И-го-го

             И – ГО – ГО !

Модест Иванович Подрезкрыло проснулся в 6 часов по обыкновению, но с очень неприятным привкусом железа на языке. Ругнув мысленно дантиста, он хотел было потрогать прокуренным  пальцем намедне вставленный зуб, как вдруг ощутил, что всё пространство рта заполняет некий округлый предмет!..
В ужасе он кинулся к зеркалу, оскалися и поразился необыкновенно...
Головаа Модеста была покрыта клёпанной серебрянными бляхами уздечкой, а в прорехах жевательного аппарата сверкали удила с витыми кольцами по бокам. Они поджимали его пухлые щёки, придавая лицу вполне лошадинный вид. Модест Иванович захохотал, пал снова на кровать, начал неистово скакать по ней, а когда утомился, уставился в жёлтое пятнышко на потолке и победоносно заржал.
Очевидно эти трели заставляли вибрировать его ординарный мозг, порождая мысли оригинальные и даже авангардные. Например, ему тут же представилось, как он войдёт нынче в кабинет «Секиры» и протрубит хаму-начальнику не подобострастное и всегдашное: «З-здрасти! – а революционное - И-го-го!» И пусть попробует достойно возразить бывшему подчинённому. Да-с! Ибо с этого дня, только он сам, Модест Иванович, станет тянуть себя за узду в ту сторону, коя ему пожелается!
Конечно не избежать глупейших вопросов сотрудников: «Откуда этот новый иммедж, яркий личностный подход к жизни и т.п. - на всё это он ответит просто: - «Слепцы!» А вот ежели вместо болтовни осознать, как он, Модест Иванович Подрезкрыло осознал, что ехать на человеке верхом до пенсиии и убеждать, что он  есть Че-ло-век, преступно и самим обзавестить уздой то…
Он пожевал грызло, плюнул в пятнышко потолка, не попал и взгрустнул.   
Нет, тут что-то не то! Ведь может запросто возникнуть подлое предложение какого-нибудь умника: «А почему бы вам не скинуть эту амуницию вместе с удилами?» И надо отвечать…
Модест Иванович пробежал кончиками пальцев по приятно пахнущей кожей уздечке…
«Иго-го! - Нечего и задумываться, так как с тебой тут же начнут обращаться нагло, то есть - опознавательные знаки человеку нужны! Лошади – существа благородныхе и их не спутать с баранами! Вот почему он не скинет узду!»
На этом новые, а значит пока ещё тонкие мысли Модеста оборвались, но зато молнией сверкнула главная – нечего лежать в кровати и рассуждать - личностям свойственны только решительные поступки!
Он вскочил, набросил поверх пижамы плащ и вышел вон.
                ***
Нежный город Утинос казалось ждал его появления. Поэт и дворник Ваня восхищённо зааплодировал, дурень-спортсмен из соседнего дома замер от зависти в верхней точке, исполняя на турнике «солнышко», а злобная бабушка Штымс иноземка и интриганка, неожиданно сунула ему в руку рубль! «И-го-го!» – громко ответил Модест Иванович, ясно давая понять, что их-то он не тронет в свой Судный день.
Радостно поприветствовал Модеста Ивановича и вечный постовой Редькин. Его полосатая палочка шибко крутнулась по часовой, затем против стрелки и наконец застыла восклицательным знаком….
 «Он мною потрясён, или на что-то намекает - подумалось Подрезкрыло – впрочем фр-рр! Cтоит себе человек и стоит. Модестик, помнится, в школу пошёл – Редькин уже регулировал уличное движение, училище закончил, женился и развёлся, а милиционер всё так же оставался на облезлой бетонной тумбе помахивая жезлом.
Надо сказать, многие прохожие отнеслиль к появлению Подрезкрыло на улицах Утиноса с нескрываемой радостью. Одни пытались рысить с ним в ногу, другие галопироваали следом и, главное, все человечно скалились, а не смеялись. Он тоже радовался и скакал конём, чем вызывал необычайный восторг детей, а уж когда ржал - народ приходил в неистовство и отвечал громким разноголосием табуна.
Неожиданно для самого себя, Модеста Ивановича оказался возле маленького рубленного дома бывшей жены Люси. Он минуту помедлил, как-то даже скис, беспомощно оглянулся на толпу, но она его подбодрила пусть неясными, а всё же воинственными криками. 
«Откуда всем, всё известно?  Впрочем… Ставить точки, так везде!» - решил Модест Иванович и лягнул в дверь ногой. Из-за занавесок тут же выглянул сын-оболдуй лентяй и обжора, а потом мелькнула его маменька в вечных красных бигудях. От  увиденного, её будто волной отбросило в глубь комнаты!
Бывший муж снова ударил в дверь, как в прошлое, но никто не открыл.
«Ишь серость ходячая, а туда же – бывало всю его светлую голову перебаламутит советамами: кому поклониться, у кого попросить - умишко! А сын… Что сын?! Маменька и ему подскажет удобную тропочку по жизни.»
Модест Иванович медленно, с достоинством покинул двор, вдруг высоко подпрыгнул, победоносно заржал и бросился прочь. Народ помчался следом.             Мелькали с детства знакомые кривые переулки, сальные закутки, павшие духом заборы, пока, наконец, в окружении дружески настроенных горожан, Модест Иванович не приблизился к краеведческому музею.
Название его совсем не соответствовало содержимому этого утлого ковчега. В нём пылились лишь несколько портретов уважаемых граждан Утиноса, карты области, чучело старого облезлого волка и жил сторож Вася, единственный друг Модеста. Его же достоянием были лишь необычайная застенчивость, скрипка и койка на чердаке. Там вечерами рыдал маленький инструмент и тихо спивался лопоухий Вася. Из под крыши и теперь капали во двор грустные звуки.
«Ва-ся» - осторожно позвал музыканта Модест Иванович – молчание. Он крикнул как в детстве: «Васька!»  И снова лишь скрипка в ответ…
Друг не слышал ни его, ни толпы. Модест постучал, а затем и толкнул дверь – музей был закрыт. Сторож будто превратился в один из некчемных экспоннатов, а может попросту крепко запил.
Модест Иванович повернулся к толпе и удручённо развёл руками. Дети закричали: «Бежим, лошадка!» - он взбодрился, в три скачка преодолел пространство до ворот и снова зарысил по улицам: «Пусть его, Ваську - загляну после работы».            
Прогромыхав по деревянному мосту в окружении горожан, он заливчатым ржанием поприветствовал кобылку цыганского возка, но она с испугу рухнула на колени, а златозубые бродяги, зарыдав, грянули ему вслед: «В час роковой…»
«Всё же странный люд…» -  Подумалось Модесту Ивановичу и он добавив ходу, свернул на брусчатку ведущую к его учереждению.
Уф! Конечно бы не мешало провести краткий гражданский митинг, но нет ни времени, ни сил. Он ограничился громким, воинственным: «И-го-го!» – и вошёл в здание.
Ой-ёй-ёй-ёй-ёй-ёй! Он так и думал - все сотрудники гнулись пред ним в пояс, предупредительно открывали двери бесконечно длинного коридора, ведущего к кабинету начальника и прятали глаза...   
«Бедные рабы… Заждались, ну, да остался лишь миг до полной свободы и равенства на всей земле вокруг дома! »
Секира-начальник встретил его рюмкой коньяка с острым запахом корвалола.
-  Рад вас видеть, уважаемый Модест Иванович, несмотря на часовое опаздание…
-  Молчать, ничтожество!
-  Слушаюсь и жду распоряжений.
-  Пшёл вон!
-  Есть! Разрешите пока пригласить комиссию министерства здравоохранения?   
-  Зови!
Модест Иванович залпом выпил коньяк, царственно выставил вперёд ногу в драном домашнем тапочке и крикнул: «Войдите!»
В кабинет с опаской вошли двое в белом. Герой захохотал.
-  Ну, что, министры, без меня ни шагу-с?..
Те очень внимательно посмотрели на него и согнулись в пояс.
-  Трудно, батюшка…
-  И-го-го!
-  Да-с, «и-го-го» полное… Не примите-те ли в дар новую модель попоны от переохлаждения лошади после скачки?
-  Да, от чего ж приму, работнички!..
-  Вот спасибо, а не примерите ли?
-  Валяйте! 
Комиссия осторожно приблизилась к нему и в четыре руки ловко укатала Модеста Ивановича в белую попону с опоясывающими тело подпругами.
-  Ну как, батюшка?
Он критически осмотрел себя в большое настенное зеркало.
-  Дык, ведь, можете, шельмы, когда захотите!
-  Ах, если бы вы проехали с нами в министерство и всем немножко: «И-го-го?..»
-  Немножко?! А ну, живо в машину!
-  Только после вас...
Модест Иванович важно покинул кабинет, грозно глянул на своего бывшего начальника и ободряюще подмигивая сотрудникам пошёл на выход.
Под восторженный топот горожан сел он в белый лимузин с красным крестиком и покатил в министерство.
Толпа ещё долго бежала следом, затем слабые отстали и только поэт Ванечка экскортировал с метлой наперевес, аж до самого моста. Жаль парня – рассовывает свои стихи по почтовым ящикам домов и никакого признания. 
Модест Иванович высвободил руку, возмущённо сунул рубль бабки Штымс в нагрудный карман одного из членов комиссии и потребовал немедленной публикации поэта в миллионных тиражах! Тот воспринял это, как приказ и лишь робко попросил разрешения задать вопрос.
-  Дерзни!
-  Скажите, а сколько лет вы работаете в санэпидемстанции?
-  Дэк, сколько себя помню, милок, столько и морю тараканов, да крыс!
-  Это срок…
Работники министерства уважительно закивали, задумались, а Модест Иванович гордо глянул поверх их голов на родной город, опоясанный далеко внизу серой речушкой, как он уздой и торжествующе заржал.