Об алжирской поэзии XX века

«Ночь. Ветер звенит с удвоенной силой... Будь же и ты подобен ветру. Откажись как он ото сна, ибо все вокруг ждет изменений, все... и геометрия улиц, и солнце на небе, уставшее от вечной угрозы затмений... и сама История, из темных волн которой должен выйти невиданно новый мир. Время не ждет. Пора чертить контур воспоминаний о будущем...»
Мохаммед Измаил Абдун, алжирский поэт

Пожалуй, самая прочная связь, которая может соединить прошлое с будущим,— это память. Память о прошлом, чья высокая героика не должна быть забыта в новой жизни, память о будущем, пока оно еще не стало реальностью.

Алжирская поэзия — поэзия памяти о грядущих днях с их счастьем и светом и о днях минувших, днях жестокой борьбы и жертв, без которых не открылся бы путь в новый мир.

* * *

Поэзия Алжира на французском языке возникла в бурную эпоху, перенасыщенную политическими событиями, социальными сдвигами, переворотами. Это первая половина 50-х годов — начало войны за национальную независимость. В стихах того времени (а они в сборнике представлены такими известными и нашим читателям именами, как Мохаммед Диб, Малек Хаддад, Катеб Ясин) смешивались горячие мрачные краски боли с яркими светлыми красками надежды живой и упорной. «...Взором прикованная к страшной бойне, увидевшая свет вместе с событиями 1954 года (начало войны за национальную независимость), поэзия наша верно служила народу, борющемуся за освобождение родной земли... она слилась воедино с его бунтующим духом...» — писал в одной из своих статей известный алжирский литературовед и поэт Жан Сенак.

И все же было в алжирской поэзии некое противоречие, которое и по сей день нуждается в объяснении, а именно то, что существовала она в пору своего зарождения и расцвета по преимуществу на французском языке. Оторванность от прошлого национальной культуры была участью почти всей алжирской интеллигенции тех лет. Можно ли было изучать арабскую классическую литературу и язык в стране, где существовало всего три медресе на две сотни учеников?

В предвоенные годы одной из самых почетных работ для алжирского интеллигента «французской формации» считалось преподавание во французских средних учебных заведениях. Преподавали французский язык и литературу в лицеях такие писатели, как Мохаммед Диб и Малек Хаддад, Мулуд Маммери и Мулуд Фераун.

Однако этот насильственно прививаемый десятилетиями чужой язык сам претерпел любопытную метаморфозу: ассимилировался, стал «алжирской модификацией французского». Романист, драматург и поэт Анри Креа писал в свое время: «Как раз сейчас происходит формирование удивительно подвижного и живого языка, который можно назвать алжирским. От французского он отличается в той же мере, как американский от английского». А вот впечатления французского писателя Пьера Гамара от романа Катеба Ясина «Звездный полигон»: «Читая эту книгу, ясно ощущаешь
какую-то совершенно иную языковую и песенную традицию... затаенный внутренний ритм, прекрасно переданный средствами французского языка, за неимением иных форм выражения».

И вот на этом чужом и все же волей-неволей ставшим родным языке создавали алжирские писатели и поэты свои произведения. Иные с заметным оттенком горечи, как Малек Хаддад, для которого французский язык навсегда останется «страной изгнания», другие твердо и уверенно, подобно Катебу Ясину, отметающему языковый парадокс как нечто не стоящее внимания, ибо любой язык при умелом им владении становится покорным слугой мысли, а это — главное. Национальная специфика несомненно может передаваться и на чужом языке (надо лишь верно ощущать ее), и тут чужие литературные каноны служат лишь формой, которая свободно трансформируется в соответствии с требованиями содержания.

«Мы — наследники литературной французской традиции, и из этого следует, что, с одной стороны, мы должны писать не хуже, чем Гюго, Нерваль, Сен-Жон Перс, Арагон, Элюар... с другой же стороны, мы коренным образом от них отличаемся, ибо мы не французы, а алжирцы»,— писала в одной из своих статей алжирская поэтесса Анна Греки. Проходит время, и справедливость этих слов подтверждается самой историей алжирской франкоязычной поэзии. «Ясный голос, поющий на взнесенной к небу баррикаде», она всегда идет шаг в шаг со своим народом: сражается с ним за свободу в тяжелые годы войны и теперь, в мирные дни Алжира, борется за воплощение освященных столькими жертвами идеалов. Подтверждением жизнестойкости франкоязычной поэзии служит и то, что в современном Алжире она продолжает занимать значительное место в культурной жизни страны, благополучно сосуществуя с «сектором» арабоязычной поэзии, которая, естественно, вошла в силу после завоевания независимости и проведения в стране арабизации. Да и вряд ли могли бы прийти к несогласию оба этих поэтических начала, ибо растут они и развиваются в рамках одного национального единства, дополняя друг друга и объединяя традицию арабского литературного наследия с современными художественными приемами.

Поэты, открывающие наш сборник,— это поэты «хрестоматийные», чье творчество входит в обязательную программу обучения средних школ Алжира,— поэты, известные далеко за пределами арабского мира, переводящиеся на многие иностранные языки — Малек Хаддад, Катеб Ясин, Мохаммед Диб. Расцвет их творчества — грозовые годы войны, а смысл и цель его — вместе с народом пережить, перестрадать тяжелое время, постоянно помня о будущем, ради которого идет борьба, веря в его близкое царство.

Особое место в этой плеяде занимает Мохаммед аль-Ид. Он не только пионер алжирской арабоязычной поэзии, но и смелый новатор в национальном языке. Отказавшись от традиционной пышности образов и ставших привычными риторических фигур, он придает своим стихам более естественное, почти публицистическое звучание. «С народом будь всегда» — таков девиз его поэзии, отразившей путь, которым шла страна через тяжелое смутное время к началу открытой борьбы за независимость.

Среди франкоязычных поэтов военного периода — Малек Хаддад, пожалуй, самый мягкий и задушевный. Тяга к простой человечности всегда и во всем — основная черта его творческой сущности. Главный прием его поэтической манеры (при самой тесной связи его стихов с событиями текущего времени) — не называть вещи открыто и прямо. В самом суровом и трагическом он ищет простое, понятное, убедительно-естественное, чуждое лаконичности лозунга и открытого призыва. Героика для него — синоним человечности.

Сходны по содержанию со стихами Хаддада и стихи Мохаммеда Диба — тема изгнания, тоски по родине, эпизоды страшного военного времени в самом Алжире и, как лейтмотив, все та же память о будущем — надежда на лучшие мирные дни. Однако, если Малек Хаддад по форме своих произведений отталкивается от французского стихосложения — александрийского стиха, которым писал любимый его поэт Арагон, то Мохаммед Диб делает интересные попытки придать силуэту своих стихов национальный колорит, создать своеобразные вариации в народном песенном стиле. Такова типично алжирская «песня изгнания» («Занимается утро») или стихотворение «Скиталица земная» — с аллегорической фигурой женщины-Родины, женщины-Свободы. Интересно, что впервые эта маленькая поэма появилась на страницах романа Диба «Пожар» (1955), знакомого многим нашим читателям по русскому переводу. И автором этой песни был один из главных героев книги — народный певец Слимен Мескин, призывающий крестьян к восстанию против французов.

Особый разговор — о Катебе Ясине. На первый взгляд его поэма «Гриф» кажется «грамматикой любви», все переливы и превращения которой открывает перед нами автор, заключив их в звучные, удивительно красивые по форме строки. Но подчеркнутая лиричность Катеба не означает ухода от жизни в круг личных проблем: символ любви его — прекрасная Неджма, постоянная, навсегда избранная им героиня всего его творчества — олицетворение Родины, Неджма-Аль Джезаир (Неджма-Алжир) во всей его жизни — прошлой, настоящей, будущей.

Творчество Башира Хаджа Али — как бы итог поэзии военного времени. Его стихи звучат торжественным гимном во славу борцов за свободу народа, тех, кто пал на поле боя или в тюрьмах под пытками, и тех, кто, пройдя через великое испытание, вышел из него не ожесточенным, а как бы очищенным, открытым для нового мира света и радости.

Новая эпоха в жизни Алжира, как и в жизни его литературы и поэзии, начинается с 1962-м годом — годом завоевания национальной независимости. Приходит и новое поколение поэтов со своими задачами, требованиями, надеждами. Жизнь предлагает им тысячу разных тем. И каждый выбирает то, что более согласно с его поэтической сущностью. Есть поэты, которые, словно птицы на рассвете, поют, ослепленные яркими лучами, в радости, что ночь миновала. Любовь без трагического излома, как у несчастной, никому не дающей радости, вечной скиталицы Неджмы,- любовь, разделенная, нет ли, все равно прекрасная в своем не омраченном грозовыми тучами блеске — это Недия Гендуз и Фарид Атик. Цветы — не запыленные, не роняющие лепестки, как у Катеба Ясина, а яркие, живые, в сверкающих каплях росы — это Ахмед Азеггах.

Но безоглядная радость жизни, наслаждение идущей минутой, — лишь заслуженная, хоть и недолгая, передышка после стольких лет страха, борьбы, напряжения. Она уступает место размышлениям более глубоким, осмыслению жизни более продуманному, сложному. Что есть родина, «вечная родина»? Живописно-яркий, движущийся мир людей, животных, стихий, изменяющихся и единых в своей национальной завершенности, сохраненной круговоротом времени — таким воссоздает мир Алжира поэтическое воображение Нордина Тидафи.

И словно та же знакомая песня, подхваченная на полуслове, звучат стихи Малека Аллулы о широких, еще не познанных до конца и в прошлом своем, и в настоящем землях Алжира. Необозримые, светлые пески пустынь, в следах из глубины веков идущих караванов, заброшенные колодцы, хранящие на дне своем «мечты стольких искателей свежей воды», гордые руины — символы былого величия и славы — владения предков и память о них — бескрайний мир, жаждущий обновления.

Память о предках, память об истории страны, о постоянной через все века идущей битве за ее независимость — в стихах Ассии Джебар. Прекрасный и богатый край, все время находящийся под угрозой иноземного вторжения,— Алжир знал годы славы и падения, годы свободы и тягостного ига навязанной оружием власти. И каждый раз, когда новая орда завоевателей появлялась у границ страны, словно «четвертованной между двух континентов», мощная волна противоборства взносила на своем гребне героя-освободителя, чье имя сохранялось потом в истории, в народных песнях, в стихах поэтов. Нумидиец Югурта сражался с римскими легионерами, берберская воительница Кахина вела конницу против враждебных племен с континента, капитан Хамиду ар-Раис дал бой огромной американской флотилии, эмир Абд аль-Кадер мужественно сопротивлялся вторжению французских войск. Но Ассия Джебар выбирает любопытный эпизод истории, когда во главе освободительного движения оказался не алжирец. Это было в начале VI века. Испанцы начали завоевание Северной Африки. Они укрепились по всему побережью Алжира. Подход к стране с моря охраняли их военные галеоны. Тогда алжирские правители обратились за помощью к человеку, прозванному «гроза морей»,— турецкому корсару Аруджу, флотилия которого считалась сильнейшей по тем временам. Арудж не был традиционным пиратом, купающимся в золоте и крови. О нем шла слава, как о человеке разумном и справедливом, всегда готовом прийти на помощь тем, кто в ней нуждается. Недаром в бою он лишился правой руки, защищая от преследований инквизиции испанских морисков.

Арудж приплывает к берегам Алжира и разбивает наголову испанский флот, а затем изгоняет захватчиков из почти всех занятых ими городов. Население встречает его как долгожданного освободителя,— ему торжественно вручают ключи от ворот столицы. Тем временем один из местных правителей заключает договор с испанскими военачальниками и вероломно нападает на Аруджа. В неравном бою гибнет и сам «однорукий», и лучшие из его воинов. Арудж становится национальным героем Алжира. В народной памяти, в песнях, балладах он живет как ба-Арудж — «однорукий отец», заступник, вершитель правосудия. Так же ласково — ба-Арудж, покровитель Аль-Джезаира — называет его и поэтесса, окаймляя его именем свою поэму о родине.

И снова воспоминания о прошлом, героическом прошлом, которое не умирает, — в стихах Нуреддина Аба. Шестнадцать лет отделяют появление его сборника «Газель полуночи» от года завоевания независимости, но на страницах его книги трагические события военных лет оживают с новой силой.

В основу «Газели» легло реальное событие, свидетелем которого был автор. Через несколько дней после объявления окончания войны в окрестностях одного из пограничных городков Алжира были найдены убитые юноша и девушка. Должно быть, их расстреляли из пулемета на близком расстоянии. Никто из местных жителей не смог их опознать. Только на руке у девушки сверкал золотой браслет с надписью: «Прекрасной Газели от Азиза». Очевидно, это были партизаны, спустившиеся с гор и ставшие жертвой оасовцев. Им посвящает свои стихи Нуреддин Аба, и стихи эти звучат как два перекликающиеся голоса, мужской и женский, поющие друг другу песню любви, боли, надежды.

Отношение современного алжирского поэта к жизни, осознание им значительности его миссии в современном обществе прекрасно выразил в одном из своих выступлений Малек Аллула: «С моей точки зрения, поэзия должна носить исключительно революционный характер, то есть влиять на формирование общества... Бездумное, легкомысленное отношение к тому, что выходит из-под пера,— недопустимо. Разве могут сделать поэзию хоть сколько-нибудь значительной ухищрения формализма или повторение допотопных общеизвестных истин?.. Надо все менять, без сожаления отбрасывать ненужное, устаревшее. Разбить сладкоголосую флейту, рассеять миражи... Лишь тогда поэзия сможет существовать свободно!»

Арабским словом Хайат — «жизнь» называет Рашид Бей поэзию. Поэзию правды, поэзию борьбы за воплощение идеала, уже угаданного в прошлом и ясно очерченного «контуром будущего». Предостережением, а подчас и открытым вызовом всем, кто пытается исказить, извратить то лучшее и новое, ради которого велась столь упорная борьба не только в Алжире, но и во Вьетнаме и на Кубе, борьба, которую сейчас ведет арабский народ Палестины,— звучат стихи франкоязычных поэтов Рашида Буджедры, Хаму Бельхальфауи и Юсефа Себти, и пишущих на арабском языке Омара Аззераджа, Хамри Бахри, Мохаммеда Лахдара Абдель-Кадера ас-Саихи. Ибо баррикада еще не снесена, и долгий путь еще не пройден. А кому, как не поэтам, известно, что путь этот может сократить лишь одно — сияющая в конце его цель, то будущее, которое оживает в ярких строках поэмы Хамри Бахри:

Будущее прилетает, как голубь на рассвете.
Будущее — вспаханная земля,
тучи, ветер...
Всадник-будущее любит цветы и росы,
родники и острые косы.
Всадник-будущее ранит любовно грудь земли плугом,
и сплетаются руки в объятия,
и цветущие лилии поднимаются над лугом...
(Перевод Р. Казаковой)

Г. Джугашвили