Вечерние стихи 24. 04. 2013

Сегодня Первомай!
Один  из любимейших праздников моего детства.
Где-то лежит недописанным стихотворение о том, как я встречаю этот праздник на демонстрации, на плечах у отца.
Чётко помню ощущение праздника. Всеобщее ликование масс было на самом деле всеобщим. Мне было совсем не страшно возвышаться над рядом идущими в колонне людьми потому, что меня держали руки отца. С папой, вообще, ничего не было страшно.

В мой садик нас с отцом подвозил большой крытый фургон, который возил рабочих на строительство ГЭС. Проезжая мимо детсада, машина притормаживала , папа за руки спускал меня на землю и я шагала в сад, а машина ехала дальше. Однажды я подошла к закрытой двери - садик был закрыт на карантин.
Что делает пятилетний ребёнок в подобном случае?
Правильно – идёт домой.
Я и пошла.

Надо сказать, что детский сад находился в посёлке ГЭС, где-то в десяти километрах от нашего дома. Когда папа забирал меня после работы, то, иногда, мы шли домой пешком, поэтому дорогу я знала. Сначала - через степь, потом по длинному мосту через Балку - так называли это место в нашей семье. Балка представляла собой пологий каньон, образовавшийся в результате выветривания земли. Кажется, весной её заливало водой. На мосту, протяженностью немного более километра, была железная дорога, которая доставляла материалы для строительства гидроэлектростанции. 

Пешком из садика мы с папкой ходили только летом. Весь наш путь занимал около двух часов, "туда" мы ехали немного в объезд, делая круг, а обратно шли напрямик - к дому. Мост возвышался на высоте тридцати метров, поэтому я никогда не смотрела вниз, знала – страшно. Когда мы шли по мосту, отец всегда держал меня за руку.

За мостом начиналось поселение , которое уже не относилось к нашему городу, уже не помню его названия - частные дома, построенных после войны. Туда мы иногда ходили с Серёжкой – мальчиком из нашего двора, за петушками. Петушки стоили целое состояние – пять копеек. Деньги перепадали нам по праздникам, таким, как Первомай и ли День Победы в обязательном порядке и, иногда, в по другим памятным для семьи датам. Меня одну в этот посёлок никогда не отпускали, потому что идти надо было через железнодорожные пути, потом через дорогу, мимо магазина к дому той женщины, которая продавала петушки. Тётенька была приветливой. Когда мы приходили, она вытаскивая из серой квадратной формы опущенной в воду два красивых красных петушка на деревянных палочках.

Бывало, что готовых петушков не было, тогда эта тётенька говорила нам, чтобы мы погуляли, пока петушки будут готовы, и мы шли смотреть головастиков. На нашем пути было достаточно большое полузаболоченное место, поросшее камышами. Там в мае было множество головастиков. Они были такие чёрненькие и скользкие, похожие на чёрные пуговички, только у них были маленькие хвостики. Их было много, много. Мы их ловили в ладошки. А Сережка говорил, что этого делать не нужно – цыпки на руках будут. Головастики так смешно плавали, все время, семенили своими хвостиками. Один раз мы «наловили» их целую  консервную банку. Но, когда мы их принесли во двор, чтобы показать другим, они уже не шевелились.

Я шла. Сначала дошла до конца посёлка ГЭС, потом пошла через степь. Навстречу мне попался какой-то мужчина и стал меня о чём-то спрашивать, но я сразу стала от него убегать. Я так сильно бежала, что когда уже была у моста и оглянулась, сзади никого не было.

На мосту я все-таки посмотрела вниз, при этом крепко держась за перила. Потом мост кончился. Я так и шла вдоль рельсов, потому что эта железная дорога, как раз, проходила мимо нашего барака на четыре семьи, где мы жили. Почему этот дом назывался бараком, я до сих пор не знаю. Наверное, потому, что прожив в нём до поступления мною в третий класс, мы получили двухкомнатную квартиру со всеми удобствами. А барак представлял собою одноэтажное строение с одним не очень длинным коридором на четыре квартиры. В нашей части барака нам временно принадлежали две отдельные, разделённые печкой, достаточно большие, как мне казалось, комнаты, в каждой из которых умещалось по одной кровати и стол.

Мой друг Серёжка жил напротив нас, он был на год старше меня. У него ещё была младшая сестра и совсем маленький братик. Рядом с ними жила еще одна молодая семья, у которой родился ребенок, которого мы ходили всей семьёй «смотреть». Мне совсем не было интересно, хотя мама говорила, чтобы я тоже подошла и посмотрела на него. Что там смотреть, - на улице интереснее.

Наверное, время в детстве движется как-то иначе, потому что когда я пришла домой, был уже вечер. Я увидела взъерошенного отца, бегущего к дому, сзади семенила, не меньше перепуганная, мама. Оказывается, когда закончился рабочий день и отец, как всегда, пришел забирать меня из садика, то нянечка ему сказала, что я ушла. Папа бросился к моим дедушке с бабушкой, которые жили от нас недалеко, но я туда не приходила.  Родители метались от дома к дому по всей послевоенной Спартановке, пытаясь найти меня.
Вот это лицо отца - смесь ужаса предполагаемых последствий со страхом за меня, помню.
Это то, когда говорят «на нём не было лица».

Подобное чувство и заставило меня написать эти строки.

Хотя, совсем не хочется ввязываться в драку.
Совсем не хочется наживать себе врагов, ибо человек слаб и формулу «если ты не с нами, значит против нас» никто не отменял.
Просто как-то остро чувствуется некая несправедливость.
Не претендуя на то, чтобы нас кто-то услышал, мы все-таки упорно стараемся.
В первую очередь – просто жить, стараемся оставаться людьми.
Мы идём по нашему, только нашему, пути.
Сразу хочется оговориться – никого не осуждаю в данной ситуации.

Чат читаю, когда пересматриваю эфиры «Вечерних стихов». Вольно или невольно это делает любой человек, смотрящий эфиры.
Всякое бывает.

Но.
В чате, который читают тысячи людей, назвать критика «бешеной собакой» - это за гранью.
Это и есть та самая смесь ужаса и страха от предполагаемых последствий.
Хорошо, если всё обойдётся.
Но я, всё же, попросила бы прощения у Жени.