Безоговорочная любовь - Unconditional Love

Вторая моя зеленая улица, последняя, пришлась на "Безоговорочную любовь". Далее - сплошь краснО. Снимали в Чикаго, и дом на голливудских холмах покинул я, свезя Мартина, смурного и смутного, упёрто брыкучего, домой в Нью-Йорк, где только и стояло, что стылость, не стояк - застой, не трепет - трупная стынь любви.

Ушли из профессии Пэт и Мейнир; Мейнир - в уэльский телесалон. Раз так - принабрал людей: ко штату при мне прибавились помощница-на-все-руки Джей - и Джеми, повадками пролетарка, нос орлин, глаза тоскливой голубой глуби - пришевелюрная моя гарпия. Так дружно дожили - добыли голливудский мой год. С ними же, на Хэлло-Доллин манер, я вернулся в Чикаго в сентябре девяносто девятого.

Пи Джей Хоган с женою Джоселин "Безоговорочную любовь" написали безупречно. Фантастика: трое чудиков гоняются за маньяком под Чикаго - в подземном переплетении улиц и рельсовых путей. Фильм из лучших моих - не вышедший по сю пору.

Зато как моего второго кинопришествия ждали тогда. Еще бы. Пи Джей - комедиорежиссёр сезона. Я - Пи-Джеева муза (а как же еще - думал я). Впрочем, Пи Джей уже открыл сверхновую - затмившую и меня и всех, - Мередит Итон, ростом метр двадцать; ее полагалось титуловать "малютка".

"Малютка"? А "лилипутка" - нельзя?" - походя спросил я в одну из первых наших съемочных затяжных ночей во стылом чикагском чреве.
"Нет, - рыкнула Мередитя. С нею, лонг-айлендскою еврейской аристократкой, надо было поаккуратней. - "Лилипутка" - оплёвывание. Ты же не пидором хочешь зваться?"
"Не факт, - сказал я. - Хоть чем. Вот геем, то бишь "развесёлым", или малюткой - точно нет".

"Лады, педрила, - сказала она. - Пошли, что ли, за кофеем". И скарабкалась со стула. Мы побрели ко служебному столу, который будто мираж мерещился в черноте подчикагства: тостер, пончики, полные повидла, да бутылочки, полные содовой обессахаренной воды.

Мередитя была - гений; на лилипутьи ее кинотяготы глядя, переосмыслил я свои гейские (выносимые). Состояли при ней в штате прочих дублёрша Лила да бойфренд Майкл; его - за неё - трюки непривычновато смотрелись. В кадре нАшивала она виниловый красный макинтош с капюшоном, а-ля малютка в ужастике "Не гляди!"; то же надевал Майкл, в паричке а-ля Клара Боу (гладенькое каре) и резиновых красных сапогах. Рядком на стульчиках раскладных трое в трёх макинтошах красных сидели - три недостреленные фигурки в каком-нибудь ярмарочном тире.

Начали мы в октябре. Ветер с мёрзлого озера выл, и Приозёрная Драйв, принакрытая снегом, овеличавела. Мо ликовал. Втроём (еще - Джей) жили мы под самою крышей отеля за Северной Уэкер Драйв. Том Розенберг, уроженец здешний, хозяйски нас опекал - и даже мне дал телефон шефа чикагской полиции - мало ли вдруг куда встряну (и побелел в ответ на моё: "Звонил - вопрос задал: а у вас в полиции геи есть? - а сексапильны ли?").

Чикаго далёко ушёл от себя-летнего, пекла четырёхлетней недолгой давности. Всё стало иначе. Теперь Кэти Бейтс была в звёздных моих партнёршах. Еженощно вышагивала она из наколёсного своего дома на Северной Уэкер в норковой шубе до полу - и мрачно шагала вкупе со свитою к переходу - входу вовнутрь - тротуарной дыре, в которую требовалось кануть. Мой наколёсный дом стоял за её домом, и я зачастую пристраивался ей в хвост и следовал во крутящихся снежных вихрях за целой флотилией дам, парусивших сперва к обоссанному тротуару, а после уныривавших в подтротуарово нутро.

В нутре под чикаговыми ветрами накрапывало - бесприют - а там и заледенело, ухнуло в минус десять. Бродяги тулились во тьме углов и глядели. Я сидел на расставленном стуле, весь в лучах, залит светом, облит блеском (синих блёсток - из них костюм). Ночь за ночью сходились мы, молча противосидя - глядя - кто Безнадёжно-Безденежен, кто Не-Без-Денежных-Надежд (по отснятии нашего кино). Пи Джею это озвучил я - он так и вскинулся, из-под меха в меня полыхнув глазами злюще. "Да ты тут один не без денег! Да отпуск твой трёхнедельный начнётся завтра!"

Пи Джей "Безоговорочной любви" не был Пи Джей "Свадьбы лучшего друга". Фильм сменив, сменился и сам. В куртке-парке, окапюшоненной мехом - вылитый полярный эльф, беглый. Бегал от студии, давящей; в бегу и борьбе помогала жена Джоселин - без нее и работать не мог. Как Мэрилин Монро без Сюзан Страсберг. С Кэти же был не в ладах. Пи Джей режиссёрствовал въедливо, кровопиюще, какой-нибудь дубль мог прогнать раз тридцать, до актёрского утробного отврата. И уже после Дубля Три Кэти - утробой всей - вожделела лишь одного: у Пи Джея, подскочившего для преддублевого на посошок инструктажа, опасно склонённого к нам - шепчущего еще, еще - недонапутствовавшего - что-нибудь вырвать с мясом и отъесть. Однажды Кэти застанут с парою Пи Джеевых подошв, выпирающих изо рта - виновааатую.

Зато я Пи Джея обожал. Полюбовно сработался с ним, из моих режиссёров одним-единственным. Был Пи Джей забавник, затейник, сплетник (во съемочном сплетнелюбии даже меня перещеголял). На съемках вообще-то вне сплетнеплётства и делать нечего: сиди, наблюдай, кто, с кем, против кого и как именно. Где-то что-то подземно всегда грядёт - вот-вот шарахнет и ошарашит - только раскапывай. Дружбы врозь; кланы - в рост и строй; месть-контрместь, меры-контрмеры - и - дипломаты - по домам, война объявлена. Пи Джей у "Новой Линии", студии, вывоёвывал - время. Вне графика шли мы премного.

Студия мудро наслала на нас десант на колёсах - исполнительного продюсера в каталке: Пи Джея поприжать и вжать в режим. Продюсер-загадка, Икс-с-бицепсами, каталку за пару секунд разгонял с места до ста, прозван был Кромвелев Кавалерист и поприжать мог любого; но Пи Джей имел контрмеру: скользь угрем из рук - и в итоге остался непоприжат.

Наколёсный мой дом стал ночным прибезоговорочным клубом. Лампы расцветили гелями мы - интерьер разубрали рождественским, да повычурнее, декором. Коллеги наведывались испить глинтвейну - Эйлин, чудо-помкостюмерша, да Сюзанна-фотографиня варку растевали - кудесницы, по "Свадьбе лучшего друга" знаемые. Малюткам - буде надумают к нам - ребята-бутафоры сработали спецступени. Мо сиживал у меня допоздна - до сна. Мы блаженствовали.

А выходными чартерил я по Штатам - по призам, от врученья к врученью: тут вручал я, там вручали мне. Врученье киноприза - наигнетущейшая из людских забав. В кулисах стоишь на пару с собратом-совручателем, подобно тебе именитым, пиаро-оголодалым и во брильянтах напрокат. Вырываешься на подмостки под кино-ноты - звуковой знак какого-нибудь твоего кинохита. А там перешучиваетесь оба в потной непринуждённости, вперясь остекленело в телеподсказчик - в темпе, в темпе вписываясь в строку.
"И на приз выдвигаются..." - выпеваешь ты.
"И приз присуждается..." - выщебётывает сотоварищ.

Наигранный парный ах - интрига! - и некто третий врывается на подмостки - сгребает приз - а ты элегантно уходишь вглубь, лыбясь блаженно выбеленными во блеск зубами, пока на фоне тебя призоимец благодарит Бога (коего не признал бы на кинопробе среди претендентов на Божью роль - даже вплотную, лицом к лицу, услыхав "жду тебя в раю"). И - гурьбою в ВИП-зал - к интервьюерам ("ах, какой я ранимый" и "светить всегда, светить везде" (перезатмить всех прочих)). В пробелах меж врак публика явственно слышит искусно вставленное твоё "приобретайте последний шедевр мой - гвоздь сезона". Пиарщик твой рядом стоит и ни слова твоего не упустит. Правде пригрозят пальчиком (не зарывайся: нянь бдит). Решив - хорош, тебя загружают в лимузин, и - в нероскошный аэропорт, и - обратным чартером до площадки, где ныне ты, съемочной группе на страх, звездишь.

Появленья на публике в Голливуде нужны для поддержки престижа - звёздной твоей величины; это особый труд, напряжней и тягостней собственно киносъемки. Поле такого труда - тысяча и одна премьера и призораздача плюс прилежащие к ним заветные красные ковры. Умение тусоваться на призовых подмостках может пробить тебе роль в телесериале. Нескончаемые тусовки эти да непременная пресса, да свихнутость на кассовых верняках лишили кино последнего неразвеянного шарма: незнаемости, несказАнности.

Я подал мысль "Парамаунту" созвать всештатовский съезд репортёров гейской-и-окологейской прессы в Майами на выходных - и там презентовать "Лучшего друга". Выберутся в кинотеатры геи и лесбиянки (двадцать миллионов) - сбор будет обеспечен (а с ним и я); да и гей-культура с задворок пробьётся - поднимется в Голливуд. "Парамаунт" возликовал; репортёры на презентации - нет. То есть, порадовались халяве (надо же - вдруг куда-то приглашены), но презентованное кино сочли никаким. От Мадонны жаждали шока и встряски. Хитовости, как в ее музыке. "Ну, хорошо" было нехорошо. "Неплохо" - плохо.

В Чикаго площадкою всею справили Рождество (у меня), и порвали подвеску в моём наколёсном доме. Валил снег; Кэти, Мередитя и я предрождественские три ночи отвисели ногами кверху поверх чикагской стылой реки. "Пи Джея обожаю, - Кэти, сидя под ёлкой, явно врала, - но чутОк - временами - он всё же нервирует. А тебе, что ни глянь, всё в радость. Ты как это делаешь?"
"Марихуана. По две дозы на эпизод, перед стартом", - предписал я.

Так что на Рождество я вручил ей: пеньюар прозрачный, высококаблучные пантолетки и вот такенный косяк. Оделась-обулась, курева не коснулась - и Рождество пошло. В полчаса набилось ко мне на колёса человек пятьдесят. Глинтвейн Эйлин-Сюзаннин тёк. От Пи Джея получил я собор Святого Павла внутри шарового стекла. Мэрипоппинзово вспархивали чайки при встряхе - красота! - и мэрипоппинзово пелось: "Птицам, птицам - пригоршню крох". Координатор трюков люто меня не любил - всё гонял за питьё на площадке, а нынешней ночью полагалось мне виснуть снова, к вящей координаторовой ярости. Когда он - прекращаем праздник! - вознёс немалое своё тело к нам на борт, борт хрясь - и осел набок под общий вопль.

Назавтра летел я в Майами, и Джеми при мне - чартером от Тома Розенберга. Пока мы витали в мечтах, низом крался милленниум: и знал бы я, что скоро придёт мне - хрясь.


--------------------------------------
это глава из книги:
Руперт Эверетт. Красные ковры и прочая банановая кожура

Примечание: фильм таки вышел - книга подтолкнула:
http://rutracker.org/forum/viewtopic.php?t=4147081

На фото: Руперт Эверетт и Кэти Бейтс (вверху); он же и Мередит Итон (внизу)

другие главы:

http://www.stihi.ru/avtor/moscaliovam&book=2#2

--------------------------------------

Unconditional Love

The only other film that I "green-lit" was Unconditional Love. After that it would be all red lights. The shoot was in Chicago so I gave up the house in the Hollywood hills and moved a reluctant and sulky Martin back to New York where the only hard-on seemed to be the rigor mortis of our relationship.

Pat and Meinir had fallen out, and Meinir became a chat-show host­ess in Wales. I had to reshuffle my entourage, which now included my new uberassistant Jay, and Jamie, a scally with an aquiline nose and solemn blue eyes who became my hair hag. Together we marched the last leg of my Hollywood year. With them at my side, like Dolly Levi I returned to Chicago in September 1999.

P. J. Hogan and his wife Jocelyn had written a brilliant script for Unconditional Love. It was a highly improbable story of three freaks who track down a serial killer in the maze of underground streets and railway tracks that lie beneath the Windy City. It was one of the best movies I have ever done, but remains unreleased to this day.

Back then, however, the stage was still set for a momentous second coming. PJ was the hottest director of comedy, and I was his muse. Or at least I thought I was. His latest discovery, who would upstage us all was a little person called Meredith Eaton.

"Can't you say dwarf?" I asked her casually, during one of the first long cold nights in the bowels of the city.
"No," snapped Merrylegs. She was also a Long Island Jewish princess, and she didn't mess around. "It's derogatory. You wouldn't like to be called fag."
"Yes, I would, actually," I said. "Anything rather than 'gay' or little.'"

"Okay, faggot," she said. "Let's get a coffee." And she clambered off her chair. We wandered towards the craft service table that stood like a mirage in that grimy underworld, with its toaster, its jelly doughnuts and its diet sodas.

Merrylegs was a genius, and if I thought it was complicated being gay in show business, she made me think again. Her entourage included her stand-in, Lila, and her boyfriend Michael, who did her stunts, which was a bit weird. She wore a red plastic mackintosh with a hood in the movie, like the little person from Don't Look Now, and Michael was identically dressed, with a tiny Clara Bow wig and red gumboots. The three of them sat in a row on director's chairs in their red coats like targets at a fairground shooting range.

We began filming in October. The wind howled off the frozen lake, and Lakeshore Drive was majestic under a blanket of snow. Mo was ecstatic. I lived with him and Jay on the top floor of a hotel off North Wacker Drive. Tom Rosenberg was from Chicago and he looked after us, even to the point of giving me the number of the Chief of Police in case I got into a scrape. (He was momentarily ashen-faced when I said I'd called him asking whether there were any cute gay cops.)

Chicago was a far cry from that summer inferno of just four years ago. Everything was different. This time Kathy Bates was the leading lady. Every night she stepped from her trailer on North Wacker in a floor-length mink coat and marched grimly with her team to a hole in the sidewalk through which she disappeared. My trailer was behind hers, so I would often follow her as the snow swirled around while this flotilla of ladies sailed towards a piss-stained stairway and descended into the bowels of the earth.

It was a dripping and desolate world under the Windy City, and soon the temperature plummeted to minus ten. The homeless huddled in dark corners watching. I sat on a director's chair in a pool of tungsten wearing a suit made of blue sequins. Night after night we all sat there in a silent face-off, the hopelessly poor and the hopefully rich (after this movie), although when I pointed this out to PJ, he swung round on me from inside his hood with a vicious gleam in his eye. "You're the only person here making any money, and tomorrow you're going on holiday for three weeks!"

PJ was a different animal on Unconditional Love. He looked like an elf on the run in his parka with its fur hood. He was under a lot of pres­sure from the studio and needed his wife Jocelyn to be around at all times. She was Susan Strasberg to his Marilyn. Kathy and he didn't really get along. PJ was a pernickety director, one of those men who can do thirty takes on one shot, which actors hate. After three takes I could tell that all Kathy really wanted to do, as he came over and huddled too close, whispering more last-minute instructions, was to tear off one of his limbs and eat it. One day we would find her standing there guiltily with his feet sticking out of her mouth.

But I loved him. Of all the directors I have worked with, PJ was the one with whom I clicked. He was mischievous, funny and loved crew gossip even more than I did. There is nothing else to do on a movie set but watch the comings and goings of the crew. There is always some mind-boggling scoop waiting to be unearthed. Gangs form; vendettas and sanctions are enforced; embassies are closed and wars declared. Between PJ and Newline the war was time. We were not keeping remotely to schedule.

The studio very cleverly sent an executive in a wheelchair to whip PJ into shape. He was an enigmatic man with huge biceps, who could accelerate from zero to sixty in a matter of seconds. He was nicknamed Ironsides and was a ball breaker, but no match for PJ who could be as slippery as an eel when he wanted to be.

My trailer became a kind of on-set nightclub. We covered the lights with coloured gels. We put up extravagant Christmas decorations. People dropped by for mulled wine made by Eileen the genius wardrobe assis­tant and Suzanne the set photographer. Both these fabulous women had been on My Best Friend's Wedding. We had a special set of stairs made by the props guys for the little girls when they passed by. Mo sat in the trailer until bedtime and we all had a wonderful time.

At weekends I flew in private planes to different destinations in America to either receive an award or give one. Giving an award is one of the most depressing pastimes known to man. You stand in the wings with another publicity starved celebrity in borrowed jewels. You breeze onto the set to one or other of your famous theme tunes. You josh together at the podium, ploughing through lame banter, looking glassy-eyed, like a somnambulist, as you try to keep up with the teleprompter.
"And the nominations are . . ." you sing.
"And the winner is. . ." tweets your companion.

Then you act surprised and thrilled as a third celebrity bounds to the podium and grabs the award as you stand gracefully back, smiling beatifically with gleaming bleached teeth while someone else thanks a God they wouldn't recognise if he came up to them at an audition and said, "I'll see you at the pearly gates." Then you all sweep off stage and give interviews in the VIP area about vulnerability and becoming a better person (than everyone else), flogging your latest product in between the lies. Your PR stands beside you, listening to every word. They are the nannies of the stars and wag their fingers if you go too far and say something you actually think. After a bit of this you are bundled into the limo and back to the discreet airfield to make that private connection to the movie set you are presently ter­rorising.

The job of maintaining a profile in Hollywood is much more drain­ing and demanding than making a film, and it is done at a thousand and one award shows, premieres and the magic red carpets that lead to them. If you know how to schmooze at a podium you will probably get picked up for a TV series. These endless backpatting ceremonies, and the publication and obsession with box office receipts, have stripped cinema of most of its remaining mystique.

I suggested to Paramount that they invite journalists from all the gay contact magazines around the US for a weekend in Miami to pres­ent The Next Best Thing. If the twenty million gays and lesbians came out to see the film, I would be made, and the gay culture might move into the mainstream of Hollywood. Paramount was enthusiastic but when the journalists got there they were less so. While they couldn't believe they had finally been invited into the world of movie junkets, it was clear that they found the picture tame and lame. They wanted Madonna to be as stunning as her greatest hits. Being good was not enough. Actually it was bad.

Back in Chicago, I had a Christmas party in my trailer and the sus­pension broke. It had been snowing heavily, and Kathy, Merrylegs and I had spent the last three nights suspended by our legs over Chicago's freezing river. "I really love PJ," lied Kathy, sitting under the Christmas tree, "but he can be a little irritating. You always seem so cheery. How do you do it?"
"Marijuana. Two hits before each set-up," I counselled.

So for Christmas, I gave her a see-through negligee, high-heeled slippers and a huge joint. She put the clothes on but did not smoke the joint and the party began. Within half an hour there must have been fifty people in the trailer. Suzanne and Eileen kept the mulled wine flowing. PJ gave me a glass ball with St. Paul's Cathedral inside. When you shook it, seagulls flew prettily around the dome, and it sang, "Feed the birds." The stunt co-ordinator was my arch-enemy. He was always busting me for drinking on set, and tonight I had to hang again, so he was furious. He was a huge man and, as he came on board to close down the party, the trailer collapsed on one side, and everyone screamed.

The next day Jamie and I went to Miami on a private plane provided by Tom Rosenberg. As we were living the dream, the millennium approached; what I didn't know was that I was about to crash.


• Extracted from Red Carpets And Other Banana Skins by Rupert Everett, published by Little Brown on September 21 at L 18.99. © 2006, Rupert Everett.
Warner Books, NY, Boston, 2007