Cолнце предполагаемой весны

   Рассказ Бэра Яковлева был опубликован в газете "СМ" ("Советская Молодёжь") от 19
января 1995 г. с пометкой, что это - один из рассказов, отмеченных на конкурсе Союза
писателей Латвии и посольства РФ в Латвии. Я вырезала его из газеты, заложила в
какую-то книгу, чтобы не потерять, но периодически теряла эту вырезку, потом находила,
перечитывала, и, поплакав, опять куда-то перепрятывала. Потом, в очередной раз потеряв
драгоценный листочек, пыталась найти рассказ в интернете,
но не нашла ни самого рассказа, ни какой-либо информации об авторе,
возможно, это был псевдоним... И вот, всё-таки найдя в своих бумагах
пожелтевшую газетную вырезку, такую дорогую для меня, решила поделиться
этим пронзительным до боли рассказом со всеми Вами. Только не читайте его отрешённо,
абстрагировавшись, а представьте себя или дорогих Вашему сердцу близких на месте
участников этих трагических событий. Спасибо автору за эту жизненную школу в его
рассказе.

1               

В акварельно-чистый летний день в кособокой скрипучей коляске катил Жердев-старший своего Малыша, годовалого Жердева-младшего, по эспланаде Райнисовского парка, напевал себе под нос некий коктейль из "сотни юных бойцов" и четырех негритят, которые пошли купаться в море, как вдруг некто иностранец - нет, не воландовской наружности - отделился от серо-каменного "мужика в пиджаке", давно усевшегося на постамент, и подошёл к Жердеву, и протянул ему две пятисотенные купюры. Вот так просто, с улыбкой, протянул тысячу рублей и что-то сказал, указывая на малыша - дескать, детишкам на молочишко, и, кланяясь, поспешно удалился, растаял в солнечном нимбе Христа. Жердеву бы отказаться от милостыни, посмеяться в ответ, но его тощие пальцы - длинные, тощие пальцы - сами вцепились в дензнаки, а шея подчёркнуто вежливо наклонила лысеющую голову к груди. Все, заметано, спасибо, мерси, данке шен... - жалкий лепет. И унижения как ни бывало, когда торопко возвращался из парка домой, когда протянул жене великолепную тысячу рублей: - Во, Катюша, наш Малыш, наш гениальный Лелик заработал сегодня для нас тыщу рублисов. По такому случаю, женка... Молодая женщина расцвела в счастливой улыбке: - Да уж знаю, знаю! Тебе, Жердев-старший, чекушка водки причитается, Лелику флотский костюмчик, а мне... - А тебе самые модняцкие и дорогие колготки. Ты у нас еще такая молодая. Это мы с Малышом - старые морские волки! Когда ввечеру, раслабившись, Жердев-старший употреблял свои двести грамм водки, под сердцем засосала жгучая обида. На кого? На всех, и на себя в первую голову... Да что там говорить, ещё недавно перед ним растекалось, бурлило половодье великой весны - сколько ожидалось радости! Не минуло и тридцати лет, как он - Жердев -тогда ещё не старший, а просто Леша Жердев, и его верный друг Жора Мансуров, успешно закончив десятый класс и распрощавшись с девчонками-одноклассницами и   пацанами, с учителями и школой, высокомерно поплевав на пыльные дувалы Самарканда, как-то очень уж уверенно и храбро ринулись в город на Неве, по вызову из военно-морского училища. Как радостно билось сердце перед храмом со стеньгой на Двенадцатой линии, на ступеньках перед бронзовым Крузенштерном, в Компасном зале перед портретами прославленных российских моряков и в зале Революции перед рядами пришедших потанцевать и пококетничать девушек... "Учению быть мореходных наук..." И перед тем как отвалить учебному судну в дальний поход, взлетала чарующая мелодия "Прощания славянки" и возносила гардемаринов флота российского над солнечной людной площадью в Кронштадте... И море для них начиналось с Двенадцатой линии... Для прохождения дальнейшей службы оба они, и Жердев, и Жора Мансуров, выбрали Балтику - тогда ещё можно было выбирать из четырёх флотов и нескольких флотилий. Августовские отпуска оба они проводили в своем родном солнечном Самарканде - на расстоянии многих лет и верст город детства и юности перетягивает силой любви любые другие веси и города. Но вот пришел, обрушился на их светлые романтические головы несуразный 1991-й. Если вспомнить Вознесенского, то про цифру 1991 можно сказать его словами: "Слева - десять, и справа - десять, по идее - счастливый номер!" А для таких, как Жердев и Жора Мансуров, "счастливый номер" обернулся катастрофой - оба они оказались ненужными флоту, ибо не хотели, не могли отречься от светлого прошлого, остались верны единожды данной присяге. Естественно, обоих друзей уволили на гражданку - сирыми и старыми, неприспособленными к новой жизни... Георгий уехал в Самарканд, звал за собой Лешу Жердева, но, хоть и был Самарканд родиной Жердева,чужим бы оказался он и там. И Россия ему чужая, и Балтия... Не выезжая никуда за пределы великой Родины, семья Жердевых оказалась за границей, в чужом царстве-государстве. И ничего нельзя было поделать.
 
2               

А Жердеву-младшему в "счастливом" 91-м было уже четыре годика. Рос Малыш шибко уверенно, крупным, как большинство ребят в Прибалтике, не то, что в Самарканде - засушенные солнцем стручки. Впрочем, габаритами Лелика мама Катя гордилась с его рождения - почти пять кг и рост - дай Бог каждому! А уж ума у Малыша - естественно, палата! В неполных три годика Малыш, глядя, как загружают палыми листьями тележку трактора в парке Райниса, глубокомысленно изрек почти гениальную поэтическую фразу:" Тлактол увозит осень!" В четыре года он самолично катал свою старую кособокую коляску к "мужику в пиджаке", называл коляску косилкой и не травку подстригал на газонах, а ожидал тех пятисотенных купюр, которые когда-то заработал для отца и мамы. Но тщетно старался: "косить" иностранцев не удавалось. В шесть лет Малыш стал школьником. Вот когда мама и Жердев-старший увидели, насколько перерос Малыш своих сверстников - физически, и умственно. Этакий детина, недоросль в первом классе - большеголовый, красивый, крепкий. И ставил в тупик юную учительницу, выдавая на-гора поэтические строки собственного сочинения: " И камушек в ботинке - не камень преткновенья. Из-за него не обвиняю всех..." А дома длинными зимними вечерами, устраиваясь в постели, просил на сон грядущий: - Давайте поговорим про папин Самарканд! Папин Самарканд уже второй год был у Жердевых семейной реликвией, заветной мечтой, синей птицей надежды. Потому что Жора Мансуров удачно вошел в бизнес своего родного города и теперь в каждом своем письме настойчиво звал Лешу Жердева: приезжай, навсегда, насовсем!... Но Жердева-старшего пугали все эти головоломные проблемы с жильём, с пропиской, с таможней и пошлинами. Не видел в клубке проблем той ниточки, за которую надо ухватиться, чтобы размотать проклятый клубок... "Вот придёт весна, настоящая весна, и мы уедем отсюда. Уедем к дяде Жоре в Самарканд," - говорила Малышу бедная мама Катя и почему-то плакала. А Малыш радостно и бравурно выдавал новые гениальные строки: " Я в Самарканд хочу, на площадь Регистан - жевать лепешки, солнце пить горстями..." Одна весна сменяла другую... И наступила страшная осень, когда мама Катя, такая молодая и красивая женщина, по-старушечьи куталась в шерстяной платок и вслух мечтала о рассыпчатой молодой картошке, той картошке, которая была в пору её студенческой юности. Как весело и ударно работали они, студенты, на колхозных полях, а ввечеру всем курсом варили картошку "в мундирах". Вот бы сейчас!... - Бедная моя мама, она хочет картошку в мундирах, - ласкаясь к маме Кате, весело посмеивался Малыш. А про себя подумал: чего проще принести сейчас маме молодой картошки! Пацаны с их двора уже делали короткие набеги на чужие огороды, таскали всё, что под руку подвернётся. Особенно отличался Витька-рыжий... И ничего не говоря маме Кате, Малыш потихоньу слинял из дому. Во дворе Витьку-рыжего не нашёл и решил в одиночку отправиться на незаконный промысел. Примерный маршрут Малышу был известен: пятидесятым автобусом за Деглавский мост, там где-то раскинулись плантации самовольщиков-огородников, которые осваивали целинные и залежные земли Города без ведома властей...

3               

Пенсионер Байдуков Иван Сергеевич в этот тихий августовский вечер не хотел ехать на огород за картошкой, но дочка погнала старого: внуков кормить нечем. И поплелся Иван Сергеевич, прихватив ведро, на свой ближний сад-огород... Невесёлые мысли тяжело и отрывочно ворочались в его седеющей, уже чуть трясущейся голове. Как быстро и неовратимо приходит старость. Ещё недавно, год-два назад, был он солидным и крепким мужчиной, а тут вдруг и как-то очень уж безропотно сдал... Не разглядывая и не замечая ничего окрест, он привычно приблизился к ограде своего огорода, нащупал отодвигающуюся доску, болтавшуюся рядом с примитивной калиткой, которой он почти никогда не пользовался, да на этот раз он и ключи вроде с собой не взял, и пролез на огород через дыру в заборе, как делал не в первый раз. Ковыляя по грядкам, Иван Сергеевич вдруг увидел пацана лет десяти-двенадцати, как ему показалось, который нахальным образом дёргал ботву его, байдуковской, картошки!.. Дёргал ботву, а из земли выгребал крупные кругляши "синеглазки" - кровной, добытой Байдуковым, вернее - выведенной самолично, саморучно. "Ах ты, щенок! - сначала просто удивленно, беззлобно воскликнул про себя Иван Сергеевич. - Туда же, мало тут всяких бродяг и пьяниц ходит и пакостит! Теперь вот и детвора полезла воровать... Ну мерзавец, ну подлец, я тебе покажу сейчас синеглазку!" И дикая злоба пришла на смену удивлению, растерянности... Злоба переполнила его слабое старческое сердце. Задыхаясь, Иван Сергеевич тихо и незаметно подкрался к малолетнему вору и очень уж ловко - хвать пацана за воротник - за шкворень, как они говорили. - Ага, попался, негодяй, мерзавец, вор! Малыш вздрогнул всем своим телом, поднял от земли свою большую с жесткими волосами голову, посмотрел в злобное лицо старика и попытался вырваться, вырваться и дать деру. Но не тут-то было - седеющий, трясущий головой пенсионер Байдуков крепко держал Малыша за шиворот и за руку. - Говори, кто тебя учит воровать, ну! Малыш учащенно сопел и молчал, словно воды в рот набрал. А Байдуков уже не в силах был справиться со своей злобой, с ненавистью, и, не раздумывая, стал бить пацана по чем попало: по голове, в основном, по его большой, гадкой. ненавистной ему голове... Бил сначала одной рукой, потом обеими - пацан уже не вырывался, упал на грядку рядом с небольшой кучкой выкопанной им картошки, весь выпачкавшись в земле, в черной плодородной земле, между прочим, унавоженной самим пенсионером Байдуковым... Не у каждого на огороде была такая красивая, хорошо родившая земля!.. Молчание пацана раздражало Ивана Сергеевича, и он не мог остановиться: всё бил и бил - и не только по голове... Байдуков увидел, как из разбитого носа мальчишки густо потекла ярко-красная горячая кровь, и остановился. Устал. Сидел над избитым худеньким тельцем пацана и тяжело дышал. Во рту пересохло, сердце стучало, как метроном... Кружилась и тряслась его седеющая голова, руки дрожали... - Молчишь, ворюга? - наконец прохрипел Баудуков, с трудом поднялся и потянул мальчишку за собой. - Сейчас я тебя запру в подпол, а сам пойду за полицией, за полицаем... Так-то! Посидишь, вспомнишь, голубчик, кто такой и откуда, и кто тебя, мерзавца, воровать научил... И Байдуков втолкнул слабо упирающегося пацана в конуру, которая называлась "дачным домиком". Не выпуская пацана из рук, вернее, из одной руки, второй рукой Иван Сергеевич отвалил в сторону тяжелую крышку подпола, подвала то есть... Отвалил, открыл люк в сырую черноту подвала - и одним махом забросил пацана под пол. - Посиди, посиди там, воровать там нечего, подпол пуст! И навалил тяжелую деревянную крышку на место, аккуратно установил, а сверху взгромоздил какой-то несуразно тяжелый комод. И, сделав благое дело, "завещанное Богом", как мельком подумалось ему, Иван Сергеевич пошел набирать картошку в свое ведро, принесенное из дому. Впрочем, копать ему не надо было, хватило того, что надёргал малолетний воришка. ...Домой возвратился Иван Сергеевич затемно. Дочка с порога набросилась на него с упреками: -И где тебя, старого, носит? Тебя только за смертью посылать. Дети спать улеглись не жравши. Готовить картошку не буду, поздно. И приглядевшись к отцу, фыркнула: - Весь-то ты в земле и в крови!.. На колючую проволоку грудью лез, что ли? Иди мой руки-то! Откуда кровь-то, отец? - А-а, это? - Иван Сергеевич впервые увидел следы крови на одежде, на руках... Увидел и удивился, стал тщательно разглядывать свои руки, будто видел их впервые. Про воришку-пацана ничего дочке не сказал, молча поплёлся на кухню. Здесь он опять стал разглядывать следы чужой крови на руках, на полах пиджака. "Куда звонить-то - подумал он. - Ноль-два, что ли? Милиция была 02, а эти, полицаи, где?" Тут он ярко представил себе малыша - да вряд ли ему 10-12 лет, пожалй, намного меньше... И какой красивый мальчуган, и хорошо, очень прилично одетый - штанишки модные, рубашка импортная, воротничок беленький... Очень красивый и приличного вида, серьезный такой парнишка... Должно быть - отличник и мамин сынок... Попал под влияние горотской голытьбы... Со шпаной снюхался... И, главное, - молчит, как партизан. И так его, и так - нет же, ни слова в ответ!.. А вдруг он там в подполе... помер или помрет? - Иван Сергеевич испугался, сердце затрепыхало, как заячий хвост. Испугался пенсионер Байдуков Иван Сергеевич до ужаса. В глазах потемнело. "Надо позвонить, срочно по-зво-ни-и..." И понял, что не сможет - не сойти с места. И дочку позвать - нет сил, голос пропал... Потянулся к настенному шкафу за коробкой с валидолом, нащупал заветную коробку негнущимися пальцами, попытался выудить из неё таблетки, не успел... Ноги подогнулись, и он рухнул на пол, ударившись головой о край газовой плиты. Струйка крови по-стариковски нехотя, слабосильно потекла от виска к шее, за воротник... И натекло - словно кот наплакал. и маленькая лужица тут же высохла, будто и не бывало никакой стариковской крови. Легко умер пенсионер Байдуков, тихо отдал концы, будто и не жил.

4               

И пришла в дом Жердевых первая ночь без Малыша. "Лелик, мой бедный Лелик!" - кричала мама Катя и не могла представить себе, где он, ее прекрасный Малыш? За первой ночью пришёл день, потом опять ночь, а Малыша не было. И пацаны с их двора не могли ничего путного сказать - никто не видел, куда и когда исчез со двора Малыш. Жердев старший согнулся, как поломался, и в первую же ночь голова его полностью побелела. И стала чуть-чуть дрожать, как это бывает у очень старых людей. ...Малыша нашли через месяц. Когда дочка Байдукова Ивана Сергеевича, схоронив отца, пришла с детьми на огород, кто-то из её пацанов полез в погреб, подвал то есть, и натолкнулся в сырой темноте на сырой разлагавшийся труп мальчика... И солнце предполагаемой весны закатилось.