом дознания, повергают меня в растерянность, я долго соображаю, ищу ответ, а он, сделав затяжку, говорит: «ладно, проехали», эту уловку я до сих пор не разгадал, возможно, эти вопросы – что-то вроде дзен-буддистских коанов, и цель их в том, чтобы освободить мое сознание, подсознание, возможно, это как-то помогает, вообще, ход дознания скрыт от меня, я блуждаю в тумане, не знаю, продвигаемся ли мы, и если да, то в нужном ли направлении, мне кажется, дознаватель мог быть со мной более откровенен, например, он мог бы прямо спросить меня, чувствовал ли я гармонию с самим собой, после любовных утех, это выражение из его лексикона, я удивляюсь, как его щепетильность в выборе слов сочетается с применением самых грубых орудий дознания, или дознавания, я до сих пор не решил, что правильнее и в каком контексте, если бы он этот вопрос задал, я бы ответил на него примерно так: я начал чувствовать, что быть полным хозяином соблазнительного женского тела – это еще не все, есть что-то другое, к чему можно стремиться, и нужно стремиться, как бы чудесно ни было твое настоящее, ты должен от него отказаться ради будущего, где, возможно, уже не будет красивого женского тела, и вообще женских тел, но что же это такое, спросит дознаватель, и я отвечу: не знаю, что-то очень могущественное, очень соблазнительное, более соблазнительное. чем самое соблазнительное женское тело, полным хозяином которого ты являешься, не в том ли дело, спросит дознаватель, что роль полного хозяина приедается, наскучивает, утомляет, почему ты никогда не хотел попробовать себя в роли раба, нет, отвечу я, дело не в этом, роль раба наскучила бы мне так же, как и роль господина, женское тело поначалу кажется неисчерпаемым, но вглядываясь, можно различить дно, хорошо, скажет дознаватель, сосредоточимся на определении того, что уводит от женского тела, отзывает тебя от исполнения супружеских обязанностей, хотя в твоем случае говорить об этих обязанностях как-то странно, все было замешано на любви, на страсти, в том-то и дело, скажу я, если бы речь шла об обязанностях, можно было бы найти какие-то основания, какие-то причины, чтобы не расходиться, но когда все замешано на влечении, страсти, то тут уже основаниями не поможешь, и не то чтобы страсть угасла, но явилась страсть другая, могущественнее, и чем же она была, спросит дознаватель, между двумя глотками коньяка и двумя вдохами-выдохами, это была страсть к путешествиям, к одиноким странствованиям, отвечу я.


В КРУГУ ПОВСЕДНЕВНЫХ ЗАБОТ

ясно, что дознание не может проводиться без дознаваемого, но нуждается ли оно в дознавателе? предполагает ли оно дознавателя как необходимое условие или может без него обойтись, компенсируя отсутствие дознавателя усилиями дознаваемого, при условии, что он, дознаваемый, содействует дознанию в меру своих сил и даже немного больше, понятно, что в отсутствие дознавателя дознаваемому приходится вести диалог, заменив им монологическую речь, к которой он изначально склонен, он должен разделиться, раздвоиться, а ведь цель дознания как раз в том, чтобы устранить изначальный раскол, раздвоение, как же одно с другим связывается, может быть, и никак, но дознание должно продолжаться в любом случае, присутствует дознаватель или нет, что-то его задержало, утро выдалось суетливым, нелепо предполагать, что дознаватель занят только дознанием, конечно, у него есть личная жизнь, все мы в кругу повседневных забот, и у дознавателя их, возможно, больше, чем у меня, ведь мое существование сведено к переходам из кабинета на террасу и с террасы в кабинет, не понимаю, когда я сплю и где, ну да, есть еще что-то вроде темницы, холодный пол, глухие стены, вот там я и сплю, а проснувшись, сразу оказываюсь в кабинете, где жду дознавателя, здесь нет часов, нет окон, поэтому о времени я имею смутное представление, точнее, не имею вовсе, до сих пор мне казалось, что дознаватель является всегда вовремя, то есть в урочный час, что дознание проводится по строгому распорядку, но сейчас я в этом не так уверен, может быть, дознаватель приходит когда хочет, когда ему позволяют обстоятельства, когда ему удается разорвать круг повседневных забот, вот тогда он и приходит, открывает дверь, приветствует меня небрежным жестом, ставит на стол коробку сигар, гильотинку (иногда), бутылку коньяка, арманьяка, кальвадоса, рома или еще чего-то в том же духе, credo in spiritum , dum spiro , садится в кресло (качалка заменена на шведское кресло Franko, 73-79-85, глубина сиденья 42), закуривает сигару, включает диктофон и начинает дознание, точнее, приглашает меня начать дознание, потому что я говорю, а он просто слушает, так что это в любом случае монолог, проблема в том, будет ли продолжаться дознание, можно ли считать это дознанием, если я буду говорить в отсутствие дознавателя, моя речь не будет записана на диктофон, но я смогу ее в общих чертах воспроизвести, когда дознаватель появится, или здесь важны неумышленные детали, и тогда диктофон необходим, почему бы дознавателю не снабдить меня диктофоном, на тот случай, на случай вроде этого, когда я жду его все утро, если уместно говорить об утре после того, как я решил считать, что дознание проводится только вечером, ломать голову бесполезно, однако задать вопрос дознавателю, когда он явится, можно, в конце концов, это сбережет ему массу времени, сделает его работу проще, легче, не сопряженной с таким стрессом, я подозреваю, что дознаватель испытывает стресс, как и я, в ситуации дознания, если бы он оставил мне диктофон, то мог бы, пока я что-то здесь наговариваю, выпить коньяку где-нибудь в городе или медленно пройтись вдоль городского пруда.


ОН ЗАДЕРЖИВАЕТСЯ

и вот уже полдень, если судить по ощущению протекшего времени, пролетевшего, пробежавшего, а дознавателя все нет, что с ним случилось, надеюсь, ничего, что-то непременно стряслось, но, надеюсь, не с дознавателем, он вообще мне кажется неуязвимым для случайных невзгод, и для неслучайных тоже, возможно, его вызвали к другому дознаваемому, да, это самое правдоподобное – предположить, что он параллельно с моим начал другое дознание, с кем-то другим, может быть, он ведет сразу несколько дознаний, полдюжины, например, я недооценивал его загруженность, он приходил ко мне, вымотанный предыдущими беседами, сколько их было, может быть, две, а может, и три, и, закончив беседу со мной, отправлялся к следующему дознаваемому, интересно, применял ли он к ним те же самые методы, пользовался ли теми же самыми инструментами, пил ли тот же коньяк, арманьяк, виски, курил ли те же сигары, возможно, это было рассчитано лишь на меня, безусловно, так оно и было, дознание – тонкая процедура, тут важен каждый нюанс, требуется индивидуальный подход, мой дознаватель, само собой, мастер индивидуального подхода, поэтому я видел его таким, каким ни один другой дознаваемый никогда его не видел и не увидит, с другой стороны, и я никогда не видел и не увижу дознавателя таким, каким он являлся и является остальным дознаваемым, так что гордится тут нечем, но нечему и завидовать, хорошо еще, что мне разрешают оставаться в кабинете и не возвращают в темницу, на холодный пол, все обставлено так, будто дознаватель должен прийти с минуты на минуту, но минуты идут, а дознавателя нет, что, если попробовать записывать показания, выцарапывая слова на стене, на столе, на стуле, жаль, что у меня нет ни одного острого предмета, все такие предметы у меня предусмотрительно отобраны или не вручены, единственное, что остается, – попытаться запомнить показания наизусть, чтобы позднее воспроизвести их слово в слово перед дознавателем, но это трудное дело – признаваться и тут же повторять про себя признание, затверживать его, словно таблицу умножения, детскую считалку, считалки запоминаются легче, я до сих пор помню все считалки, которые выучил в детстве, мое несчастливое детство, кажется, я уделил ему не много внимания, сразу перешел к юности, может быть, дознаватель и задерживается как раз для того, чтобы дать мне время на размышления, на воспоминания, если так, то он почти достиг своей цели, я готов признаться во всем, что совершал и не совершал в детстве, во всем, что совершали и не совершали со мной, если бы он вошел сейчас, он бы не пожалел.


СОМНИТЕЛЬНЫЙ РЕЗУЛЬТАТ

а теперь, когда ожидание подходит к концу, так и не завершившись встречей, когда ясно, что беседа не состоится, что дознаватель по какой-то причине ее отменил, от нее уклонился, что-то помешало ему ее провести, в ней участвовать, отчасти активно, но больше пассивно, попыхивая сигарой, глотая коньяк, устраиваясь то на одной стороне просторного шведского кресла, то на другой, меняя положение ног: левая на правой, правая на левой, вытянуты параллельно, то направляя свет мне в лицо, то поворачивая лампу к стене, меняя кассету, делая пометки в блокноте, что, если у него айпад, айфон, лэптоп, таблетка, какие чудные слова, не закружится ли голова, но нет, он пользуется старинным диктофоном, он вообще производит впечатление человека консервативных вкусов, на торсе и руках у него, я думаю, ни одного тату, на голове – ни одного шрама, ни одного прокола, он не носит пестрых рубашек и шортов, этим он напоминает агента Купера и агента Малдера, не говоря уже об агенте Смите, любопытно, есть ли у него жена, какой он вообще сексуальной ориентации, натурал, бисексуал, асексуал, скорее всего, последнее, этим он напоминает агента Холмса, разительно отличаясь от агента Бонда, а какую музыку он предпочитает, ходит ли он в оперу, на джазовые и рок-концерты, есть ли у него дома какой-нибудь музыкальный инструмент, например, саксофон, где он, кстати, живет, в особняке или на съемной квартире, держит ли он домашних животных, хотя бы кошку, может быть, у него в ванной плавает крокодил, владелец особняка мог бы позволить себе и аквариум с молодой акулой, так вот, теперь, когда ясно, что дознаватель не явится, по крайней мере, сегодня, и меня вот-вот отправят обратно в камеру, на холодный пол, в этот каменный мешок, каменную кубышку, ни единого окна, и даже решетки вентиляции не разглядишь, только глазок на двери, что я должен думать о прошедшем дне, приблизил ли он конец дознания или отдалил, признался ли я за проведенное здесь время, хотя бы самому себе, в чем-то новом и важном, еще не проговоренном, не выговоренном, ответить на этот вопрос без дознавателя, кажется, невозможно, придется ждать до утра, которое я называю вечером, все происходит зимними вечерами, я помню об этом, и есть еще какое-то третье условия, которое я забыл.


ПОТЕРЯТЬ СВОЕ МЕСТО

кто знает, может быть, мое место здесь, за этим столом, в ожидании дознавателя, может быть, он потому и задерживается, уже не первый раз, чтобы я понял: именно здесь я ближе всего к самому себе, он хочет, чтобы я поговорил с самим собой и убедил себя в том, на что он только намекает, потому что я должен сам отыскать себя, предположение вероятное, но пугающее, как, неужели это и есть то самое место, которое я искал, ради которого оставил множество других мест, нет, не вижу никаких оснований, пока не вижу, не хотел бы я их увидеть, здесь я, конечно, оказался против своей воли, меня удерживают здесь насильно, если бы я был свободен, я бы давно покинул это место, как покидал до этого множество других, гораздо более привлекательных, сколько их было, не перечесть, дознание к тому и сводится, в том его процедура и заключается, чтобы я перечислял эти места, описывал их, пробовал, так сказать, на язык, с целью различить самое подходящее, которое я оставил, не заметив, что оно то самое, которое я искал, а может быть, для того, чтобы выяснить, как эти поиски начались, почему самое первое место, где я себя обнаружил, показалось мне не подходящим, почему я отправился в это трудное путешествие, странствие, странным образом этот кабинет напоминает то первое место, из которого я ушел, которое я отринул в надежде отыскать что-то получше, в городе столько гостиниц, почему я должен оставаться именно в этой, так я подумал и сдал ключ, возможно, это было ошибкой, но основания пока не достаточны, самое разумное – продолжать дознание в той же манере, в какой оно велось раньше, когда дознаватель являлся вовремя, когда он навещал меня регулярно, помогал мне в моей работе, а иногда и проделывал ее за меня, о чем же я должен рассказать сегодня, спорт, велогонки, да, наверное, об этом, светлая полоса в моей жизни, широкое светлое шоссе, в какой-то момент испытываешь что-то вроде транса, педали крутятся сами собой, к тебе пришло второе дыхание, улыбаешься зрителям, стоящим по сторонам дороги, они машут тебе руками, флажками, а там, где-то на холме, засел снайпер, он хочет развлечь себя стрельбой по движущимся мишеням, но ветка, на которой он устроился, обламывается, и незадачливый стрелок валится на землю, судьба на твоей стороне, точнее, ты на правильной стороне, выбрал то самое занятие, для которого и родился, каждый рождается для какого-то занятия, некоторые для безделья, и главное – вовремя с этим определиться, самое большое удовлетворение в жизни приносит мысль, что ты занимаешься своим делом, и такие мысли у меня были, и только травма помешала мне остаться в седле, остаться на том же месте, травма, если бы травма, но все было немного иначе, и я уже рассказал, как лишился своего места, единственный случай, когда я расстался со своим местом, с насиженным, буквально и фигурально, местом, вынужденно, в то время велоспорт сотрясали допинговые скандалы, хотя, если подумать, вреда это не причиняло никому, кроме самих спортсменов, но это уж дело каждого – решать, что делать со своей жизнью, почему в правилах не запрещается продавать душу дьяволу, ну, скажем, за серию из десяти побед, я бы наверняка ее продал, но предложение не поступило, в конце концов, от человека остается лишь результат, жизнь сама по себе – долгая, скучная тренировка, и некоторые тренируются до самой смерти, так и не приняв участие ни в одной гонке, ни в одном заезде, но если ты записался в спортсмены, значит, ты поставил результат выше всего, да, вот где было мое место – в седле гоночного велосипеда, добиться громких побед, а потом, закончив карьеру гонщика, тренировать молодых, а потом, уже на старости, сидеть в кресле-качалке на террасе особняка, смотреть на горы, курить сигару, или в просторном кресле у камина, разглядывая кубки, вот они выстроились и блестят на полке, счастливая жизнь, цельная, завершенная, жизнь, которой меня лишили, благодаря каким-то нелепым правилам, когда-нибудь спортсменам разрешат заменять части тела, им разрешат превращать себя в терминаторов, киборгов, так же, как продвинутые шахматы (человек + компьютер) уже вытесняют обыкновенные, прогресс не остановить, и если бы я родился позже, я был бы среди тех смельчаков, кто первыми решились бы на такое.


ПАСТОРАЛЬ

я собирался рассказать что-то о своем детстве, сделать какие-то признания, каждый мой рассказ – это признание, так уж заведено, и не мною, рассказывать, признаваясь, и признаваться, рассказывая, – на это я обречен, пока нахожусь здесь, в месте, которое я не выбирал, которое я отказываюсь признать своим, и которое, скорее всего, действительно не мое, мое детство прошло в детском доме, а могло ведь пройти в доме моих родителей, если бы они остались живы, я жил бы на хуторе, вместе с ними, каменно-деревянный дом, хлев, огород, всякая живность во дворе, у меня есть любимая собака по кличке Пес и любимый кот по имени Кот, рядом луг, лес, река, все это мои владения, никто меня не стесняет, бегаю, где хочу, расту на воле, в полной гармонии с самим собой и своим местом, бью из рогатки мелких птиц, собираю грибы, один раз я поймал ежа и принес его домой, еж потом убежал, решил, видимо, что это не его место, может быть, он был прав, но Пес и Кот считают это место своим, а меня – своим другом и добрым хозяином, еще я люблю удить, у меня простая удочка из орешника, самодельная, с мотовильцем, ловлю я всякую мелочь, река небольшая, но весной разливается, раков в ней не водится, летом мы заготавливаем сено для коровы, у меня есть маленькая коса и маленькие вилы, я помогаю отцу метать стог, есть у нас и лошадь, кобыла, я катаюсь на ней верхом, без седла, мал, да удал, кобыла смирная, и родители за меня не боятся, по утрам на траву ложится роса, вода в глубоком колодце такая холодная, что ломит зубы, на крыше нашего дома – аистиное гнездо, я видел, как подрастали маленькие аистята, у отца есть грузовичок, он часто подрабатывает строительными работами, мать нигде не работает, ведет хозяйство, по вечерам она читает нам книги, мы с отцом предпочитаем приключенческие романы и детективы, а мать пытается приохотить нас к серьезной литературе, я сам прочел всего «Гарри Поттера», у меня есть волшебные палочки из разных пород, я знаю все заклинания, которым обучают в Хогвартсе, и еще много таких, которым там не обучают, некоторые я придумал сам, мне снятся сказочные сны, в огороде стоит пугало, и я зову его Волан-де-Мортом, конечно, меня возят в школу, но это не стесняет моей свободы, не мешает мне чувствовать себя на своем месте, в доме взрослых, так проходят месяцы и годы, ничего не меняется, только косы и вилы, которыми я пользуюсь, делаются тяжелее, удочка длиннее, Кот и Пес подыхают, уступая свои старые миски другому Псу и Коту, а в остальном все остается по-прежнему, да и с чего бы остальному меняться, никаких причин.


ЧЕЛОВЕК БЕЗ МЕСТА

оказавшийся не на своем месте похож на вывихнутый сустав, на перебежчика, на дезертира, но на что похож человек, у которого вовсе нет своего места, похож ли он на выпавший зуб, волос, на извергнутую говешку, нет, нисколько, ведь и зуб, и волос, и говешка тоже в некотором роде дезертиры, перебежчики, и они все-таки упокаиваются в каком-то месте, пусть даже не могут его назвать «своим», не по причине своей немоты, а потому, что изначально им предназначено другое место, если считать своим местом то, где ты рождаешься, возникаешь, начинаешь быть, но человек без своего места никогда и нигде не находит упокоения, у него нет отчего края, родины-матери, своего места, он явился сюда из ниоткуда, сказать, что он чувствует себя Летучим Голландцем, Мельмотом-Скитальцем, значит приравнять его к дезертирам и перебежчикам, может быть, к перемещенным лицам, но его положение безнадежнее, намного, оно абсолютно безнадежно: ему не к чему стремиться и не о чем вспоминать.


ПАРТИЯ В ШАХМАТЫ

он снова здесь, с той же коробкой сигар, тем же courvoisier, в том смысле, что снова с сигарами и коньяком, и кроме того, в дополнение к своему обычному набору, он принес шахматы, доску, выложенную янтарем, и комплект стаунтоновских фигур, тоже выточенных из янтаря, выходит, он был уверен, что я умею играть в шахматы, хотя мы с ним ни разу об этом не говорили, я никогда не признавался, что в Швейцарии изучал шахматную теорию – так же усердно, как и теорию вероятности, но что-то, видимо, навело его на мысль, на догадку, а может быть, он блефовал, так или иначе, он предложил мне сыграть черными, на что я был вынужден согласиться, предложил он, разумеется, молча, повернув доску так, что передо мной оказались черные фигуры, партия длилась всего девятнадцать ходов, ниже я приведу ее целиком и сопровожу комментариями, в которых она, может быть, и не нуждается, но мне все равно нужно чем-то себя занять, теперь, когда дознаватель ушел, и я снова здесь, в каменном мешке, на холодном полу, дознаватель оставил мне доску и фигуры, горят две свечи – достаточно, чтобы проанализировать позицию, увы, без помощи компьютерных программ, читерство  – беда современных шахмат, во время игры у меня возникло подозрение, что дознаватель пользуется помощью «Гудини»  или чего-то похожего, он положил на стол рядом с доской маленький гаджет с экраном и часто на экран поглядывал, однако я не мог его уличить, говорил ли я, что во время бесед меня привязывают к стулу, оставляя свободными только руки, теперь ясно, почему я не мог дотянуться до гаджета или посмотреть на экран

  1.      е4       е5
  2.   Сс4      Сс5
Старинное продолжение. Этот ход применял еще Чигорин против Стейница во время исторического матча в Гаване.
  3.  Фg4        …
Возможно, теоретическая новинка. Стейниц обычно играл 3. Kf3.
  3.  …          Фf6
Естественная реакция. Защищая пешку на g7, черные угрожают одновременно взятием на f2.
  4.   Kf3       Ke7
  5.  Фg3        …
Профилактический ход – черные собирались двинуть пешку d7, после чего белый ферзь оказывался под угрозой. Это отступление, однако, связано с потерей времени. Можно подумать, что дознаватель заманивает меня. Возможно, эта догадка не далека от истины.
  5.   …       Kbc6
Черные последовательно развивают свои фигуры. Признаюсь, в это время я считал, что дебют сложился для меня удачно. Да так оно и было.
  6.    c3         …
Снова профилактика? Можно подумать, что единственная цель этого хода – воспрепятствовать прыжку коня на d4. Но белые не защищаются, а готовят атаку!
  6.   …          0-0
  7.    d4         …
Жертва пешки – и при том, что белые отстают в развитии! Таким способом белые надеются перехватить инициативу. Им это удается, но только благодаря ошибке противника.
  7.   …           ed
Черные принимают вызов.
  8.   Cg5     Фg6
  9.    0-0         dc
10.  Kh4     Ф:е4
11.  Cd3         cb
12.  Kc3      baФ
Жаль, что один из черных ферзей должен погибнуть. С двумя ферзями защищаться было бы намного проще.
13.  K:e4    Фd4??
Фатальная ошибка! Правильно было 13. …Фе5, чтобы отвлечь слона (14. Сf4).
14.  Сf6!!      …
Ставит черных перед малоприятным выбором: потерять ферзя или получить мат. Черные, разумеется, предпочитают расстаться с ферзем.
14.   …       Ф:f6
15.  K:f6+ Kph8
16.  K:h7     Лg8
17.  Kg6+     …
Элегантная жертва коня, быстро заканчивающая партию, своего рода coup de gr;ce, удар милосердия.
17.  Kg6+       fg
18.  Фh4     Лd8
Продлить агонию можно было с помощью 18. … С:f2+ 19. Л:f2 Kf5.
19.  Kf6x.

сделав последний ход, дознаватель не сказал «мат», а предоставил мне самому убедиться, что партия окончена, вполне в его духе, я протянул ему руку, и он пожал ее, впервые я коснулся дознавателя, но это прикосновение не отдавало ничем необычным, ладонь дознавателя была гладкой и сухой, после этого он взял бутылку, сигары и удалился, оставив шахматы на столе, не знаю, что он хотел мне сообщить своей авантюрной атакой, на что намекал, что подсказывал, не думаю, что единственная его цель заключалась в том, чтобы развлечься, это, без сомнения, был знак, и мне нужно его разгадать, но пока я вижу только шахматную сторону дела, а она такова, что я мог легко выиграть у дознавателя, если бы не поторопился на тринадцатом ходу, несчастливое число, и вот что мне неожиданно приходит в голову: может быть, тринадцатый год был решающим в моей жизни, может быть, в тот года я совершил какую-то ужасную ошибку и разлучился с самим собой?


ПОДЗЕМЕЛЬЕ

если я думал, что камера, в которую меня возвращают после беседы, худшее место в городе, а я именно так и думал, допуская, что в других городах могут существовать места и похуже, если я так думал, я ошибался, потому что место, где я оказался после проигранной партии, хуже прежнего, гораздо хуже, находится оно где-то под землей, это подвал, подземелье, пещера, здесь так же холодно, как и в камере, и так же темно, но вдобавок еще и сыро, лампа, которую мне оставили, светит так слабо, что я не могу разглядеть стен, может быть, их вовсе нет, может быть они так далеко, что безразлично, есть они или нет, а что касается свода, то он имеется, я могу достать до него рукой, и для этого мне не придется вставать, вот в каком месте я оказался, что-то вроде крысятника, хорошо еще, если я здесь – единственная крыса, передвигаться можно только ползком или на четвереньках, я не страдаю клаустрофобией, но, признаюсь, мне здесь не по себе, неуютно, да чего уж, я в настоящей панике, сердце бьется, я в поту, неужели все это из-за какой-то ошибки, совершенной на тринадцатом году, в тринадцать лет, что же со мной тогда случилось, первая поллюция, насилие, какое-то ужасное открытие, болезнь, серьезных болезней у меня не было, я болел только ветрянкой, может быть, я провел несколько дней в бреду, и мне связывали руки, чтобы я себя не расчесывал, этого достаточно, чтобы разлучиться с самим собой, может быть, тогда я чувствовал себя так же, как чувствую сейчас, под этим низким сводом, который держится неизвестно на чем, я похож на лист ветчины между двумя половинами гамбургера, на окровавленный кусок мяса, свежая вырезка, материнская туша еще висит на крюке, вот мой исток, исток моей болезни, черное и красное, поезд несется во тьме, черная ночь и красный огонь, преступление, преступление, как будто я подхватил ветрянку по своей вине, невинные будут страдать, а виновные будут страдать еще больше, если это возможно, мне представляется, что нет, равенство в страдании, все уравнены в своих правах, от каждого по способностям, каждому по делам его, а дела у всех одинаковы, что бы ты ни сделал – результат тот же, выигрывает всегда дознаватель, затягивать партию – значит длить мучения, но мое положение может перемениться, почему бы нет, приговор еще не вынесен, обвинение не предъявлено, а ведь вначале меня допрашивали как свидетеля, может быть, как жертву, уже не помню, и вот к чему все пришло, я кричу «эй» и не слышу никакого эха.


ПРЫЖОК С ПАРАШЮТОМ

не стоит принимать эти метафоры всерьез, иначе в самом деле заболеешь клаустрофобией, никаких скотобоен, если тебе лень пересечь улицу, чтобы занять столик на террасе кафе, то налей себе виски, брось в бокал три кубика льда и выпей, почитывая что-то из Генри Миллера, чей юмор кажется детским по сравнению с юмором Беккета, великий и ужасный Генри Миллер хорош только в «Колоссе Марусийском», там он приближается к уровню классической литературы, недаром это книга о Греции, Беккет же велик в каждом своем рассказе, романе, пьесе, это, конечно, преувеличение, но оно, как лупа, позволяет разглядеть истину, Беккет велик всегда, даже в своих неудачах, а Миллер велик только в своих удачах, хорошее основание для классификации писателей и поэтов, вот, например, Х, что ты думаешь о Х, задает вопрос дознаватель, а я отвечаю: листая книгу Y, я думаю о нем все лучше и лучше, а что ты думаешь об Z, спрашивает дознаватель, и я отвечаю примерно так же: читая книгу Y (другую), я думаю о нем, как об интересном человеке и литераторе, некоторые из книг которого следует прочесть, чего я до сих пор не сделал, много было других забот, просто удивительно, как некоторые находят время для того, чтобы писать о жизненных проблемах, а не решать их, как они сводят все жизненные проблемы к одной: пишется – не пишется, удивительные люди, так я отвечаю дознавателю и вижу на его лице подобие улыбки Фантомаса, он как будто что-то знает об этих удивительных людях, но предпочитает мне этого не говорить, мы с ним в хороших отношениях, никаких шахмат, никаких азартных игр, доверительная беседа, интимный тет-а-тет, вот чем он решил меня подкупить, но почему бы мне и в самом деле ему не довериться, мы же на одной стороне, он тащит меня туда, куда я и сам собирался наведаться, да вот только решимости не хватало, он вроде инструктора по прыжкам с парашютом, подталкивает, когда страх сковывает мои руки, ноги, и я хватаюсь за края люка, страх этому не мешает, но он не дает мне разжать пальцы, оттолкнуться и прыгнуть, и тут на помощь приходит инструктор, мягким толчком в спину он выбрасывает меня из вертолета, необыкновенное чувство свободного падения, в наушниках я слышу его голос: дернешь за кольцо по счету, десять, девять, восемь, семь, больше никаких подземелий, подполий, я парю, словно птица, и все благодаря моему инструктору, или виски Ballantaine’s, безразлично, как просто решаются некоторые проблемы, шесть, пять, четыре, три, два, если бы так же просто решались и все остальные, дергай же, сукин сын.


ПРИДИ, ИЮНЬ

как же это случилось, как ты оказался в таком месте, где тебе не следовало появляться, лучше бы ты был далеко отсюда, где угодно, только не здесь, странствуя по другим местам, ты мог бы случайно или в ходе последовательных перемещений, методичных поисков, наткнуться на свое место, но оставаясь здесь, ты не продвигаешься ни на шаг, как ты позволил заманить себя в эту ловушку, вот что это такое – ловушка, теперь-то ты догадался, но уже поздно, отсюда тебе не выбраться, умереть в чужом, не своем месте – печальный итог не слишком веселой жизни, а вот если бы ты добрался до своего места, то умирать там было бы не так горько, может быть, даже приятно, с греющей мыслью, эта мысль, вроде грелки, скрасила бы твои последние часы, умирая, ты пускал бы корни, проникал вглубь того места, которое было предназначено именно для твоих корней, а здесь тебе не за что уцепиться, перекати-поле, которое носит ветер, между небом и землей, между облаком и полем, неужели игра окончена, никакого реванша, это нечестно, мне пришлось играть черными, кто знает, как бы все повернулось, если бы мне довелось играть белыми, но ведь тебе дали шанс, а ты его упустил, так что сетовать можешь, а обвинять кого-то другого ни-ни, приближаются первые грозы, с большим запозданием, в этом году все идет наперекосяк, но уже наступило лето, метеорологическое, а скоро придет и календарное, умереть летом – это, по крайней мере, лучше, чем умереть зимой, для дознания лучше, чтобы стояла зима, но умирать лучше летом, так приди же июнь, распускайтесь цветы, шелестите кроны, ручьи журчите, громы гремите, почему бы дознавателю не пригласить меня на прогулку, все равно дело кончено, и не к его выгоде, хотя кто же знает, в чем его выгода, до сих пор я полагал, что она у нас общая, хотя достигаем мы ее разными путями, но сейчас я сомневаюсь, может быть, дознаватель действовал бескорыстно, может быть, он чужд всякой мысли о выгоде, что ж, тогда прогулка тем более будет кстати, мы поговорим с ним о том, о сем, он расскажет мне занятные случаи из практики дознания, а я ему – старинные анекдоты.


ГРЕЗЫ ОБ ИНДИИ

странное дело, я и вправду чувствую себя заключенным, у меня приступ агорафобии, или, пользуясь сходными, возможно, синонимичными выражениями, антропофобии, демофобии, охлофобии, за окном майский день, метеорологическое лето, подходящее время, чтобы выйти из квартиры, перейти улицу, подняться на третий этаж здания Исполнительной дирекции, сесть за столиком на террасе, дожидаясь, когда барменша и официантка в одном лице, не миловидном, но и не безобразном, самом обыкновенном, подойдет ко мне, чтобы взять заказ, это так просто, но я не в силах даже открыть дверь, что это на меня нашло, выйти на балкон я еще способен, положить руки на перила и посмотреть сверху на людей, спешащих или не спешащих по своим делам, у каждого какое-то дело, только у меня нет дела, я бездельный человек, безделка бога, все остальные – как бы его утварь, а я – что-то вроде бирюльки, вот только кто мной играет, у бога есть дела поважнее, он создает игрушки, но в них не играет, он вообще не склонен к игре, а зачем же тогда, кто знает, его пути – не наши, мы ходим другими, или не ходим никакими, как, например, я, от кресла на балкон и обратно, можно ли назвать это путем, маршрутом, все же хорошо, что я могу выйти на балкон, оттуда можно позвать на помощь, «эй, люди», притвориться, что я не могу открыть дверь изнутри, заперся на ключ, а ключ потерял, такой вот у меня замок, странная конструкция, изнутри не откроешь без ключа, для остальных это не проблема, потеряв ключ, они не могут попасть внутрь, но выйти изнутри наружу им всегда удается, а я – какое-то странное исключение, заперт в квартире, и заперт изнутри, есть ли у меня телефон? я мог бы позвонить по телефону и вызвать спасателей, работники пожарно-спасательной службы получают зарплату не зря, если я позвоню, они приедут, и снимут меня с балкона, приятно оказаться в надежных руках, меня завернут в одеяло, это будет происходить ночью, днем как-то неловко, меня завернут в одеяло, напоят кофе, может быть, дадут глотнуть коньяку, не так уж много нужно человеку, чтобы прийти в себя, избавиться от страхов, агорафобии, демофобии, нужно, чтобы люди сами пришли за ним, он только того и ждет, что кто-то придет за ним, однажды мрачной декабрьской ночью кто-то постучит в дверь или окно, входи, дружище, привет, старина, это будет дознаватель, мы давно не виделись, расстались, не сумев как следует попрощаться, а теперь мы в равном положении, старые знакомые, сидим на стульях или в одинаковых креслах, пьем коньяк, курим сигары, что если у меня есть кальян, это было бы кстати, покурить вместе с дознавателем, унестись вместе с ним в страну грез, звучит индийская музыка, мы – в красивых индийских халатах, на голове – чалма с драгоценным камнем, мы оба – наследные принцы, нам прислуживают рабыни, красивая девушка исполняет танец живота, звенят монисты, стучат барабаны, бьют в бубен, где-то ревет слон, тигр, леопард, входит капитан Немо и говорит: «субмарина подана», нам предстоит увлекательное путешествие в водах Индийского океана, странные животные, растения, затонувшие корабли, и все благодаря успешно завершившемуся дознанию, о котором мы деликатно молчим, есть успехи, о которых лучше не вспоминать.


ЗЕЛЕНАЯ ТРАССА

оказаться запертым в своей квартире или быть выселенным из нее, то и другое плохо,  то и другое не соответствует природе человека, нормальном образу жизни, который предполагает, что человек периодически покидает свое жилище и спорадически возвращается в него, по доброй воле, когда захочет, как только управится со своими делами, в том и загвоздка, что нормальный образ жизни предполагает дела, а у меня, как уже говорилось, и не однажды, дел никаких нет, нельзя же эти посиделки называть делом, терраса, кресло, стул на балконе, да и само дознание, разве это дело, если и дело, то такое, которое легко приобретает вид безделицы, еще как легко, бывает, ничего не помогает, даже инструменты дознавателя, катишься, как перекати-поле, быстро, свободно, ни за что не цепляясь, вот как сейчас, это уже не дознание, а катание на горнолыжном курорте, но ведь в пироге не всё же вишни, яблоки, есть и тесто, разрешите представиться – хлебопек, похоже, нужно строить предложения длиннее, сложнее, не избегать придаточных и деепричастий, чтобы создать искусственные препятствия там, где не хватает естественных, все дело – в препятствиях, важны лишь преодоленные препятствия, нет препятствий – нет и дела, легко различить, когда человек преодолевает препятствия, естественные или созданные, все равно, и когда он катится, будто на лыжах, вот как сейчас, если трасса прямая, то нужны флажки, чтобы их огибать, маневрировать между ними, втыкай флажки в снег, словно иголки в руку, в твоей жизни не хватает боли, ты к ней притерпелся, пользуешься анестезией, но это не дело, это как раз то, что стоит на твоем пути к делу, и это препятствие не из тех, о которых тут говорилось, где же придаточные, кажется, я хотел что-то рассказать о детских годах, так, как они мне запомнились, первое воспоминание, мое первое воспоминание, сумасшедший, который почему-то живет с нами в доме, он выходит из дома и справляет нужду у крыльца, это деревенский дом, тот самый хутор, где жили мои родители, дом, которого я никогда не видел, не воспоминание, а видение, яркое, будто воспоминание, как зовут этого безумца, мне кажется, я знаю его имя, но не могу вспомнить, ему лет тридцать, он не говорит, не умеет говорить, и он не понимает, что справлять нужду у крыльца нельзя, он много чего не понимает, научить его хорошим манерам невозможно, в нем есть что-то жуткое, он инопланетянин, он делает ужасные вещи, а как он ведет себя за столом, почему его кормят вместе с другими, его место в хлеву, да, там, рядом с коровой, рядом с свиньей, он же свинья, он хуже свиньи, он пускает слюни, пердит, теребит себя между ног, от него разит, его редко моют, его часто тошнит, и он блюет где попало, так и хочется облить его кипятком, пристрелить.


УПУЩЕННЫЕ ВОЗМОЖНОСТИ

дознаватель, похоже, сомневается в моих показаниях, по крайней мере, в тех, что касаются детского дома, и напрасно, детский дом – это то, что я помню лучше всего, да и как забыть, эти воспоминания останутся со мной навсегда, я уверен, что бы ни произошло со мной в дальнейшем, а произойдет, вероятно, многое, или ничего, может быть, все закончится очень скоро, как бы то ни было, в доказательство, что память меня не подводит, что я не выдумываю и не грежу, я расскажу в следующий раз ему о киносеансах, расскажу со всеми подробностями, которые невозможно выдумать, надеюсь, он это оценит, в детском доме был кинозал, сеансы устраивали один раз в день и три раза в неделю, то есть всего три за неделю, два в субботу и воскресенье и еще в четверг, в четверг и воскресенье показывали фильмы воспитательные, а в субботу – что-нибудь приключенческое или комедийное, мы упрашивали, чтобы нам показали какой-нибудь из «звонков», «криков», «пятниц», «холмов», «хостелов», но напрасно, зато нам показали всего «Гарри Поттера», правда, части были перепутаны, не знаю, почему, это ведь раньше киномеханики возили ленты откуда-то, где им их выдавали, а выдавали только то, что имелось в наличии, и если в одном детском доме смотрели первую серию франшизы, то остальным приходилось смотреть что-то из других частей, вторую, третью, четвертую, как повезет, но сейчас ведь таких проблем нет, диск загружается в 3D Blu-ray проигрыватель, объемный звук 3D Sound Plus, три двухполосных динамика, активный сабвуфер и т. д., однако не все так просто, сколько стоит полный «Гарри Поттер» в магазине, долларов сто, а если через Amazon, то поменьше, долларов шестьдесят, но все равно немалая сумма для детского дома бедной страны, которому какой-то доброхот из бывших воспитанников подарил плеер 3D Blu-ray Samsung, вот и получается, что в порядке просмотра фильмов ничего не изменилось, порядок так и остался беспорядком, детские дома обмениваются дисками, я тебе – «Философский камень», а ты мне – «Кубок огня», в некоторых домах смотрят все серии в обратном порядке, и это неплохо, потому что получается так, что каждый следующий фильм светлее и веселее предыдущего, а не наоборот, режиссеры последних серий явно переусердствовали с темными красками, особенно это заметно в двух заключительных сериях, победной коде не хватает яркости, да и по времени она слишком коротка, зритель выходит из зала с таким чувством, что Волан-де-Морт не погиб, он еще вернется, поэтому радоваться особенно нечему, но если смотреть фильмы в обратном порядке, ощущение будет совсем другим, я, в общем-то, хотел рассказать о том, как здорово было сидеть в темном зале рядом с девчонкой, присутствие воспитательницы не мешало нам тискаться, а то и заниматься чем-то посерьезнее, мы любили эти сеансы, даже те, у кого не было своей девчонки, все что-нибудь от кого-нибудь на этих сеансах да получали, я до сих пор помню ту, с которой мы обычно сидели рядом, я обнимал ее правой рукой, если она сидела справа, и левой, если слева, этой же рукой я сжимал ее маленькую грудь, правой рукой правую, если она сидела справа, и левой левую, если она сидела слева, другую руку я запускал ей в трусики, левую, если она сидела справа, и правую, если она сидела слева, перепутать было физически невозможно, на моем теле для нее было привлекательно только одно местечко, и она касалась его левой рукой, если сидела справа, и правой, если сидела слева, Гарри Поттер носился на метле, а мой юный член был таким же твердым и прямым, как его метла, я расстегивал брюки, чтобы выпустить его на свободу, иногда это делала моя соседка, девчонки постарше приходили на сеанс без трусиков, это был праздник плоти, я до сих пор жалею, что у нас с той девчонкой ничего не было по-настоящему, не успел, потому что ее перевели в другой дом, а может быть, и удочерили, память о ней – незаживающая рана, больше всего мы тоскуем о тех, с кем у нас в юности могло что-то быть, но ничего не было, кого мы могли иметь, но не имели, упущенная возможность такого рода – самая большая потеря в жизни, ее ничто не окупит, сколько бы потом у нас не было женщин, вот почему в юности нельзя терять время на поцелуи и обжимания, вперед, прямо к цели, чем раньше, тем лучше, чтобы в зрелости не корить себя, не тосковать, не мучиться ночными кошмарами, в которых символически, от противного, выражают себя упущенные возможности, все мы что-то упускаем в жизни, и большую (и лучшую) часть таких возможностей мы упускаем в юности, неважно, где она прошла, в кругу семьи или в детском доме.


В СЫПУЧИХ ПЕСКАХ

далеко ли я продвинулся в дознании, хорошо бы подвести промежуточные итоги, это ободрит меня и подвигнет к дальнейшему, дознание поначалу легко, а потом все труднее, будто идешь по болоту, есть такие сыпучие пески, в которых легко увязнуть, сухое болото как бы, и вот кажется, будто я бреду по таким пескам, неведомо зачем, неведомо куда, дознавателю до меня, похоже, нет никакого дела, наверное, уже списал меня со счетов и дело закрыл, если он имеет право закрывать дела, может быть, он этого права не имеет и должен дожидаться распоряжения сверху, кто, интересно, там, над ним, какой-нибудь супердознаватель, есть интенданты и суперинтенданты, вайзеры и супервайзеры, мены и супермены, супердознаватель, наверное, кто-то вроде главы отдела внутренних расследований, он имеет дело только с дознавателями, может быть, для него они такие же дознаваемые, как я для моего дознавателя, но если он принимает решение о закрытии дела, он должен предварительно с этим делом ознакомиться, следовательно, косвенным образом он имеет дело и с дознаваемыми, которые не являются дознавателями, он никогда не встречается с ними, не знает их в лицо, только по фотографии, возможно, он прослушивает записи и знает их голоса, но все равно это косвенное знакомство, может быть, к нему не вхожи и дознаватели, они только передают материалы и получают от него инструкции, супердознаватель, вероятно, обладает суперпамятью и суперинтеллектом, чтобы наблюдать одновременно за всеми дознавателями, знакомясь, помимо этого, со всеми делами, которые они ведут, какая мощь, если бы он вел мое дело непосредственно, то есть занял место моего дознавателя, дознание пошло бы успешнее, может быть, оно бы уже закончилось, но супердознаватель, при всех своих способностях, не способен, видимо, одновременно вести все дела, проводить одновременно все собеседования, на такое даже его не хватит, поэтому основная, можно сказать, грязная работа делается обычными дознавателями, а ему остается только принять решение, продолжать дело или закрыть, возможно, иногда он рекомендует устроить перерыв, а может быть, такое решение находится в компетенции дознавателя, как бы то ни было, перерыв этот затянулся, я отделываюсь ничего не значащими словами, я так привык к регулярным допросам, беседам, разговорам, что готов болтать о чем угодно, если дознаватель отсутствует, как, например, сейчас, раннее утро, согласен, он еще не проснулся или еще не добрался до кабинета, он в пути, может быть, доказательств противного не так уж много, вчера его не было, но это не означает, что сегодня его тоже не будет, вот почему я разминаю язык, прочищаю горло, мне давно хотелось изменить тембр своего голоса, ритм речи, даже лексику, это было бы в интересах дознания, я уверен, это помогло бы мне выбраться из песков, раньше я, помнится, говорил, что признания даются мне слишком легко, что я передвигаюсь слишком свободно, не встречая сопротивления, а теперь говорю, как будто, обратное, но по сути, я говорю то же самое, только другими словами, это как бы позитив и негатив одного и того же снимка, так, по крайней мере, мне кажется, но, может быть, я ошибаюсь.


ПРИРОЖДЕННЫЙ УБИЙЦА

того дурачка звали Арсений, я вспомнил это сейчас совершенно отчетливо, будто кто-то его позвал, звали его в доме, конечно, Сеня, поначалу я пытался с ним подружиться, но быстро понял, что никакой дружбы не получится, не знаю, как другие его терпели, но я его не выносил и перестал вообще как-то называть, когда меня просили: «позови Сеню», я искал его и говорил» «тебя зовут», удивительно еще, что он кое-что понимал, на вид дурак дураком, ловил кузнечиков и отрывал им лапки, ловил бабочек и отрывал им крылья, резал дождевых червей, давил лягушек, он был прирожденный убийца, садист, а другие считали его милым, добродушным, хотя все знали, что он проделывает, но главная их забота была – спрятать от него спички, как-то раз он нашел початую бутылку, это был спектакль, с тех пор бутылки от него тоже прятали, а вот ножи, вилки, топоры, вилы, косы – нет, хотя это нужно было спрятать в первую очередь, под замок, но это очень затруднило бы жизнь, быт, и ведь он мог разбить стекло и воспользоваться осколком, а веревки, стулья, любой предмет был потенциальным оружием, даже удочка, лучше всего было бы отправить его в психушку, но они присматривали за ним, верили, что у них это получается, думали, что это не так уж трудно, что им это по силам, и топор оставался в колоде, и ружье висело на стене, даже когда я приехал, а ведь есть правила хранения огнестрельного оружия в доме, где живут дети, какая беспечность, я читал ему детские книжки, но он не мог высидеть и трех минут, однажды он разорвал книжку, которую я особенно любил, если бы не он, это было бы лучшее лето в моей жизни, но к хорошему всегда примешивается плохое, я это понял еще в детстве, мой пессимизм имеет давнюю историю, ему столько же лет, сколько и мне, даже дни совпадают, и часы, и минуты, чуть не с первого дня я стал ждать, когда меня заберут, а меня все не забирали, время тянулось медленно, так же медленно, как тянется сейчас, в ожидании дознавателя, который то ли придет, то ли нет, если придет, я расскажу ему о Сене, признаюсь, что я его ненавидел, во Франции даже к сумасшедшим обращаются «месье», но здесь и к здоровым не знают как обращаться, месье Арсений, вы полный идиот, я вас ненавижу, зачем только вы встретились на моем пути.


РЕЗИДЕНТ

сегодня в городе праздник, Latviabeerfest, пиво рекой, веселье через край, по этому случаю я отправился в Старый город, как здесь весело и пестро, на площади Ливов столики, столики, столики, сувенирные лавки, велорикши, живые статуи, один застыл на ходу, рядом – чемодан, в руке – трубка, но место выбрано неудачно, по другую сторону что-то ремонтируют, штукатурят, протянуто ограждение, никто здесь не останавливается, никто не бросает монету, чтобы увидеть, как оживет пешеход, а вот другой, карлик, выбрал место правильно, на пятачке между тремя банковскими офисами и Макдональдсом, пусть в тени, но день жаркий, и это даже удобно, он сидит на подставке, одетый в монгольскую шапку, в монгольском плаще и сапогах, на руках у него бронзовые перчатки, и сам он выкрашен в бронзу, в одной руке у него палка, рядом – бронзовый кубок, положи монету, и бронзовый монгол пожмет тебе руку, да так крепко, что запомнишь надолго, двое мальчишек платят за рукопожатие и отходят, тряся рукой и качая головой, неподалеку два парня, электрогитары, аппаратура, провода тянутся куда-то к отелю, теперь он называется FG Royal Hotel, а еще недавно назывался Hotel de Rome, владелец сменился два года назад, не обошлось без скандала, связанного, кажется, с арендными договорами, разбирательство вроде бы тянется до сих пор, музыкантов снимают, они не возражают, но бронзовый монгол не разрешает себя снимать, закрывает лицо ладонью, а то и набрасывается на фотографа, размахивая палкой, хочешь получить снимок – плати, между тем вечереет, в здании Большой гильдии заканчивается концерт, впервые исполняли «Свадебку» Стравинского, в программе был еще «Царь Эдип», после концерта, поклонов, аплодисментов хористы идут по краю площади в соседнее здание, принадлежащее хору, вернее, хор это здание арендует, еще точнее, его арендует Министерство культуры, хотя, может быть, оно принадлежит государству, так же, как и хор, эти отношения собственности и аренды так запутаны, певцы и певицы спешат в свою резиденцию, там они, наверное, переодеваются, но сначала что-то вроде фуршета по случаю удачной премьеры, мне интересны обычаи музыкантов, людей искусства, какая интересная жизнь, почему я не художник, не танцор, не поэт, жизнь богемы – вот что меня привлекает, да здравствует искусство, а остальное пусть катится к чертям, жаль, что у меня нет богемных знакомых, давно уже я общаюсь только с дознавателем, и это пагубно влияет на мой характер, я чувствую, что становлюсь похожим на дознавателя, сигары, коньяк – это только прикрытие, да и когда богема употребляла коньяк и сигары, но я уже сам приохотился к ним, вот так те, с кем мы общаемся, влияют на нас, вьют из нас веревки, превращают в козлов отпущения, лучше бы я был тенором в хоре или играл на бубне в Национальном симфоническом, лучше быть бронзовым монголом у входа в отель FG Royal, чем дознаваемым, который постепенно сливается с дознавателем, я хочу сказать: делается неотличимым от него, перенимает его вкусы, повадки, манеру говорить и смотреть на вещи, в подтверждение этого «лучше» я могу заменить коньяк пивом, подходящий день, это можно сделать в «Пивном арсенале», народный интерьер, народная кухня, совсем недалеко от резиденции президента, сегодня я брожу среди резиденций, я и сам чувствую себя резидентом, то есть поданным какого-то неизвестного мне государства, гражданином другой вселенной, иномирником, как говорится в новейшем переводе Ницше, если задача дознавателя в том, чтобы заставить меня почувствовать гражданином этого мира, то он нисколько не преуспел.


МАСКА ДОЗНАВАТЕЛЯ

напускное спокойствие дознавателя выводило меня из себя, я был уверен, что оно напускное, потому что никто не сумел бы сохранить естественное спокойствие, выслушивая мои признания, которые с каждым днем, каждой беседой становились все откровеннее, никто, я уверен, и от дознавателя требовалась, конечно, немалая выдержка, умение управлять лицом, телом, взглядом, чтобы остаться спокойном, только по видимости, потому что внутри у него, я уверен, все бурлило, кипело, вулканизировало, гальванизировало, чтобы сорвать с него эту маску спокойствия, я решил менять в предложениях порядок слов, говорить как бы задом наперед, хотя по-прежнему сидел с ним лицом к лицу, вот что я ему говорил: сердце юное одно ни, ум юный один ни справится не этим с – гражданство твое удостоверяющего, документа даже нет тебя у и, представления малейшего ни имеешь не сам ты которой о, державы другой гражданином, мире этом в резидентом себя чувствовать, но это не произвело на дознавателя никакого действия, маска плотно пристала к его лицу, поэтому я решил испробовать другой способ – менять не порядок слов в предложении, а порядок букв в слове, и вот что я ему говорил: ин нидо конебер ен тесеныв яинеджучто в мотэ ерим, ен вадзос в меовс иинежарбоов йогурд рим, едг но тедуб тавовтсвуч ябес ан меовс етсем, это тоже не возымело ни малейшего действия на дознавателя, как будто ему было все равно в каком порядке я ставлю буквы и слова, возможно, интеллект его позволял ему все схватывать на лету и упорядочивать сразу по схватывании, чтобы проверить, насколько велика его способность к такому переворачиванию на лету, конвертированию инвертированного, я решил переставлять не только буквы в слове и слова в предложении, но и сами предложения, и вот что я ему сказал: умокнот улед, умотэ улед к йетсонбосопс шееми олам, ондив, кинневирг ан и латыпыв ен а, тел тяп янем ыт шеатып, йом летаванзод, исе йог ыт йо, высказав это, я тут же сообразил, что усложнение инверсии привело к ее упрощению, потому что теперь дознавателю достаточно было сказанное просто перевернуть, что он, по-видимому, и сделал без всяких видимых усилий, после чего положил выкуренную на две трети сигару в пепельницу, показывая таким образом надзирателям, что сеанс окончен, все это привиделось мне во сне, на самом деле ничего этого не было, наяву я не сумел бы так ловко переворачивать слова, хотя некоторые люди обладают такой способностью, я знаю, одних встречал, о других слышал, во сне иногда мы приобретаем способности, которых лишены в бодрствовании, такое случается, и жаль, что даже во сне ко мне не возвращается моя память, как было бы славно, проснуться и вспомнить все.


ВСЮ ПРАВДУ, ПОЖАЛУЙСТА

я думаю, в конце концов дознаватель прибегнет к сыворотке правды, ему просто ничего другого не остается, по своему добродушию, расположению ко мне, называйте как хотите, он долгое время воздерживался от этого радикального средства, но теперь, думаю, он убедился, что по-другому вынудить у меня самое важное признание невозможно, я хотел сказать выудить, разница между этими словами значительная, настолько, что я даже не берусь ее объяснить, это заняло бы слишком много времени, достаточно того, что я поправился, то есть употребил правильное слово вместо неправильного, уместное вместо неуместного, я думаю, он вколет мне эту сыворотку уже при следующей нашей встрече, вколет незаметно, так, что я не успею даже сообразить, что он такое со мной проделывает, это как укус комара, замечаешь, когда уже поздно, такое происходит и с другими вещами, но сейчас речь не об этом, я должен обдумать, как мне приготовиться к этому уколу, какие средства я могу употребить, чтобы избежать его или ослабить его действие, говоря по правде, я не вижу никаких средств ни к первому, ни ко второму, может быть, вполне вероятно, весьма правдоподобно, что этих средств просто не существует, и я напрасно оглядываюсь, осматриваюсь, шарю руками, пытаясь их отыскать, если их нет, тогда и дело с концом, но если они есть, а я не сумел их найти, тогда дело хуже, разница между тем и этим так же велика, как и разница между словом уместным и неуместным, если не больше, и последствия могут самые жестокие, вот почему остаток вечера я собираюсь употребить на поиски предполагаемых средств к устранению, полному или частичному, ожидаемого укола, полного в том случае, если удастся его предотвратить, и частичного – в том, если удастся снизить, уменьшить, ослабить, нейтрализовать его эффект, при условии, в предположении, что он все же будет произведен, шансы десять к одному, а может, и больше, что так оно и случится, сейчас вечер, вокруг меня все те же голые стены, я на том же холодном полу, и было бы невероятно, если бы где-то здесь таилось то, что я намерен отыскать, что я собираюсь искать, но в моем положении нужно цепляться за любую соломинку, любую вероятность, только так я могу выиграть партию, мы играем с ним в разные игры, теперь-то я понял, эти игры только с виду сходные, но я играю в старую версию, а он – в продвинутую версию той же игры, отсюда наше взаимонепонимание, и все мои неудачи, хотя цели у нас вроде общие, так трудно в этом разобраться, и так трудно понять, почему я хочу предотвратить применение сыворотки, разве я не заинтересован в успехе дознания, не меньше, чем дознаватель, но в данном вопросе мы расходимся, и, по правде, я не знаю, как это объяснить.


ПРОВАЛЫ В ПАМЯТИ

в моей памяти есть какой-то провал, большое белое слепое пятно: я не помню, служил я в армии или нет, возможно, именно это и затрудняет ход дознания, возможно, дознаватель ждет от меня именно этого признания, которого я не могу сделать, по причине частичной амнезии, о величине которой можно судить по тому, что я не помню даже того, отменена у нас в стране всеобщая воинская повинность или нет, если да, то мою забывчивость можно объяснить просто: я не помню о службе в армии, потому что я не служил в ней, вероятно, я нашел себе занятие поинтереснее, потому и не стал подавать заявление, подписывать контракт, возможно, я не сделал этого из опасения принять участие в какой-то миротворческой операции, в Афганистане, Ливии, Сирии или другой горячей точке земного шара, опасение было вызвано не склонностью к насилию, нежеланием миротворствовать, а, скорее, мирным нравом, отвращавшим меня от всякого насилия, даже если оно пособничает, то есть способствует установлению мира во всех его вариантах, худого и доброго, если же нет, то есть при допущении, что воинская повинность не отменена, найти удовлетворительное объяснение будет гораздо сложнее, в этом случае меня либо сняли с учета, либо я уклонялся от призыва, причем первое могло быть результатом самых различных причин, например, необходимостью ухаживать за отцом-инвалидом, престарелой матерью, физически неполноценной сестрой, умственно неполноценным братом, или необходимостью содержать после преждевременной смерти родителей младших братьев и сестер, а также бабушку и дедушку со стороны отца, или бабушку и дедушку со стороны матери, или тех и других вместе, возможно также, что я уже прошел службу в войсках другого государства, не представляю, как такое могло случиться, о каком государстве здесь может идти речь, но теоретически это не исключено, возможно также, что у меня двое, трое, четверо, пятеро детей, о которых я ничего не знаю, но о которых известно государству, возможно, я успел защитить докторскую диссертацию и получил степень доктора наук по какой-то дисциплине, хоть убей, не помню, какой, физика? математика? искусствоведение? возможно, я совершил преступление, кого-то убил или ограбил, или дал взятку, или склонял к сожительству, или домогался прилюдно, короче, был осужден, помещен и освобожден по истечении срока или досрочно за примерное поведение, в связи с амнистией и так далее, словом, причин тут множество, и проще было бы принять, что я уклонялся от призыва, прятался где-то на хуторе или в лесах, это значительно ускорило бы дознание, но, скорее всего, осложнило бы мою жизнь необходимостью прятаться и в дальнейшем, когда дознание будет закончено, самое удобное – считать, что воинская повинность в моей стране отменена, причем еще до того, как мне исполнилось восемнадцать, это объяснит отсутствие у меня воспоминаний о прохождении службы и оставит в ладу с законом, останется, правда, одна мелочь, так и не объясненная: почему в моей голове то и дело начинается бой, почему я часто слышу выстрелы, то ли потому, что я в детстве был фанатом стрелялок, вроде BioShock, Far Cry, Counter-Strike, Battlefield и так далее, то ли потому, что я все же был отправлен в горячую точку, на фронт и получил там контузию, которая лишила меня части мозга и части воспоминаний или только части воспоминаний, что предпочтительнее, самому мне ответить на эти вопросы нелегко, остается ждать помощи от дознавателя, но он пока не касался этой темы, как и многих других, о которых, как мне кажется, стоило бы поговорить.


ТРУДНАЯ РАБОТА

не случайно меня держат в этом колодце, не случайно, это как бы подсказка, инструкция, я должен заглянуть внутрь себя, чтобы там, на дне, что-то увидеть, нырнуть в колодец души своей и вынырнуть с чем-то в руках, чем-то ужасным, отвратительным, моим признанием, колодец глубок, вода холодна, и там, под водой, перебирает щупальцами мое признание, движет ими, шевелит, и мне предстоит схватить его, извлечь из воды, естественной среды обитания, поднять к свету, на воздух, если бы я осмелился, но невозможно решиться на это сознательно, эта смелость должна прийти изнутри, оттуда же, где таится мое признание, но как это может быть, неужели признание само желает себя обнаружить, хочет быть извлеченным, выговоренным, неужели оно не будет сопротивляться, если я его схвачу и потяну вверх, ну нет, без борьбы оно не уступит, иначе оно давно само явилось бы сюда, в эту камеру, в этот кабинет, но если я хочу положить конец дознанию, мне нужно решиться, осмелиться, прыгнуть, а как же я поднимусь наверх, с признанием в руках, вот для чего там сделаны металлические ступеньки, использовать их при спуске не обязательно, тут нужен прыжок, чтобы сила тяготения разогнала тело до скорости, необходимой, чтобы погрузиться на глубину, достаточную, чтобы коснуться признания, признание не плавает на поверхности, это ясно, оно затаилось у самого дна, что-то бесформенное, аморфное, деформированное, похожее на тушу в мясной лавке, как будто я когда-то был в мясной лавке, нет, только в мясном павильоне, где не найти целой туши, все разделаны на небольшие куски, а что, если я когда-то работал мясником на рынке, в теплых штанах и фуфайке, в синем фартуке, у меня распухшие от холода пальцы, я едва удерживаю нож, поэтому я предпочитаю продавать большие куски, но иногда, часто, меня просят отрезать от большого куска кусочек, народ обеднел, да и семьи не такие, как раньше, многие живут вдвоем или в одиночку, покупают для себя, а много ли человек может съесть, килограмма хватит надолго, поэтому приходится пользоваться ножом, топориком, пилой и другими инструментами, хозяин платит мало, непостижимо, ради чего я терплю эту работу, эти условия, уж лучше разгружать вагоны, работать на лесозаготовках, те же пилы, топоры, разница в том, что деревья стонут, а здесь все происходит в молчании, стоны, крики давно отзвучали, эти куски уже не кричат, резать их можно безучастно, не вникая в то, чем они были раньше, чем бы они ни были, теперь это просто мертвые куски, молчаливые, твердые, холодные, источающие холод, которые они раньше впитали из морозилки, и передающие его моим пальцам, красным и распухшим, похожим на них, нет, нужно сменить работу, скоро я все равно не смогу ее выполнять, здоровье важнее всего, завтра же скажу, что увольняюсь, скажу это сегодня вечером, когда придет дознаватель, посмотрим, будет ли он мне препятствовать, проверим, на чьей он стороне, по какую сторону прилавка.


СЧАСТЛИВЫЕ ДЕНЬКИ

по всем приметам вернулись теплые деньки, растения в цвету, насекомые за работой, почему же меня не тянет в кафе при Доме бракосочетаний, его принадлежность Исполнительной дирекции оказалась миражом, выдумкой, я мог бы сразу сообразить, что кафе является частью Дома бракосочетаний и предназначено для праздничных застолий, чего я, однако, ни разу не наблюдал, чему свидетелем не был, может быть, потому, что приходил в неурочное время, заключение браков сделалось большой редкостью, нужно ловить момент, дежурить весь день, круглые сутки, если хочешь увидеть, как невеста и жених входят в дом и выходят из него супругами, возможно, перед выходом они посетят кафе, возможно, уже заказан праздничный ужин или обед, столики сдвинуты, приборы расставлены, но сколько раз я туда ни заглядывал, все стояло на своих обычных местах, и немногочисленные посетители никак не напоминали участников праздничного мероприятия, не ошибаюсь ли я, называя регистрацию брака праздником, мне кажется, когда-то я переживал что-то подобное, как будто я был участником и, не исключено, одним из главных действующих лиц подобной церемонии, но воспоминание об этом настолько смутное, что я ничего не могу из него извлечь, по крайней мере, назвать обед или ужин церемониальным было бы так же неуместно, «свадебный» – вот как его правильнее назвать, правильные слова всегда задерживаются, а то и вовсе не приходят, часто за ними приходится посылать, выписывать ордер, оплачивать доставку, все это отнимает уйму времени, которое можно было бы потратить на признание, это одна из причин, почему дознание продвигается так медленно, есть, конечно, и другие, о которых кое-что уже было сказано, несмотря на теплую погоду, оживление природы, я сижу в кабинете, хотя мог бы покинуть его, никто не стал бы чинить мне препятствий, оставив дознавателя наедине с его сигарой и коньяком, снова неточность, из-за отсутствия скобок, плюс лингвистическая ошибка, как можно остаться наедине с двумя, двоими, или все-таки можно, и отправиться на террасу, а если дознаватель попробует увязаться за мной, то сказать ему твердое «нет», решительно и определенно, и все же я остаюсь у стола, напротив дознавателя, не порываюсь встать, меня ничто не тянет наружу, дознание затянуло меня, как сыпучие пески, эти дни, вечера, проведенные в кабинете, уже представляются мне счастливыми вечерами, вот они, счастливые денечки, а я уже по грудь в песке, и чем дальше, тем больше, и мой разум тут не помощник, разум не может приказать воле, воля движет разумом, но не наоборот, иногда они действуют поврозь, воля направляет тело сама по себе, не удосуживаясь даже подвинуть разум, в результате чего тело и разум расходятся, разум идет в одном направлении, а тело в другом, или разум идет, а тело остается на месте, или разум остается на месте, а тело куда-то идет, после того, как философ, чье имя известно каждому, объяснил нам устройство мира, такое расхождение, несогласованность, несоответствие, неслаженность, разлад, нестройность, нескоординированность, разнотык, раздрай, партизанство, диссонанс, неувязочка, разладица, разнобой, разброд наших главных способностей уже не удивляет, но легче от этого отсутствия удивления не становится, через неделю похолодает, из Атлантики придет антициклон, может быть, циклон, неважно, принесет с собой холод, снег, град, и вот тогда воля спохватится и, не прислушиваясь к доводам, уговорам разума, отправит меня за дверь, если бы цель дознания состояла в том, чтобы заставить волю и разум действовать сообща, под водительством, верховодством, правильнее, наверное, верховенством разума, я помогал бы дознавателю изо всех сил, но, увы, это невозможно, поэтому мой энтузиазм ничем не подогревается, он иссякает, гаснет, дознавателю все труднее становится вытягивать из меня признания, в следующий раз, я уверен, он принесет клещи.


ЭЕСПРЕСС-ДОЗНАНИЕ

экспресс-дознание состояло бы в том, что дознаваемого сначала окунают лицом в воду и удерживают в таком положении, пока он не наглотается достаточно воды, потом его с силой бьют в живот, в результате чего вся проглоченная вода и кое-что сверх этого выходит в обратном направлении, потом снова окунают и удерживают, снова бьют, повторяя эту процедуру до тех пор. пока дознаваемый еще в состоянии что-то глотать и извергать, следующий этап представляет собой пытку огнем, для это цели можно употребить утюг, паяльник, раскаленные гвозди, все эти предметы поочередно приводятся в соприкосновение с телом дознаваемого, а если это не дает немедленного результата, то в различных комбинациях: утюг и паяльник, утюг и гвозди, паяльник и гвозди, а если дознаваемый упорствует, то все три предмета (счет тут идет по роду, а не по числу) приводятся в действие синхронно, то есть прижимаются, вбиваются, сначала в этих местах, а потом и в других, на огненную процедуру отводится, как и на водяную, десять минут, при необходимости дознание продолжается пыткой землей, дознаваемого закапывают в песок или землю, оставляя только рот, нос и глаза, нос для того, чтобы он мог дышать, рот для того, чтобы он мог говорить, глаза потому, что земля, доходящая до подбородка не может закрывать глаза, по крайней мере, если не прибегать к дополнительным уловкам, на что при экспресс-дознании не остается времени, дознаваемого можно также поместить в гроб и закопать вместе с гробом (предварительно необходимо убедиться, что погребаемый не был учеником Пэй Мэя ), на эту процедуру по техническим причинам отводиться полчаса, и наконец третья пытка, пытка воздухом, состоит в том, что дознаваемому вставляют в рот и зад насосные шланги и закачивают в него теплый воздух, при этом допрашиваемый должен быть помещен в бассейн, чтобы можно было следить за изменением его удельного веса, этот вес не должен понижаться больше, чем на половину от исходного, иначе допрос может оборваться в связи с кончиной допрашиваемого, если такое все же происходит, дознаваемого следует оживить и подвергнуть всем указанным процедурам повторно.


АНТРОПНЫЙ ПРИНЦИП

иногда мне кажется, что никакого дознавателя не существует, что мой дознаватель – такой же мираж, как и кабинет, и камера, и все остальное, действительность обступает меня со всех стороны, снизу и сверху, она состоит из множества хорошо знакомых вещей, в них нет никакой загадки, и они ничего от меня не требуют, ничего из меня не выпытывают, почему же я чувствую себя чужим в этом мире, он так удобен, никаких проблем, то есть никаких проблем, которые нельзя было бы решить, никаких тайн, нужна только изрядная доля благоразумия и оптимизма, не так уж много, сравнивая с тем, чего требуют миражи, но почему же тогда они так настойчивы, создается впечатление, что я бегу от действительности, бегу в мираж, никакой логики, что-то не дается мне объяснение реального и нереального, всего и вся, этого и иного, дознание как последняя надежда, последняя попытка найти что-то связующее, все объясняющее, дознание – не побег от реальности, а попытка выяснить, почему я всегда, с детских лет, составлял план побега, увлечение велоспортом – симптом, дальше и дальше, быстрее и быстрее, куда вы покатите, господин, не знаю, но только подальше отсюда , и быстрее, как можно быстрее, а когда движение сменилось покоем, я имею в виду жизнь в Швейцарии, мои мысли все равно стремились куда-то вдаль, выше Юнгфрау, дальше горизонта, первоначальный толчок – вот что занимает мои мысли, что вытолкнуло меня из реальности, заставило жить миражом, похоже, ответить на это еще труднее, чем объяснить, что вталкивает, загоняет нас в реальность, небытие раскалывается, порождая бытие, а потом происходит новый раскол, и возникает стремление за горизонт, мне подошла бы фамилия Раскольников, тот забыл бога, и его вытолкнуло из реальности, бог дал ему пинка, а может, дьявол, но причиной было его самомнение, он думал, как бы отдать должное, воздать причитающееся своему «я», может быть, это и есть объяснение – непомерный нарциссизм, нужно только его модифицировать, приспособить к моему случаю, я же не убивал старух, и еще какую-то женщину, она зашла и увидела, и тут заговорил, закричал страх, инстинкт выживания, убрать свидетеля, и он шел, размахивая топором, рубил направо и налево, маляры, случайные прохожие, жандармы, следователи, прокуроры, никому не давал пощады, пока не убедился, что их слишком много, свидетелей, и тогда он вернулся к богу, но бог не принял его, не дал ему аудиенции, и ему пришлось коротать дни в каменном мешке, Петербург – город каменных мешков, да он и в целом будто каменный мешок, сырой и холодный, мой дознаватель, я думаю, родом из Петербурга, а откуда родом я сам, так много загадок, но, конечно, все это могло случиться и не в Петербурге, и вообще не в городе, в другом месте, например, на хуторе, среди лесов и полей, кто знает, что там случилось, одни предположения, мы живем в странном мире , и нужно что-то вроде антропного принципа, чтобы все эти странности объяснить.


ЧТО СЛУЧИЛОСЬ С ДЕТРОЙТОМ

по некоторым признакам я догадываюсь, что дознаватель хочет заставить меня признаться в том, что когда-то, в дни своей молодости, благополучные дни, я посещал Детройт, расположенный в штате Мичиган, но я никогда не был в Детройте, и называть дни моей молодости благополучными – значит ничего в ней не понимать, что же касается Детройта, города с непростой судьбой, когда-то процветающего, а теперь гниющего, то чтобы побывать в нем, мне пришлось бы пересечь Атлантику, по воде или по воздуху, и такое долгое путешествие я бы наверняка запомнил, даже если бы и заснул при отправлении, а проснулся уже по прибытии, но я не помню такого путешествия, и я не помню ни одного здания в Детройте, да и зачем бы меня понесло в этот погибающий город, не для того же, чтобы пройтись по залам Художественного музея, посмотреть на фрески Риверы, нет, мне достаточно было одной картины из собрания музея, я видел ее в Швейцарии, на какой-то экспозиции, эта картина часто вспоминается мне, когда я обдумываю ход дознания, его цель и возможный итог, картина представляет собой большой холст, примерно 2 х 3 м, а точнее 213.4 x 283.2 см, выкрашенный в красный цвет, цвет томатного кетчупа, цвет крови, посередине проведена сверху донизу тонкая белая полоса, вроде спектральной линии на красном фоне, когда я вспоминаю эту картину, я вижу как бы две створки и щель между ними, через которую выбивается свет, и мне кажется, что я должен распахнуть створки и войти в эту дверь, может быть, входить и не нужно, достаточно распахнуть, но иногда я вижу эту картину совсем иначе, она представляется мне мясом, плотью, говяжьей, оленьей, медвежьей, человечьей, плотью, которую разрезает надвое узкое лезвие, или, скорее, лазерный луч, как часто показывают в фильмах, когда кто-то взрезает металлическую дверь, а камера снимает это с другой стороны двери, и тот, и другой образ вызывает у меня какое-то смутное беспокойство, что, в общем, понятно, ведь дознание – болезненная процедура, что-то вроде анимаскопии, если только я правильно образовал это слово, вряд ли я когда-то учил латынь, не припомню, хотя чем только не увлекался, там, в Швейцарии, я принялся рисовать горы, они получались у меня красными с белыми снеговыми шапками, похожими на клубничное варенье со сливками, Антра считала мои картины безобразными, и, наверное, была права, что не мешало ей наслаждаться гранатами и земляничным вареньем, но и эти дни нельзя назвать благополучными, я бы их так не назвал, благополучие состоит в том, чтобы чувствовать себя на своем месте, а если этого чувства нет, никакой день не может быть назван благополучным, только относительно благополучным, относительно благополучный день в относительно благополучном месте, благополучном по сравнению с Детройтом, снимки, сделанные в мертвых районах этого, когда-то великолепного, города, похожи на снимки моей души, так я ее себе представляю, но можно ли доверять моим представлениям, вряд ли, я подозреваю, что многие из моих представлений – галлюцинации, миражи.


ЗАГАДКА ПАМЯТИ

он взялся за меня по-настоящему, до этого были приготовления, а теперь – настоящее, не думал, что возможны такие испытания, и что их можно перенести, думал, он уже все перепробовал, а это было лишь предварительное дознание, теперь началось основное, и главное мучение в том, что я сам хочу выговорить то, что из меня выпытывают, да не могу, потому что не знаю, что я должен сказать, если бы знал, если бы я только знал, может, я и знаю, да не помню, предположение, на котором строится все дознание, если бы я действительно не знал, то все эти пытки не имели бы смысла, но он почему-то уверен, что я знаю, и мне самому часто кажется, что я знаю, но не могу вспомнить, а не вспомнив, не могу и выговорить, поэтому его главная задача – пробудить мою память, если я вспомню, дальше уже затруднений не будет, но память человеческая – загадка, тайна, никто о ней ничего не знает, пробуют наугад, гипнозом, электрошоком, огнем, водой, воздухом, землей, просвечивают, сканируют, зондируют, и все напрасно, эта красная дверь не распахивается, может быть, створки открываются вовнутрь, а они их толкают, может, наоборот, или так – одна створка сюда, а другая – туда, если бы я знал устройство этой двери, я бы ее распахнул, прошел бы через нее, и там, по другую сторону, обнялся бы с дознавателем, то есть с самим собой, вот оно, долгожданное рандеву, праздничная встреча, но как же нелегко вынести эти пытки, дознание третьей, четвертой степени, мое сердце уже несколько раз останавливалось, но меня оживляли, реанимация с целью интоксикации, перфорации, иннервации, кастрации и прочего, проще было бы заменить все это ликвидацией, но тогда дознание закончится неудачей, моя ликвидация означает его поражение, поэтому он делает все возможное, чтобы удержать меня здесь, в кабинете, камере, какая заботливость, невероятно, что я дал согласие, подписался, но кто же знал, что дело зайдет так далеко, в том и причина, когда дознание продвигается медленно, дело заходит далеко, если бы дознание шло быстрее и в правильном направлении, дело бы оставалось на месте, никуда бы ни шло, ограничиваясь дружеской беседой, понимаю ли я, что говорю, я уже ничего не понимаю и ни на что не надеюсь, чего от меня хотят, я же ничего не имею .


ВСЕ БЛИЖЕ К КОНЦУ

после всех этих мучительных процедур, этих суровых методов дознания, я уже неделю лежу в прострации, из меня, похоже, так ничего и не вытянули, не извлекли, но я чувствую себя опустошенным, как будто у меня изъяли все внутренности, я пытаюсь думать о Швейцарии, но перед глазами все те же стены, они сделались как будто выше, хотя как я могу знать, ведь потолок не виден, он не был виден тогда, неразличим и сейчас, все это игра воображения, оно напрасно пытается вырваться на свободу, чтобы унести меня с собой, мой верный сообщник, помощник, но сейчас он без сил, как и я, ни памяти, ни воли, ни разума, ни воображения, ужасное состояние, что со мной сделали, я уверен, если можно говорить об уверенности в таком состоянии, что дознаватель выбрал ошибочный путь, таким способом от меня ничего не добьешься, ничего из меня не вытянешь, но все другие пути уже испробованы, это значит, что дознание в тупике, и дознавателю придется написать, что он потерпел неудачу, нераскрытое дело, дознание, завершившееся ничем, потому он так долго откладывал, но дольше откладывать невозможно, пока я тут лежу, без сил, воспоминаний, грез, мыслей, он пишет отчет, историю своего поражения, а ведь он рассчитывал на успех, на продвижение, повышение, он поднялся бы вверх, приблизился бы к супердознавателю, стал бы его доверенным лицом, печатал бы инструкции под его диктовку, но вместо этого он прощается с надеждами, со мной он уже простился, я его больше не увижу, не знаю, увижу ли я вообще кого-нибудь, не оставят ли меня здесь подыхать, как собаку, или как свинью, или как того монстра, убийцу и каннибала, Ганнибала Лектора, интересно, есть ли у дознавателя дети, может быть, у него есть дочь, не знаю, почему я об этом думаю, и разве это мысли, мне кажется, я давно уже перестал мыслить, вспоминать, грезить, желать, я похож на камеру, в которой меня держат, на каменный мешок, в котором агонизирует кто-то безобразный, вроде того куска, той мерзости, что осталась от Волан-де-Морта, под скамьей на вокзале, этот вокзал – еще сравнительно благополучное место, просторное, залитое светом, а здесь только тьма, холод и высокие стены.


СКРЫТЫЕ МОТИВЫ

итак, он выволок меня на свет, меня, но не мое признание, то признание, ради которого все и затевалось, и вот мы с ним снова на террасе, в том же кафе, только что отгремела гроза, с листьев каплет, а птицы уже поют, чирикают, каркают, тенькают, подают голос тем или иным способом, дают о себе знать, признания из них льются свободно, рекой, потоком, они всегда совпадают с собой, никаких расколов, дознаватель: если что-то не удалось, нужно постараться быстрее забыть об этом, вперед, к удачам, сегодня он угощает меня дорогим коньяком, самым дорогим, какой только здесь нашелся, мой язык еще способен различать вкус, хотя за время дознания ему досталось, подумать только, как много дел у языка: различать вкус, температуру, ворочать во рту откушенное, помогать речи, помогать признаниям, дознаватель говорит, что неполный успех дознания не отменяет его частичного успеха, что-то лучше, чем ничего, так он говорит, и мне остается только согласиться, ему виднее, похоже, увольнение дознавателю не грозит, и понижение тоже, возможно, с другими дознаваемыми ему повезет больше, для него ничего не потеряно, что касается меня, я узнал много нового, и все же, если бы можно было отыграть назад, дознание бы не началось, я бы не согласился, дознаватель бы меня не уговорил, меня не уговорили бы и десять дознавателей, уговаривающих непрерывно, сменяя друг друга, в течение четырех-пяти дней, а то и недели, но лучше сосредоточиться на коньяке, вдохнуть с расстояния пяти сантиметров, наклонить бокал, посмотреть, как напиток течет по стеклу, провести у самого носа, отпить, подержать на языке, проглотить и так далее, дознаватель хочет внушить мне, что ничего не потеряно не только им, но и мной, ничего не потеряно, но кое-что приобретено, и я бы рад с ним согласиться, но не успеваю, он уходит, попросив меня задержаться, я не должен видеть, куда он направится, конспирация, меры предосторожности, надеюсь, он ничего не подсыпал мне в бокал, но какая разница, теперь, когда его нет рядом, все, что он говорил, выглядит не так убедительно, вовсе не убедительно, я чувствую что дознание не устранило раскол, а наоборот, увеличило его, сделало катастрофическим, впереди трудные деньки, месяцы, годы, благополучие далеко, и лучше бы, если, да, разница есть, дознаватель не мог этого не знать, но что я знаю о его мотивах.


УМЕРЕТЬ ОТ ЖАЖДЫ

что-то там произошло, в том идиллическом домике, посреди идиллического пейзажа, загорелся сеновал, всех сразила сенная лихорадка, внезапно лето кончилось, и наступил сентябрь, в общем, что-то такое произошло, и если бы я сумел вспомнить, если бы моя память не противилась моему желанию, все было бы кончено, дознание завершилось бы, но между мной и тем днем будто стоит стена, почему-то я уверен, что все произошло в один день, хотя, кто знает, может это заняло неделю или растянулось на месяц, я знаю, но не владею своим знанием, как будто я несовершеннолетний, и опекун распоряжается моим состоянием, ясно, что этот опекун – не дознаватель, иначе мы быстро уладили бы наше дело, наше общее дело, над которым мы бьемся уже много дней, я бы сказал, вечеров и ночей, я помню, что определил время допросов как вечернее и ночное, это я помню, эти воспоминания принадлежат мне, они находятся в моем имении, моем имуществе, велико мое имущество, но главного-то в нем нет, что если я сосредоточусь, закрою глаза и попытаюсь вспомнить тот день, или ночь, кто знает, может, все произошло ночью, я знаю, так почему бы мне не облагодетельствовать себя, поделившись этим знанием с самим собой, но тот, другой, проявляет упрямство и жадность, он скряга, ему нет дела до моих желаний, до моих отчаянных просьб, до голодающих в Африке и умирающих от жажды в Швейцарии, каково это, умирать от жажды в виду заснеженных гор, вся влага превратилась в снег и улеглась вдалеке, на вершинах, нам, жителям долин, ничего не осталось, засыхают растения, дохнут животные, умирают люди; и нет опекуна, который бы сжалился над нами, растопил бы снег, напоил поля, леса, сады, клумбы, овец и волков, мужчин и женщин, дураков и умных, такого опекуна нет, и ему неоткуда появится, вы все здесь умрете, так говорилось в одном фильме, ну вот мы и умираем, стена памяти – плотина вроде той, с которой прыгал Джеймс Бонд, и ничто ее не разрушит, ничто не освободит воды, которые она удерживает, эту огромную водяную массу, мне кажется, я ощущаю ее давление, но нигде ни трещины, ни изгиба, стена крепка, тут ничего не поделаешь, ничего.


БЕГСТВО ИСКЛЮЧЕНО

кажется, что я не видел дознавателя уже несколько лет, без этих допросов время тянется медленно, иногда оно словно стоит на месте, а то и пятится, допросы были чем-то вроде меток на стене, которые выцарапывают заключенные, чтобы вести счет дням, при условии, что в камере есть окно, хотя и без окна можно различить время суток, ведь в любой тюрьме есть распорядок, приносят еду, выводят на прогулку, осматривают помещение, не роет ли заключенный подкоп, нет, не роет, заключенный в полном отчаянии, он уже оставил все планы бегства, единственная его надежда – визит в тюрьму какого-то высокопоставленного лица, которое могло бы проникнуться сочувствием к его положению и каким-то образом изменить его, в лучшую сторону, разумеется, что касается дознавателя, то он, очевидно, махнул на заключенного, то есть на меня рукой, поставил на мне крест, я для него теперь отработанный материал, несмотря на то, что работа не завершена, она далека от завершения, так же, как далеки отсюда швейцарские горы, как далеко от меня мое прошлое, оно будто в другой галактике, да что там, в другой вселенной, если мне удастся отсюда выйти, я постараюсь попасть в число испытателей «звездных врат», «транспортатора» или чего-то в этом роде, устройства, позволяющего перемещаться из одной вселенной в другую, может, мне повезет, и я отыщу в одной из них свое прошлое, встречу там самого себя и допрошу себя, допрошу с пристрастием, впрочем, не обязательно, ведь я могу рассказать себе все в дружеском разговоре, и только если этого не случится, я прибегну к другим методам, в них я теперь знаток, разбираюсь не хуже дознавателя, может, я и есть дознаватель, какая мысль, неожиданно, но правдоподобно, дознаватель – я сам, прибывший сюда из другой вселенной, вот почему я испытываю к нему смутную симпатию, хотя должен был бы испытывать страх, ярость, ненависть, вот почему и он иногда подает знаки сочувствия, не подает, а как бы подбрасывает или роняет, не могу выразиться точнее, у меня кружится голова, последнее время я часто испытываю головокружение, в глазах темнеет, и я уже не понимаю, где я и кто я, все это результат жестоких допросов, как предусмотрительно с их стороны, лишить меня всех острых вещей, и вообще всего, говорил ли я, что провожу время нагишом в камере с надувными стенами, здесь тепло, я не мерзну, но у меня нет ничего, абсолютно ничего, что можно было бы использовать себе во вред, для причинения себе ущерба, разве что откусить язык и подавиться им, по примеру какого-то римского раба, если только я это не выдумал, но нет, мое воображение давно мертво, от него и призрака не осталось, а без воображения я еще более наг, чем без одежды, более наг, чем если бы с меня содрали кожу и мясо, боже мой, черт побери, как далеко все зашло и не собирается возвращаться.


ЛЕТО НА ИСХОДЕ

лето уже на исходе, осень близка, а там и зима, и весна, и лето, и осень, скучное повторение, признаюсь, оно стало еще скучнее после того, как я расстался с дознавателем, где-то он сейчас, какие дела ведет, какие методы применяет, наверное, он усовершенствовал свою технику, опыт со мной его кое-чему научил, отрицательный опыт – тоже опыт, на ошибках учатся, вот только не все, я ничему не научился, может быть, поэтому мне чудится дознаватель среди прохожих на улице, среди покупателей в магазине, среди зрителей в кинотеатре, среди слушателей на концерте, среди рабочих на стройке, среди спящих в ночлежке, среди пассажиров в поезде, везде, если бы ему удалось, если бы нам удалось, мы расстались бы навсегда, забыли друг о друге, он, возможно, обо мне и не помнит, но моя память свербит, в памяти у меня свербит, но свербит приятно, эти воспоминания развлекают, не хуже, чем воспоминания о Швейцарии, благословенная страна, единственное, чего там не хватает, это монархии, короля.


РОЖДЕСТВЕНСКАЯ ОТКРЫТКА

дознаватель прислал мне к Рождеству открытку: «С Рождеством, мой дорогой и загадочный!», странно, он ведь знает, что я не католик и вообще не принадлежу ни к какой конфессии, не исповедую никакой религии, если бы я был творцом этого мира, я никогда бы его не сотворил, совершенство возможно лишь в частностях, например, в небольшой стране, Швейцарии, если бы только они сменили форму правления, призвали на трон какого-то достойного человека, не для того, чтобы исправлять недостатки, у них все и так хорошо, но для того, чтобы государственное устройство получило наконец завершенность, законченность, которой, если прибегать к геометрическим сравнениям, обладают лишь шар, конус и пирамида.


С МЫСЛЬЮ О ШВЕЙЦАРИИ

в Швейцарии я чувствовал себя почти на своем месте, горы, терраса, не хватало мелочи, если бы они изменили свою Конституцию, учредили монархию, я думаю, это реально, это сделает государственное устройство совершенным, федеративная монархия, монархическая конфедерация, почему бы мне самому не поднять этот вопрос в Национальном Совете, я уверен, большинство будет на моей стороне, оставаясь здесь, я только теряю время.


БЛАГОДАРНОСТЬ

дознаватель, разумеется, получит в управление любой кантон по выбору, вдобавок я сделаю его вице-королем Алжира.