Переводы Дмитрия Кузьмина

http://dkuzmin.livejournal.com/tag/

Ульрика Дрезнер. Ты
Ч. К. Уильямс. Гудрон.
Алан Айрленд. Гость-мусульманин. Сулейман II в Кафесе. Четыре всадника Апокалипсиса. Переворот

========================================

УЛЬРИКА ДРЕЗНЕР
ТЫ
(три месяца спустя)

видишь облако в вышине, даже выше дрозда, и как его
солнце лакает? слышишь пучки деревьев, ростки омелы,
видишь гнёзда средь голых крон? со всех сторон идёт время. там
и сям оно вьюжит по нам. по земле, словно душенька, в платье
из тела, и радо. между листьями, видишь, в снегу
оно скачет, подмигивает тебе. это кибербрильянт
в чёрных перьях дрозда. хрусталь, легче снега. и солнце
лижет его. он гудит. он жужжит. он стекло-
волоконный, как под землёй, красный, как в стенке, которая,
мама, в тебе. будто ты там сидишь и думаешь: ты.
повернись, развернись, ты ищешь росток. он стучится
в бедро тебе, прямо под джинсами. там песня гудит. я
так легка, словно самая малость, рассталась, с тобой.

ты их купила. золотые две плавают рыбки. цветом зелёным
руки водорослей отмахнуло. всегда в ту же сторону
рыбки плывут за стеклом, по кругу. глаза их
черны, как луна. у которой ведь тоже одна из
сторон нам всегда недоступна. это стекло
у тебя в животе. ты видишь веной между бедром и
срамом своим. я вьюжу по комнате, словно зима. ты
смеёшься. луна, несказанная, в комнате тоже.
и мы, и оранжевой звёздочкой плавает рыбка вокруг.


Ч. К. УИЛЬЯМС
ГУДРОН

Первое утро Три-Майл-Айленда, первые беспокойные, бестолковые, растерянные часы.
Всё утро бригада рабочих снимала обветшалую кровлю с нашего дома,
И всё утро я, пытаясь отвлечься, бродил вокруг, наблюдая,
как они сбивают тяжёлые пласты асбеста и разбирают рассыпающийся водосток.
Полночи вслушиваясь в новости, прикидывая, как узнать, за сотню миль по ветру,
когда бежать, если бежать, и, собственно, куда, потом проснувшись в семь от грохота,
с которым кровельщики, а мы их ждали с зимы, потащили лестницы по нашей стене,
мы всё ещё не знали ровно ничего: эксплуатационная компания по-прежнему уверяла,
что инцидент незначителен, скользкие федеральные чиновники аккуратно увиливали от ответов.
Конечно, мы понимаем, что нам врут, но, между тем, вот же кровельщики
налаживают лебёдку, разбивают рулоны гудрона, и я на них пялюсь с обочины напротив.

Я никогда не задумывался, насколько физический труд буднично и прозаично опасен.
Лестницы гнутся и дрожат, инструменты падают с края, материалы тяжелы и громоздки,
головки старых, ржавых гвоздей отлетают, прокладка под листами кровли крошится,
и даже маленькая пошарпанная топка ревёт натужно, как осёл, и задыхается, и глохнет,
пуская густой, зловонный дым, приходится кому-то повозиться с краником, долбануть по нему,
тогда уже, всё тише плюясь и клокоча, дантовское инфернальное варево притомлённо оседает.
Там, в горниле, эта жижа будто вялая лакрица, но стоит ей плеснуть на сапоги или спецовку,
и она липнет, присыхает, топка снаружи вся обдристана лопающимися пузырями,
парней самих настолько заляпало, изгваздало, они как будто чуждой расы, тролли.
Присев передохнуть, они прислоняют валики к вёдрам с битумом, те ждут,
а рукавицы прилипли, как Братец Кролик, к пойманному черенку, они склонились
над пропастью, за ними прорва неба, тяжкий полдневный воздух, чреватый дрожью миражей.

Среди дня мне пришлось вернуться в дом: предстояло новое бдение.
Как бы мы ни хотели иного, как бы ни были в этом бессильны, нам ясен уже наш удел:
расточиться и сгинуть, всё это убьёт нас, не ныне, так скоро, не скоро, так в урочный час.
И последнего поколения истерический рой, пригнетённый к земле безжалостной твердью небес,
проклянёт нас со всеми былыми удобствами, и роскошествами, и покорством судьбе.
Да, пожалуй, я знаю, хотя тогда и не знал, отчего эти кровельщики так ясны в моей памяти,
а всё остальное, весь ужас тех дней, отстранённость, безверье — настолько поблёкли.
Вроде помню президента в нелепых защитных бахилах, выглядел совершенно бесстрашным, дурак,
помню женщину с обложки, вглядывающуюся в туман над Саскуэханной, в смутные очертания труб.
Но куда живее — мужчин, посеребрённых отблесками кровельной жести, прилепившихся к карнизу, словно скворцы.
И ещё — последние караты гудрона в канаве, столь чёрные, что, казалось, всасывают свет.
К сумеркам дети добрались до него: по всем дорожкам округи намалёваны непристойности и сердца.

–––––––––––––––––––––––––––––––––––––
Три-Майл-Айленд — атомная электростанция на реке Саскуэханна в США, где в 1979 году произошла самая опасная в дочернобыльскую эпоху авария.


АЛАН АЙРЛЕНД
ГОСТЬ-МУСУЛЬМАНИН

Неуверенно приступая
к мощному бастиону фруктового торта,
лишь в одном настоятелен:
«Ангелы, — говорит он, —
никогда не войдут в твой дом».

Увы мне, моя манэки-нэко
ничего не знает о дискриминации:
призывно машущей лапкой
приветствует всех и каждого — от
патера до торговца презервативами.

Я бросаю взгляд на улицу,
но там лишь одинокий велосипедист
протискивается сквозь дождь,
под пузырящимся капюшоном
проклёвывается пара лопаток.


АЛАН АЙРЛЕНД
СУЛЕЙМАН II В КАФЕСЕ

1

Прошлой ночью ветер снова что-то шептал
в коридоре,
и податливый огонёк моей лампы
танцевал, словно дервиш,
приводя в смятение тени...

Вот ведь сколько неправд и клевет,
по ночам они сходятся к моей решётке
и лгут и клевещут друг другу.

На заре окно наугад
выхватывает кусок неба,
ненадолго обрамляя скоропись
парящих чаек —
разрозненные клочки бесценного свитка.

Инш’алла, сегодня я сохраню рассудок,
переписывая суру Ат-Тарик.

2.

Хмурый день свисает с виселицы
на Дворцовом мысу,
неподатливый, как кусок мяса
с вертелов дворцовой кухни.

Сколько пальцем ни пробую память,
ни капельки крови:
лезвие затупилось.

Лишь в этих курчавых словах
жизнь.
Полчищем насекомых они ползут по листу,
пируют над его плотью,

замирая только после вечерней молитвы,
когда галки кричат на закате,
когда шторма швыряют галеру
в самой колыбели этого безумного мира.

–––––––––––––––––––––––––––––––––
Примечание автора: Во время своего 39-летнего заключения в Кафесе будущий султан Сулейман II (правил в 1687–1691 гг.) «изучал каллиграфию и проводил всё своё время в переписывании Корана и молитве; и когда он наконец занял беспокойное и тревожное место на троне, то многажды желал оказаться вновь в мирном уединении заточения» (Норман Пензер. «Гарем»).
Примечание переводчика: Из-за особенностей престолонаследия в Османской империи XVII-XIX веков принцев было принято держать под своеобразным домашним арестом в здании под названием Кафес (собственно, Тюрьма).


АЛАН АЙРЛЕНД
ЧЕТЫРЕ ВСАДНИКА АПОКАЛИПСИСА

Никто на них не обращал вниманья
до поры до времени:
четверо из класса выездки,
вечно с глупыми вопросами,
вроде бы выпускники
Бухарестской конноспортивной школы
(знай тычут корявыми пальцами
в малопонятные удостоверенья).

Где в Нью-Джерси купить косу?
Почём стоит тонна серы?
Всё было внесено в реестр,
утрясено, умножено на 3,5
(по крайней мере, так по слухам).
Нет, с ними этих дел не обсуждали:
молниеносными пронзительными взглядами
они охраняли своё молчанье.

И в день, когда жестокий ветер
через кустарник продирался с боем,
они исчезли наконец.
Камера слежения застала их
в пять вечера перед конюшней —
четверо в кричащих шмотках,
воровато ковыряющиеся в замке.
Похоже, так они и не добыли лошадей.


АЛАН АЙРЛЕНД
ПЕРЕВОРОТ

На полу
начальственный стек Большого Папы,
как будто обвиняя, указует
на мятые подштанники.

В надушенной постели
восседает фаворитка
с лицом мучнисто-бледным:
гусеница в персике,
ошеломлённая явлением ножа.