Медведь в неволе глава 20

Глава 20

   Бес путал и предков хозяина. На берегах Сейма жизнь шла своим чередом, вокруг: в Путивле, Глухове, Батурине, Конотопе, да и в ближайшем поселении Казацком накалялись страсти, братоубийственная резня, русские истребляла украинцев, украинское казацтво поляков и евреев, шведы русских и татар, а татары всех тех, кто им платил. Но все это было вокруг. Эхо войны лишь отголосками докатывалось до логова великолепной семерки, до берлог беглецов с Дона.
   Сотник, Гудим, увлекся охотой и рыбалкой, приобщая к этому Дороша и расцветающую шестнадцатилетнюю Любаву, так звали дочь дородной староверки с которой жил Енко.
   Гапон был весь в себе - то общался с богом, хотя ранее большего безбожника донское казачество не встречало. Глеб взялся за оружейное дело, даже порох пытался делать из невесть откуда взявшейся серы и отходов железной руды, которая встречалась вдоль берегов речушек. А однажды найдя с десяток каменьев, неземного происхождения, как в первобытные времен, делал кресало и сверхпрочный молоток. Охоня, любил возиться по хозяйству вместе с Енко и его дородной женой, а далее их обвенчал Гапон, сам себе, определив сан священника. Шевчук же был мечтатель и кладоискатель, он днями копался в курганах, которые были на противоположном берегу Сейма. И иногда приносил в хижину утварь, оружие, серебряные и медные изделия тысячелетней давности. Шатаясь по непроходимым лесам, ставя петли и копая ямы для зверя.
   Гудим, Любава и Дорош периодически натыкались то на староверов, то на беглых казаков и невольников польских и литовских шляхтичей. Сидя вечерами у костра, наслаждаясь вкусом дичи, завернутой в большие листья лопуха, пересыпанной измельченной крапивой и политой соком земляники, точнее укрытой давленой земляникой и с наслаждением потягивая чай из зверобоя, липы, разнотравья подслащенных медом диких пчел, эта тройка вспоминала былое и обсуждала увиденное, услышанное на своем пути . Любава, оказалась торохтухой, которая восхищала всех вокруг. Она дочь староверов, почти пятнадцать лет прожила в скитах, а когда отца задрал медведь, стала искать лучший дом. Ее нашли Енко и Гапон вытащив ошалелую, от страха, из медвежьей берлоги.
   На своем пути эта тройка встречала и тех двух медвежат, которые остались без матери, но спустя пару месяцев остался один, он уже не прятался от людей, а с удовольствием поедал остатки после вечерних посиделок, а один раз наведался к хижинам, устроив переполох в стойлах жеребцов и кобыл.
   Постоянное присутствие двух мужиков не проходило даром, Любава начала кокетничать, украшать свое тряпье и волосы цветами, в ней просыпалась женщина.
   Между Гудимом и Дорошем в отсутствии Любавы, часто велись разговоры о ее красоте и по детски непредсказуемых, но по-женски осознанных поступках. Они оценивали ее взгляды и каждый по-своему, воспринимал ее выходки. Горский энергичный сотник загорался, как искра, только Любава начала шалить, а рассудительный спокойный Дорош лишь снисходительно ухмылялся, шлепая юную красавицу по попке, кряхтел: « Шали детка, шали». Слово детка, раздражало Любаву, она хотела быть взрослой. И это желание стать женщиной раньше времени толкнуло ее в объятия старца – битого жизнью, но энергичного сотника. Они были нужны друг другу в этих условиях больше, чем каждый из них готов был признаться даже самому себе. Бесспорно одно, несмотря на разделявшие их расстояние, измерявшееся не только прошлым, но и годами, вместившими множество самых разных событий и самый разный жизненный опыт, оба они потихоньку двигались на встречу друг другу, а дальше быт, суета сделали свое дело.
   Появилась вторая пара в богом забытом стане донских казаков. После резни в Батурине, к стану, прибилась семья кузнеца, громадный, двухметрового роста, да и в плечах почти метр кузнец, страшная, как ведьма, высокая худая женщина и девочка десять лет от роду, крепенькая, видать, пошла в отца, но запуганная как зверек после резни в Батурине. По их рассказам: русские полки выбили и вырезали около тринадцати тысяч людей из них семь тысяч казаков украинского войска гетмана Мазепы, а остальные были мужики дети и бабы села Батурин. Сейм был завален трупами и слава богу, что хижина стояла выше по течению, только эта семья была вестником страшной резни, на берегу этой прекрасной реки, которая судя по курганам вдоль берегов видала много горя и крови. Но природа и бог залечили раны, как земные, так и людские. Берега Сейма покрывались зеленью, удобренной человеческой кровью и разлагающимися трупами. Душа и разум людской неслись в будущее, а живые тела занимались воспроизводством себе подобных. И лишь память и земля накапливали информацию о счастье, трагедиях, о зле и величии рода людского. Память, именно память растревожила трагедия, которая как стрела сквозь сердце, прошла сквозь душу хозяина.