Святой Антоний из Падуи. по В. Бушу

Святой Антоний из Падуи

(По Вильгельму Бушу)

Предисловие

Ах да, всегда я так вздыхаю,
Всё хуже, хуже времена,
А почему, я сам не знаю,
Как будто предо мной стена.

Газеты пишут что угодно,
Но только не духовный мир,
На что всё это счас подобно,
Как черти празднуют свой пир.

Сплошные в них всегда рекламы:
Экстракты соды и стихи,
Машины швейные, романы,
Дела же в мире все плохи.

Валюты курс и все болезни
И у животных, и людей;
И всё, что для людей полезней,
С далёких пор до наших дней.

Там всё представлено объёмно,
Сказал бы даже, широко,
И даже слишком неуёмно,
И даже очень глубоко.

А где же в них и благочестье,
И кротость, набожность людей,
Понятья те сейчас не в чести,
Не пишут это просто в ней.

Там нет ни слова о позоре,
Там нет ни слова о стыде,
О воровстве там и тем боле(е),
О гулящей той среде.

Не чтут сейчас и духовенство,
Платя большие деньги им,
Рука всемирного священства,
Которым управляет Рим.

И даже в Австрии той чудной
Бранят, хулят монастыри,
И душу болью беспробудной
Хватают, словно как в клещи.

И так всё катится как в пропасть,
И нету этому конца,
В конце не ясно, что за новость
Достигнет подлости венца.

Конечно, всё это так мерзко,
Но есть же радость и в другом,
К примеру, наш Антоний веско,
Отличен он от зла во всём.

Он очень набожен и кроток,
Когда шагает в церковь он,
Гордится тем наш милый отрок,
Что к богу как-то приближён.

Он настоящий христианин,
Мы благодарны ему в том,
Приложим дальше все старанья,
Всё описать о нём потом.

1

Раннии таланты
 
Бывают в жизни потрясенья
Хоть стар, иль млад, или святой,
Когда соблазном увлеченье
Ему предвидится покой.

Иль в жизни оступился где-то,
Ошибку ль, промах допустил,
Прощает бог его за это,
Что на себе всё ощутил.

Закон единый в жизни этой,
Кто есть таков, им должен быть,
Кто народился в свете этом,
И человеком должен слыть.

Ещё младенцем был наш Тони,
«Давал» святым он «чудеса»,
Он «брешь искал» всегда в законе,
Попасть «не думал в небеса».

«Несут» церковные законы,
Чтоб строго соблюдался пост,
Но он «плевал» на все каноны,
Наш Тони счастлив был и прост.

Бульоны, мясо, фрикадельки,
Ему всё было всё равно,
Душисты(е) вкусные котлетки,
Всё поглощал он заодно.

К тому же сладкое мучное,
В маслах улучшенных сортов,
Его лишало всё покоя,
Всё есть подряд он был готов.

Миндальны(е) торты, макароны,
Оладьи, пышки и блины
Не нанесли ему урона,
Всегда всё им поглощены.

Им не забыты всяки(е) торты
С вафля;ми, с мёдом пироги,
Законы все послал он к чёрту,
Чтоб не давили на мозги.

Его любимым днём недели,
Конечно, пятница была,
Ему все в доме надоели,
Один вершил он все дела.

Тот день особо сокровенен:
Наш Тони с самого ранья,
Поспешно, очень так уверен,
Всё делал то, что всем нельзя.

Проник в сарай, в прохладно(е) место,
Где «умна(я)» курочка жила,
Где в свежем сене, на насесте
Свежайши(е) яйца та снесла.

Конечно, лакомился Тони
Куриным «глупым» тем трудом,
Считал он, что на этом фоне
Укрепит только святость в нём.

Садовник жил совсем с ним рядом,
Он рыбным промыслом владел,
День пятницы считал отрадным,
Он тоже в этот день «гудел».

«Плевал» он на церковный праздник,
«Забывший» долг свой сей старик,
Семьи христьанской, но проказник,
На душу «одевал» парик.

Пренебрегая запрещеньем,
Бежит он тайно от семьи,
В глухой кабак, где с наслажденьем
Все страсти утолял свои.

Себе устраивал сам праздник
В «кругу жаркого и колбас»,
В духовном плане был он «частник»,
И так «балдел» он каждый раз.

Но вот, смотрите же Вы всё же,
Как только он ушёл в кабак,
Наш Тони в сад забрался глубже,
Чтоб не попасть ему впросак.

Наелся фруктов всяких, разных
В глубокой сада тишине,    
Сие он не считал проказным:
«Лишь бы нравилось всё мне».

Затем поспел на ловлю рыбы,
Спустившись к шумному ручью,
Там рыбы всякой словно «глыбы»,
«Бери сколь хочешь — не хочу».

Рыбак снабдил его и рыбой
Для «муттер» дорогой своей,
В пример святым заботой дивной
Служил он матери своей.

Такими быть должны все люди,
Кто верит в бога всей душой,
Деянье каждое пусть будет
Лишь лучшим в деле за собой.

Находим Тони постоянно
Готовым праздники блюсти,
Не только пост, но как ни странно
Без жалоб всё перенести.

Как самый настоящий взрослый,
Он строго службу соблюдал,
И не казалось ему костным
Величье праздничных начал.

В церквах и близких, и далёких
С охотой исповеди чтил,
Из чувств, наверно, сверх глубоких
Он приглашения дарил.

Вручал листовки он о службе
И даже сверстникам своим,
Не просто так, как будто в дружбе,
За плату, взносом небольшим.

Когда же длилась служба мессы,
Он постоянно бывал там,
Стоял поближе он к «невесте»,
Что старше была по годам.

Девицы — Юля было имя,
Хотя — поблекшее лицо,
Но в душу брошено уж семя,
Его стремленье — налицо.

Частенько он, один оставшись,
Когда уж холодно кругом,
Он одиночеству отдавшись,
Его гнал от себя «кнутом».

Ещё он на подушке утром
Гнал от себя всю суету,
Он школу не любил всем нутром,
Побольше спать он чтил всему.

Тем боле(е) в зимне(е) время года,
Когда морозец на дворе,
Хотя и ясная погода,
Но жить любил он при жаре.

Короче! Видим мы в ребёнке
Уж в юном возрасте талант,
Который в жизненной всей гонке
Прославил церковь, как фанат.

2

Любовь и исправление

Любви все возрасты покорны,
Ошибок много на пути,
И много юношей бесспорно
От них пытаются уйти.

Соблазн не избежал наш Тони,
Когда уже он повзрослел,
Но на пути любви препоны,
Но Тони наш — довольно смел.

Та самая девица Юля,
Что приглянулась так ему,
Его стремление к ней чуя,
Уже согласна ко всему.

Была та Юля хоть замужней,
Но видно жаждала любви,
И юный отрок был ей нужен,
Спасти от жизненной тоски.

Вот как-то вечером однажды,
Зима на улице, мороз,
Наш Тони будучи отважным,
Решился «высунуть» свой нос.

Одетый плохо по погоде,
С гитарой он наперевес,
К девице Юлиньке угоде,
По снегу под окно полез.

Он пел ей громко серенады,
Чтоб сердце девушки «встряхнуть»,
Вдохнуть для встречи всю усладу
И к сердцу проложить свой путь.

С окна манила его пальцем,
«Блаженством страха вся трясясь»,
И хоть и был ещё он «мальцем»,
В мыслях ему уж отдалась.

Надеждой нежной окрылённый,
Взлетел по лестнице к ней вверх,
Морозцем весь, как ущемлённый,
Он окунулся в первый грех.

Прижавшись весь к «палящим» грудям,
Блаженство ощутил, тепло,
Писать в подробностях не будем,
Обоим было хорошо.

Едва устроившись на место,
Как вдруг раздался внизу шум,
Супруг вернулся неуместно,
Звук шпор и кашель — сущий бум.

— Скорей влезай-ка ты, вот «бочка»,
Лоханью наспех скрыв его,
С испугу юркнула и кошка,
Вместить там тяжело всего.

Торчали пальцы из-под бочки,
А у кота торчал и хвост,
Согнувшись аж до болей в почке,
Ему мешал приличный рост.

А муж её был простодушен,
Любил ласкать свою жену,
Он был настолько к ней радушен,
Любил её лишь он одну.

Они уселись на ту бочку,
Её он начал целовать,
Устроив Тони «злую ночку»,
Под весом пальцы защемлять.

Зажат был хвост у кошки тоже,
Ей причинив ужасну(ю) боль,
Ему лежать на этом ложе,
Что сыпать так на рану соль.

Лохань он опрокинул с силой,
И ну в открыту(ю) дверь бежать,
А муж с женой своею милой
Остались на полу лежать.

А кот за боль вцепился в Тони,
И укусил его он в зад;
Проворный муж за ним в погоне,
Загнал он Тони прямо в ад.

Он избежать удара шпаги
Успел, запрыгнув в туалет,
И весь покрытый слоем «каки»,
Замёрзший, кончил свой «полёт».

Остался Тони путь единый,
Прямой дорогой в монастырь,
Вести себя лишь, как невинный,
Заполнить жизненный пустырь.

О мир! Ты мимо нас несёшься,
С ума сведёт нас женщина;,
Царицей неба ты зовёшься,
Царицей сердца будь сполна.

3

Картины наших женщин

Теперь талантливый наш Тони,
Живёт легко в монастыре,
Теперь уже он брат Антоний,
Погрязший во своём грехе.

Он как бы просто отдыхает,
Художник он в монастыре,
Картины пишет и мечтает
О вольной жизни в стороне.

Картины писаны им златом,
Цветами красным с голубым,
И в оформлении богатом
Посвящены лишь только им.

Им, нашим женщинам прекрасным,
Порхает ангелов вкруг хор,
Они как бы на небе ясном,
Ласкает вся картина взор.

Рукою левой держит платье,
Цвет голубой, как небеса,
Рука же правая — в поднятье,
Как будто дарит чудеса.

Тот жест грозящий и щадящий,
На вид не строгий он совсем,
Царицы будто настоящей,
Идущей сверху к людям всем.

В ногах его сам страшный дьявол,
Но он меняет часто лик,
Вкруг Тони мечется он вдоволь,
Он в душу Тони уж проник.

У чёрта мысли страшны, гнусны,
Как сделать юношу больным,
Наш Тони часто ходит грустный
И даже чуточку он злым.

Обитель, где жил брат наш Тони,
Обитель Кармелит(ок) — сосед,
И он на том счастливом фоне
Оставил в нём свой яркий след.

Монашкой в Кармелит обитель
Лаура кроткая жила,
Он стал её души целитель,
Была в него уж влюблена.

Его ценила она очень,
Давно он сердцу её мил,
Но в рамках церкви, между прочим,
В её он сердце, в думах жил.

Однажды среди тихой ночи,
Когда мечтала в полусне,
В мольбе Лаура в келье очень
Вздыхала о своей судьбе:

«Сбежала б я от жизни этой,
Меня не понимают здесь,
К тебе любовью я согрета,
Желанье убежать нам есть.

Возьмём сосуды мы с собою,
Они же все из серебра,
Я от тебя ничто не скрою,
Нам хватит этого добра.

Мы скроемся в страну другую,
Чтоб не нашёл никто и нас,
А прежнюю(ю) жизнь таку(ю) дурную
Покинем в этот поздний час».

Антоний брат с большой охотой,
Сосуды все он взял с собой,
В польто их скрыл с большой заботой,
Покинул монастырь «родной».

И вот уж Тони на свободе,
Но радость вся отравлена,
Он пребывает весь в досаде,
Лаура вдруг устранена.

А вместо юной его девы,
Сам сатана явился вдруг,
Свои ужасные напевы
Над ним творит, вводя в испуг.

«Ха, ха! Смеётся дерзко дьявол:
— У нас обычай есть такой,
Коль ты в картине нас изва;ял,
Я рассчитаюсь счас с тобой.

Он повалил его на землю,
Взлетал и падал на него:
— Тебя я, «друг мой», неприемлю,
Ногами бил Антонио;.

Совсем расстался Тони с духом,
Ревел так громко, руки вздев,
Но «не повёл он даже ухом»,
И продолжал он свой напев.

Но вдруг он видит как с облаков
Идёт женщина любима,
Ему без всяких обиняков
Говорит неотвратимо:

— Утешься милый наш Антоний,
Пощаду я тебе дарю,
Твой враг сейчас уж весь в агонии,
Вредить не сможет он в раю.

Висит моя картина в зале,
Любуюсь ею иногда,
Рукой махни, скажи и дале(е),
Исчезнет враг твой навсегда.

Тотчас толпа церковных братьев
Взяла Антония, как в плен,
И с криками, в своих объятьях —
В темницу, хоть и был их член.

Но утром и с церковным звоном,
Когда молиться все пошли,
О чудо! Он сидит «за троном»,
В темнице ж дьявола нашли.

Сидит на корточках с рычаньем,
Со злости зубы скалит он;
И приор со всем отчаяньем
Метёлкой гонит его вон.

Метёлка мокрая, конечно,
И дьявол вылетел в окно;
В конце признаем мы, что вечно
Художество всегда верно.

Оно было всегда в почёте,
Во все прошедши(е) времена,
Когда в сюжете и в работе
Священны(е) темы — семена.

4

Два голоса свыше

Однажды по делам служебным
Отправлен Тоне по стране,
А рядом с ним в делах бесцельных,
Походкой лёгкой, в стороне;

Врач Алопеций бесподобный
Шагал и был одним из тех,
Кто слыл на наглости способный,
Не пропускал красавиц всех.

Он с нисходительной манерой
Пощупать подбородок мог,
Дарить икону, для примера,
И за корсаж залезть «не строг».

Большой ценитель он природы,
Бродя по миру, был знаток,
Был человеком он породы:
Красотку пропустить не мог.

Антоний брат — ему напротив
Не обожал любви земной,
А в мы;слях, в сердце он устойчив
К царице неба дорогой.

Не глядя, шёл вперёд он просто,
Молитвы всё время; твердил,
Регине и Марии остро
Свои желанья посвятил.

И так тащились они дальше,
К концу и день пошёл уже,
Дышать от зноя трудно даже,
Погода стала вдруг хуже;.

На горизонте сера(я) туча
Всё приближалась быстро к ним,
Раскаты грома слышны «круче»,
Погода вся мешала им.

И храбрый доктор в тех случа;ях,
А он насмешник в жизни был,
Большой беды он в том не чая,
Над громом с молнией шутил.

— Опять навозная та муха
Над нами начала жужжать,
Достигла нашего уж слуха
И продолжает всё «ворчать».

Но туча грозно приближалась,
На них катилась словно шар,
И страшна(я) буря разрасталась,
Весь будто выпуская пар.

И молния, раскаты грома,
Накрыл их ливень по пути,
Сидеть бы лучше было дома,
Но, от природы не уйти.

Укрылся Тони в балахоне,
Вокруг не видно ничего;
Святых он женщин в том законе,
В мольбе звал бога своего.

Зонтом укрылся «храбрый» спутник,
Успел сказать он пару слов,
Он был по-прежнему всё шу;тник:
— Теперь «бульон» уже готов.

— Чу! — Сверху голос вдруг раздался,
Как приговор нёсся с трубы:
— Мертвец, покойник оказался,
Умрёшь на месте этом ты.

Второй раздался голос тут же,
Он полон ярости вновь был,
Вдруг с треском молнии: «Так ну же»!
Стрелою молнии сразил.

Погиб шутник, наш доктор милый,
Не видел Тони ничего;
Не быть ему даже могилы,
А Тони только знал одно:

Он продолжал свой путь, как странник,
С молитвой тихой о Святых,
Для смерти также был избранник,
Убить хотелось их двоих.

Вдруг загремел вновь голос первый
И вторит с яростью второй:
— Мертвец ты будешь также верный,
Здесь путь окончишь также свой.

Но вдруг, о чудо, непогода,
Грохоча, сходит вся на нет;
Антоний наш прибавил хода,
С отрадой он увидел свет.

Царица неба вдруг явилась,
Молитвы помогли его;
И злая туча усмирилась,
Обдав всей радостью всего.

— Тебе спасибо, О, Царица!
Всегда в сердце; живёшь моём,
Тебе всегда буду молиться,
Попасть чтоб снова в родной дом.

И в город Падую, родной,
Был принят он со всей душой.

5

Церковный праздник

Церковный праздник Освященье,
На отпущенье всех грехов,
Спешат в Паду;ю, посещеньем
Паломники всех округов.

Они набо;жны(е) христиане,
И даже здесь Союз девиц,
С огромным все они желаньем
В трактир, за стол все «пали ниц».

Гонимы жаждой члены Братства,
Для них отдушина — трактир,
И пивом напились до пьянства,
Свиной колбаской венчан пир.

В хмельном, конечно, состоянье
Все улеглись беспечно спать,
Никто не обратил вниманье,
Огонь сумел трактир объять.

Трактир стоял вблизи аббатства,
Грозил монастырю пожар,
Проснулось грешное всё Братство,
Начался среди них аврал.

Среди монахов крик раздался,
Угроза винным погребам;
Наш Тони сразу тож поднялся,
Молитву начал петь богам:

— Святая наша ты, Мария,
Всем помоги ты нам в беде,
Монахам зло несёт стихия,
Вино потребно в их среде.

Вдруг сразу гаснуть стало пламя,
Жар схлынул как бы весь на нет,
И братьев набожное племя
Избавил бог от страшных бед.

Весёлось охватила братьев,
Вернуло мужество им вновь,
Сумели избежать проклятья,
И в песнях к богу шла любовь:

— Сок виноградный весь в порядке,
Вино по-прежнему «цветёт»;
Ура! Жизнь наша снова «сладка»,
От бога милость к нам идёт»!

6

Епископ Рустикус

В прекрасном городке Падуя
Всегда скопление людей,
В душе божественной ликуя,
Как в бочке, в храме их сельдей.

Стремились к алтарю все ближе,
Чтоб лучше Тонин слышать глас,
Душа наполнилась чтоб выше,
Он чтил молитвы — высший класс.

С захва;тывающи;м искусством,
В неё вложил всю душу он,
У всех с пронзающим их чувством;
Алтарь ему был словно трон.

Но юношам напротив многим,
От зависти не по душе,
Всем помыслам своим убогим
Они настроились уже.

Они всегда им недовольны,
Пускают слухи средь людей,
И чтобы Тони сделать больно,
Всё строят козни те сильней.

Уменье подражать ли чёрту,
Владеть ли просто волшебством,
Всё для людей такого сорта
Казалось просто колдовством.

Конечно, жалобы начальству
Не преминули всегда быть,
Чтоб положить конец «нахальству»,
Велел сам шеф к нему прибыть.

— Знаком я, брат, с твоим искусством,
Мы счас с тобой наедине,
Молитвы ты читаешь с чувством,
А вера ль глубока в тебе?

Сними-ка шапку, милый Тони,
Вот видишь солнечный ты луч,
На всём природном этом фоне
Ты не увидишь грозных туч.

Повесь её как бы на палку,
Чтобы висела на луче,
Всю прояви свою смекалку,
Чтоб всё понятно стало мне.

Ты молодец, тобой доволен,
Здесь всё — оптический обман,
Но, объяснить я счас неволен,
Откуда божий дар и дан.

Вот мальчик здесь в песке играет,
Подкидыш он, он злой, немой,
И он, конечно, вряд ли знает,
Кто мама или папа твой?

И вновь Антоний отличился,
Мальчишке задал он вопрос,
И мальчик вдруг сам исцелился,
Коснулась как рука волос:

— Скажи мне, милый мой ребёнок,
Кто есть родители твои?
О чудо! Он не говорил с пелёнок,
Не помнил он своей родни:

— Епископ, Вы же мне папаша;
— Да тихо ты, так не кричи,
Всё правда, ты кровинка наша,
Но ты пока о том молчи.

Антоний, ты — Слуга, раб божий,
Отныне ты — велик и мал,
Венцом в иконе ты пригожий,
Святым ты в ореоле стал.

7

Исповедь

В прекрасном городке Паду;я
Красива(я) женщина живёт,
С душою злой и, всем рискуя,
Она на блуд всегда идёт.

Отца Антонио увидев,
Завлечь решила в свою сеть,
Его нисколько не обидев,
Ему держала свою речь:

— Приди ко мне святой Антоний,
Я исповедаться хочу,
Я вся больна, лежу в агонии,
Не знаю, я ли доживу.

Пришёл к ней в дом отец наш Тони,
Зашёл в покои прямо к ней,
И видит, женщина вся стонет,
И, вроде, плохо даже ей.

— О Вас повсюду слухи ходят,
Творите просто чудеса,
Больные вокруг Вас все бродят,
Святого слышать голоса.

Здоровья Вы мне пожелайте,
Поможет исповедь моя,
Меня пред богом оправдайте,
Вам благодарна буду я.

— Так продолжай ты, дочь моя,
Уже я слушаю тебя.

— Случилось в пятницу всё это,
Уж восемь дней тому назад,
Бог мой! Не где-нибудь и где-то,
Едва ль смогу сказать про ад.

Был поздний час, одна в постели,
Ко мне вдруг входит один друг,
Я вся живая еле, еле,
И охватил меня испуг.

Но в том я точно не виновна,
Он сел мне прямо на кровать,
Вела себя достойно, ровно,
Пыталась я его прогнать.

А Вы такой благочестивый,
Сидите тут, возле меня…
Мужчина Вы вполне красивый,
И честь свою всегда блюдя.

Серьёзным тоном наш Антоний,
Спокойно слушая её,
На том пикантном как бы фоне
Сказал, внимая всё житьё:

— Так продолжай ты, дочь моя,
Давно я слушаю тебя.

— Сидел он, молча здесь, на ложе,
Меня всю взглядом он пронзил,
И кроткий взгляд его, похоже,
Мне всё о чём-то говорил…

А пальцы — нежны и изящны,
Глаза — цвет неба, голубой,
Бородка, усики столь важны,
Светлы и вид их не простой.

Ах, милый мой, отец Антонио,
Всё точно также, как у Вас;
И он на том пикантном фоне
Сказал серьёзно, без прикрас:

— Так продолжай ты, дочь моя,
Давно я слушаю тебя.

— Со мной любезничал, как правый,
Распущенных касался кос,
И, как любовник, смелый, бравый,
Ко мне как будто бы прирос.

Он целовал мои все руки,
Меня всю обнимал, любя,
При том испытывал он муки,
И я в волненье вся была.

Серьёзным тоном наш Антоний,
Спокойно слушая её,
На том пикантном как бы фоне
Сказал, внимая всё житьё:

— Так продолжай ты, дочь моя,
Давно я слушаю тебя.

— Вот так проделал он со мною;
И чтоб всё ярче показать,
Она, прильнув к нему щекою,
Позволила отца обнять.

При этом целовала руки,
Ласкать отца начав всего,
Его ввергая в страшны(е) муки,
Лишь добиваясь своего.

— Мой друг спросил меня так страстно:
— Родная, любишь ли меня?
— И я в ответ сказала ясно,
Люблю неистово тебя!

Обняв Антонио за плечи,
Его втащила на кровать:
— Не может даже быть и речи,
Со мной, любимый будешь спать.

Давно люблю тебя я Тони,
Вот так неистово люблю;
А он в ответ ей в грубом тоне:
— Тебя я счас же прокляну!

Проклята(я), гнусная ты баба,
Тебя я вижу всю насквозь,
С тобой не оберёшься срама,
С тобой мне надо быть лишь врозь.

Ответом гордый, развернулся
И, хлопнув дверью, вышел вон,
В свою обитель он вернулся,
Жалел, что шёл к ней на поклон.

На это глядя с удивленьем,
Сказала Моника вослед:
— «Святых» немногих знаю с рвеньем,
Чтоб так вели мне все во вред.

8

Паломничество

Как верный христианин Тони
Всегда стремился к одному,
Увидеть лично гроб Господний;
Опять доверили ему.

Он признан самым настоящим
Посланцем общества Христа;
Осёл был куплен подходящий,
Чтоб груз вести, и неспроста.
 
И вот они уже в дороге,
Шагает Тони впереди,
Надежда вся на здравы ноги,
Осёл шагает позади.

Вдруг из леса, из засады,
Почуяв жертву для себя,
Медведь для собственной услады
Напал на «бедного» осла.

Его сожрал он без остатка;
Антоний сохранял покой:
— Коль был осёл едой так сладкой,
Теперь весь груз и будет твой.

Верхом уселся на медведя,
Поклажу всю взвалил ему,
— В (И)Ерусалим с тобой мы едем,
Теперь ты у меня в долгу.

Чтоб как-то наказать «варяга»,
Придумал Тони ему казнь,
За то, что съел медведь беднягу,
Привить на жизнь ему боязнь.

Пред самым Соломона храмом
Лежало множество камней,
Один из них, большой он самый,
Чтоб было всё ему трудней;

Взвалил в мешке ему на спину,
Уселся сверху ещё сам;
И эту жалкую картину,
Здесь представляем её Вам.

Медведь рычал от недовольства,
Но, ничего не помогло,
Расплата та за удовольств(ие)о
На душу всю его легло.

Медведь, хотя и утомлённый,
До Падуи бежал рысцой,
А Тони этим умилённый,
Вояж закончил этим свой.

— Теперь, мой друг, уже свободен,
Теперь идти ты можешь в лес;
И он, рыча: «Когда голоден,
Меня тогда попутал бес.

Теперь достойно я наказан,
С печалью ухожу я в лес;
Мой хищный нрав теперь «заказан»,
Ослов не буду больше есть.   

9

Последнее искушение

Из Падуи святой Антоний
Сидел над библией один,
Читал под свет своей иконы,
Ночами чтил — неутомим.

Когда сидел, читал однажды,
Видать, простужен был святой,
Чихал и кашлял он раз каждый,
Учуял чей-то взгляд другой.

Когда ж святой наш оглянулся,
Стоит красавица пред ним,
Но даже он не шелохнулся,
Он чтеньем библии «гоним».

Сказал он тут же милой деве:
— Коль только смотришь на меня,
Мне не мешаешь в моём деле,
Прощаю я, зато тебя.

Когда ж углубился он в чтенье,
Вдруг ощутил он на себе
Её странны(е) прикосновенья
За ухом и на голове.

Касалась пальчиком так нежно,
Приятно было всё ему,
Её касанья так небрежно,
Мурашки — в теле по всему.

Но Тони также был спокоен,
Спросил: «Касанье — это всё,
Читать вновь библию я волен,
Мне не мешает ничего».

Пред ним раскрылась она в танце,
Но не успел он всё понять,
Когда она в последнем шансе,
Позволила его обнять.

Уселась прямо на колени,
Ну, целовать со всех сторон,
«Встряхнув Антонио от лени»,
Земной любви он был лишён.

Антоний вышел из терпенья,
Охвачен яростию был,
Когда без всякого зазренья,
Святых ввергают в страстный пыл.

Схватил он крест, в стене висящий,
Направил прямо на неё,
И со словами, смерть грозящий,
Лишь прекратить её бытьё.

— Ко мне зачем ты привязался,
Нечистый дух меня покинь,
Будь кем ты есть, таким останься,
Сейчас же с глаз моих ты сгинь!

Пугаясь он разоблаченья,
Чёрт с шумом вылетел в трубу,
А Тони наш от облегченья
Продолжил «дуть в свою дуду».

Он стал весёлым и спокойным,
Уткнулся в чтенье он опять,
Он вновь сказался столь достойным
Святого славу поддержать.

— Святой из Падуи, Антоний,
Для нас всех ты пример во всём,
Ты знаешь нас, на этом фоне
И мы хотим заняться тем:

Позволь и нам на свете грешном
Всем быть такими же, как ты,
Живём мы в мире этом вечном,
Где все дела твои святы.

10

Жизнь Клауса и полёт в рай

Святой Антоний перед смертью
Прощаться с жизнью уже стал,
В тяжёлой этой круговерти
От жизни он в конце устал.

Направил стопы в лес дремучий,
Уселся он в «крутой» глуши,
Себя совсем он там замучил,
Таков был зов его души.

Он пил росу, питался мохом,
Сидел и спал на месте том,
Он высох весь, покинут богом,
Оброс травой его тот «дом».

Трава росла с ушей и носа,
Оброс он сам со всех сторон,
Но чтоб уйти, в том нет вопроса,
Не мог оставить он свой «трон».

Он сам себе твердил всё время:
— Не двинусь с места никуда,
Быть может, здесь найду знаменье,
И в рай проникну я тогда.

Вдруг видит, из глубокой чащи
Выходит дикая свинья,
О, бог мой, как «назло» для счастья,
Родник с водой она нашла.

Усердно рыла землю мордой,
Вода чиста и столь светла;
К тому ж, работой столь упорной,
Грибы ещё она нашла.

Хвалил свинью святой Антоний,
Он, наконец-то, ел и пил,
На том природном светлом фоне
Святой Антоний наш ожил.

— Свинья, теперь ты будешь другом,
Останься навсегда при мне;
Свинья была ему «подруга»,
С ней жили долго на земле.

Они и умерли так вместе,
Попали вместе они в рай;
Но в том раю, на новом месте
Поднялся страшный дружный лай.

Кричали турки и евреи,
Свинье не место здесь, в раю;
Всю жизнь свинью они не ели,
Считали вредною тварью;.

Но вдруг с ворот небесных, чудо,
Царица неба вышла к ним,
Не стало им обоим худо,
Не стал Антоний столь раним.

Рукою левой держит платье,
А правой вверх — лишь нежный жест,
Снимает с пары все проклятья:
— Входите, хватит здесь всем мест.

С серьёзным дружеским призывом
К спокойствию призвала всех,
Фигурой всей, её позывом,
От глянца ткани льётся блеск.

— Входите Вы, в наш мир согласья,
Здесь все у нас всегда друзья,
У нас и козочки в объятьях,
Так может быть здесь и свинья.

С весёлым хрюканьем свинюшка,
А с ней святой Антоний наш,
Свинюшка-друг и славна(я) «душка»,
Вошли в божественный «шалаш».

Конец    

Ноябрь 2011