степь, лон и фэлда. цыганские сказки

                СТЕПЬ

В одну из теплых июньских ночей, когда бархатный плащ темноты, кружась, опускался к Земле, а остывшее Солнце уже пряталось в жарких своих кузнях, возвращал¬ся из дальних странствий старый Южный Ветер. Чуть прикрыв глаза, медленно плыл он среди фиолетовых озер-облаков, задумчиво перебирал руками хрупкие нити лун¬ных лучей и то ли от усталости, то ли от вечного своего оди¬ночества тяжко вздыхал. Ничто сегодня не радовало Ветер: ни холодное мерцание волшебных звезд, ни хрустальная музыка царицы ночи Луны, ни ее тонкий, изысканный про-
филь... Печаль, непонятная печаль томила его старое, устав¬шее от всего сердце.
—  Что со мной? Откуда эта напасть? — спрашивал сам себя Ветер и, холодея все больше, спускался к Земле.
Вот он тихо коснулся матовой поверхности одной из ее прекрасных рек, улыбнулся, ласково погладил зеркало ве¬черних вод, как вдруг в глубине его увидел свое дряхлое, морщинистое изображение.
—  Стар! Вот оно что...
Яростно дунул Ветер, плеснул в берега водой, поднял си¬зые буруны, завертел водовороты, но вновь улеглись вол¬ны, и вновь появился в безжалостном зеркале огромный старик с седыми усами и длинными намокшими прядями редких волос.
—  Остыл, — забормотал Ветер. — Совсем остыл... Земные слезы затуманили взор, и тоска сжала сердце.
«Ах!» — сильно расстроился старик. Кулачищами взбил волны, как постель, нахмурился пуще прежнего и неожи¬данно увидел в сиреневом дыму берегов костер, а возле — бешено кружащуюся в танце молодую цыганку. Вскочил Ветер, смотрит, а там, на обрыве, стоят серпом разноцветные шатры, бродят неподалеку стреноженные кони и у ог¬ня сидят веселой толпой цыгане да пьют из бочонка вино. Бурно возрадовался старик. Свистнул молодцевато, пере¬бросил плащ через плечо и ринулся к берегу!
...Подобно древнему Пану притаился он в кустах у кост¬ра и, широко открыв глаза, залюбовался красавицей пля¬суньей. Аи да девчонка! Летал из руки в руку бубен, весело звенели мониста из монет, змейкой вился по кисти браслет, жарко пылали губы, а глаза излучали столько счастья, что бродяга не выдержал, выскочил к костру и пустился в пляс, забыв обо всем на свете! Цыгане не удивились пришельцу. Смуглые пальцы рванули серебряные струны гитар, табор запел так, что эхо над рекой застыло и заслушалось.
...Мечется Ветер в огненном танце, взлетает пламенем до самых небес,  бросается вприсядку,  швыряет,  будто розы
алые, головешки костра к ногам цыганки и все просит: «Имя, имя мне скажи, чтоб знал, кого люблю отныне!»
Ха-ха-ха! Смеется в ответ плясунья, летает, будто ведь¬ма, по кругу да скалит в ответ свои белоснежные зубы! Эх! Не остановиться, не сдержать порыв старому!
—  Люблю тебя! — воскликнул Ветер. Крепко обнял он красавицу при всем таборе, жарко поцеловал в открытые, трепещущие губы.
— Дык, дык! Смотри! — закричали цыгане, а она, как су¬масшедшая,   прыгнула  высоко  над  костром  и  понеслась прочь, еще пуще хохоча.
—  Будь моей ромми! — просил Ветер. Нет ответа. — Лю¬бимая!!!
Очнулось эхо:
—  Люби... люби!..
Сжигая все на своем пути, ринулся вдогонку старик.
...Летит смуглянка, дымится ее обгоревшая юбка, в кровь секутся ноги, черным шлейфом свистят за спиной волосы. «Стой!» — молит ее Ветер, спотыкается. Из последних сил кричит цыганке про свадьбу, про платье тополиного пуха, бочки вина и груды золота, но смеется она и мчится все дальше и дальше.
Рассвирепел тогда Южный Ветер! Пламенем дохнул по лугам, багряным пожаром восстал на ее пути. Остановилась цыганка. Гордо откинула с лица опаленные пряди.
—  Прочь, старый! Не хочу даров, не хочу венца. Я воль¬на, как и ты, отступись!
На колени упал влюбленный:
—  Пожалей, черноглазая!
—  Нет! — крикнула цыганка и бросилась назад, к табору. Медленно встал с земли горячий Южный Ветер, тяжелой
птицей взмыл в небо, взглянул последний раз на любимую, застонал и, рассыпавшись искрами, ринулся вниз! Ахнули цыгане! Их отраду и веселье вдруг закружил смерч, поднял высоко-высоко и понес к обрыву. Рассыпалось монисто по траве, лег на лужайку платок, будто звезда пала в воду цы¬ганка! Кинулись таборяне к реке, стали кликать, но тут...
Засиял над волнами солнечный венец, полетел невесть от¬куда тополиный пух, блеснули на цветах росинки, а обрыв заалел кровавыми маками... Поняли люди, что напрасно ис¬кать плясунью, запрягли коней и, запев печальную песню, покатили прочь...
Вот так, говорят, и появились на Земле огромные зной¬ные степи. Появились и цветут желтыми, спаленными цве¬тами разлуки. И еще говорят... Каждую тридцатую зарю ию¬ня прилетает на тот обрыв старец в блестящей одежде. Горько плачет, тихо зовет:
— Фэлда, Фэлда... — тянет к воде руки, танцует какой-то жуткий танец, падает и опять плачет!
Огненные сполохи мечутся по степи перед рассветом, бурлит река, и так до тех пор, пока не засияет в небе золо¬той венец и не падет на траву, будто слезы, роса...

                ЛОН И  ФЭЛДА

Там, где Черное море дарит суше изумруды брызг своих, где солнце светит для счастья и веселья, а берег пустынен и дик, бродил когда-то цыганский табор. Был он невелик — десяток кибиток, но стар, будто Рим, и поколений в нем сменилось столько, что даже столетний вожак Чури мог рас¬сказать лишь о пяти последних...
Вот в майскую ночь, двенадцатого дня разбил табор шат¬ры и ждал новое, совсем новое поколение. Утес, как кин¬жал, распарывал небо, лил дождь, и слабо светила луна; пе¬ли цыгане, взывая к тем, что должны прийти в мир и поз¬нать дороги и реки, радость и беды, любовь и гибель...
Пал рассвет. Две матери, в кровь кусая от боли губы, раскачивая возки, закричали наконец первозданно, ликующе, и вопль подхватили новорожденные — громко, испуган¬но. Встал Чури, отбросил плащ, белый, как его кудри, и произнес: «Ромалэ, не надо плакать и причитать раньше времени, не надо и гадать более». Снял старик с пояса ста¬ринный кинжал, возвестил табору, что нарекает детей же¬нихом и невестой, а по истечении семнадцати лет — мужем и женой, и просил небо, чтоб покарало их лишь в случае супружеской неверности. Бросились цыгане на колени и то¬же просили.
Кинжал отдал вожак отцу мальчика. Сказал Чури, что в ночь, когда жена забудет мужа, а он жену, умрет один из них. Заплакали матери. Двух лучших жеребят подарил ром отцу девочки. Имена детям придумал табор — Лон и Фэлда. Утром табор ушел. Долгих семнадцать лет стучали колеса его кибиток, догоняя весну, много подков потеряли кони, но пришел день, и вернулись цыгане на берег моря, где роди¬лись Фэлда и Лон. Может, случай, может, Чури, давно ушедший к Верхним Цыганам, повернул их дороги, а скорее всего судьба — чудный мастер, смыкающий кольцо жизни.
Время превратило Лона в статного мужчину — он мог ко¬вать, плясать да так играть на гитаре, как никто в таборе, а Фэлду — в красавицу, не знавшую равных в танце и пении: прекрасное лицо, голос, полный скорби, — люди плакали. Огненные пляски ее доводили до исступления. Щедро пла¬тили Фэлде, и табор был доволен. В толпе цыганок возвра¬щалась она к кибиткам на закате дня. Перед стойбищем встречал ее Лон на горячем коне. Выхватывал он любимую из окружения подруг и уносил на седле — в ореол бордовых лучей солнца. Все шло к богатой и счастливой свадьбе. Цы¬гане выбрали день — двенадцатое, а месяц — май.
Утро этого радостного дня мужчины встретили состяза¬нием в скачках, женщины — устройством шатра молодых и приготовлением кушаний.
В обед рекой лилось вино, и веселье набирало силу. Хмельные цыгане стали удивлять в умении «мар чуняса» — биться в переплясе. Устав от поздравлений, тостов, песен, жених и невеста удалились отдохнуть перед ужином. На за¬кате солнца подошел к костру весь в черном гаджо, ведя в поводу вороного коня. Красивое лицо незнакомца прикры¬вала широкополая шляпа. Был он мрачен. Конь его не ржал, не бил копытом. От вина гаджо отказался, замер, опустив глаза, и молчал. Кто знает? Может, отдыхал он среди сво¬бодных людей, может, просто песни слушал. Не принято у цыган гнать гостя. Решили они его развлечь. Десять лучших девушек пустились в пляс: мелькали смуглые ноги, дрожали влажные плечи, вихрем кружились красавицы, почти каса¬ясь шелком юбок лица гаджо, но стоял он, не меняя позы, будто ничего не видел, будто не за тем пришел...
А в это время целовал Лон свою невесту, сидя в шатре, клялась она в верности, обещала быть лучшей матерью и же¬ной, как вдруг позвали ее подруги. Откинул полог цыган — разгоряченные танцем плясуньи бросились наперебой рас¬сказывать о чудаке-госте и просили разрешения на «свадеб¬ную», чтоб спела ее Фэлда перед пришельцем. Цыган разре¬шил, прилег на подушки и размечтался о будущей жизни...
Подошла к костру Фэлда, посмотрела на незнакомца и запела «свадебную», став близко-близко. Лишь услышал гаджо ее голос, как тут же сорвал с головы шляпу. В ужа¬се увидели таборяне пылающие рубинами глаза, смоляные кудри, с треском ронявшие искры на черные плечи. Замер¬ла на миг и Фэлда...
Разгорался все ярче костер, жалобно заржал вороной конь — никто не мог двинуться с места. Грянул гром. И тут бросилась в огонь Фэлда, раскидывая угли в немыслимом танце, не чувствуя жара. Блеснула ослепительно молния, и пала к ногам черного гостя красавица-невеста...
Ждал свою любимую Лон, ждал — и вдруг видит, как протискивается в щель полога большая черная птица... Уди¬вился цыган, замахнулся на нее, но запищало жутко чуди¬ще, вперило в человека злобный взгляд и заковыляло прочь, оборачиваясь и как бы приказывая следовать за ним. Рас¬свирепел цыган, выхватил нож, но показалось ему — нес¬проста это странное явление, и решил Лон покинуть шатер...
Стояли будто пораженные громом цыгане. Не было ни у кого сил, чтоб приблизиться к Фэлде, поднять и отнести в шатер. Так продолжалось долго... Наконец рубины гаджо погасли, пошел он в степь, держа коня в поводу. Фэлда встала и направилась следом... Вспыхнул ярко костер. Оч¬нулись от наваждения цыгане. Фэлда и пришелец исчезли!..
Вошел Лон в редкий прибрежный лес — и вдруг превра¬тилась черная птица в женщину, объятую легким голубым пламенем. Поразился цыган. Что все это значит? Кто эта незнакомка? Долго еще бродил завороженный Лон. Жен¬щина то пряталась за обломками скал, то скрывалась за де¬ревьями...
Не нашли цыгане Лона! Кричали, звали, бегали вокруг возков с факелами, а потом спустились к берегу моря.
Очнулся Лон у своего шатра. Где-то в кустах снова крик¬нула жуткая птица, и наваждение пропало. Цыган рассви¬репел — потерять столько времени! Лон отдернул полог, во¬шел в шатер и увидел на постели Фэлду.
—  Невеста! — позвал он.
Нет ответа. «Спит? — подумал цыган. — Какой позор, я пропустил мою первую ночь! Фалда...» Он осторожно потя¬нул за покрывало. Руки стали влажными и липкими...
—  Фэлда! — Лон повернул к себе тело любимой. В груди ее блеснул вонзенный по рукоять кинжал Чури!
Искали цыгане, искали — нет Лона! Хотели уже наверх подниматься, к табору, как вдруг увидели в лучах восходя¬щего солнца летящий к пропасти возок.
Лон правил, рядом сидела закутанная в черное женщина.
«На чилав! — закричали цыгане. — Лон, Фэлда, не надо!»
Они не слышали. Через мгновение возок рухнул вниз, увлекая за собой камни...
Лон — соль, Фэлда — степь,  Чури — нож,  Гаджо — не цыган, 
На чилав — не надо (цыг)