Не ходи за мной...

                Отцу (29.04.1953 - 22.02.2013)

                „Жизнь — это небольшая прогулка перед вечным сном.“ (Фаина Раневская)


Я помню всё! Даже то, что не помню, всё равно помню...

Лето. Одно из тех, которые напрочь выжигали траву, не давая спасения даже в тени. Мне в мои 5 лет казалось тогда, что скоро бабушкин домик будет стоять не на поляне, а прямо в огромной пустыне, ну по крайней мере висящее в неподвижном зное марево  было уже больше похоже на мираж, чем на летний воздух.
Мы шли на остановку :  ты, как всегда, с сумкой наперевес, обстругивал какую-то хворостину ножичком, и я, как всегда, мерящая пыль бывших луж белыми сандалиями. Дойдя до старой бани, мы привели себя в "божеский вид" - ты спрятал нож, я обтёрла подолом сандалии. Вышли на асфальт, где разношёрстная деревенская толпа уже ждала последний автобус, мерно балакая о надоях и сгоревшем сене. Я пошла к остановке, к людям. И... я даже и не поняла,  что и как произошло, и до сих пор всё это несколькосекундное действо запечатлено в моей памяти, как порыв плёнки обычного кино: рёв КАМАЗа, резко выросшего за моей спиной, резкая пронизывающая боль на бедре и полёт в сторону на вытянутой вверх руке... на твоей руке...
Только дома, обмазанная вонючей мазью и укрытая похладной простынёй,  я сложила в своей маленькой голове этот огромный  безумный пазл: я бегу через дорогу;  машина, вылетевшая из-за угла барака; ты вырываешь меня из расщелины между огромным колесом и плавящимся асфальтом; и... та самая хворостина в твоей руке,  одновременно обжигающая тебя страхом и злостью, а меня болью...
Уже засыпая, я слышала, как мама шептала тебе: она забудет, она маленькая. А ты молчал…
 В полусне я видела твой силуэт над моей кроватью...Я не держала зла и очень хотела тебе сказать об этом, но сон сковал меня и унёс далеко-далеко...

Мне 6 лет.
Зима. Такая зима, которая расскрашивает в яркий белый цвет детские воспоминания. С метровыми сугробами, со сломанными санками и с "мам-а-мам-дай-морковку-для-носа"... Я всегда бежала на твой зов. Выкрикнув моё имя, ты уже тише, хитро и протяжно добавлял: «Хрюшаааа начинааааетсяаааа». Потом ты отряхивал меня от снега, обметал валенки (частенько мы, правда,  возвращались искать галоши) и вёл меня сразу в ванну. И только ты и я знали зачем. Мама стучала в дверь и спрашивала,что там за тайны. А ты отогревал мне под тёплой струёй воды руки, подбородок и иногда даже малиновую замороженную полоску на животе, объясная в десятый-двадцатый раз, что культурные девочки не катаются на пузе с горки. И мы смеялись, понимая, что не позднее чем завтра всё повторится снова...


Мне 7 лет.
Уже в пижаме, облокотившись на видавший виды кухонный стол, наблюдаю за интереснейшим действом: мама собирает тебе «тормозок» (еду с собой). Тонконарезанное лоснящееся сало укладывается на пахучий свежий хлеб и плотно закручивается в свежий "Труд", солёные огурчики складываются в выстиранный и высушенный на верёвочке шуршащий пакетик из-под молока. На мамин кивок, обозначающий "можно", я хватаю всё это добро и бегу в прихожую. Ты обуваешься, такой чужой и странный в драповом коричневом пальто и лохматой шапке. Достаёшь  из  кармана сумку, сшитую из моих старых брюк, и со словами « алле-гоп» вся вкуснота скрывается в её  малиновой пасти. Обняв меня, щёлкаешь замком (я считаю: раз, два) и выходишь в синий свет коридора. Надев только что снятые тобой тёплые тапки, бегу вслед. Входная дверь открывается со страшным скрипом, наполяя подъезд тяжёлым дождливым запахом ноябрьского вечера.
Оглянувшись, улыбаешься тёпло и грустно, коротко бросаешь: Не ходи за мной...


Так же,  как я совсем не была похожа на тебя внешне, я твоя копия во всём остальном,  начиная от огромной безмерной любви к книгам и заканчивая скупостью в выраженни чувств к тем, кого люблю...

Папа, я тебя люблю!