***

Иное небо, бабочки иные — набросок копииста. Нарисуем море — оно не будет глубоким, не будет холодным... должно появиться море, чтобы из него вышла Афродита. В каждой волне — мысль, читающий волны может рассказать, о чём думает море и может быть даже... небо.
В нарисованное небо птица не влетит.Время пульсирует, каждый миг — начало и конец, неразличимы они. Есть намёк на вечность в затяжном дожде. Хирургическая оплошность — кто-то забыл во мне огонь Караваны, гружённые счастьем, у горизонта Степные запахи захватывают дом, когда возвращаешься из странствий. И тебе пели птицы Травинкой в лучах солнца танцует, дождь вплетается в её волосы. Заклинатели змей, пожиратели огня твердят: она — лучшая, мы учимся у неё счастью Янтарный лёд, застыла в глазах янтарных. Эхо твоих слов длится во мне. Мгновение каменеет И тем заметнее пустота. Под покровом неба — глубина. Не время, неправильно выбрано время и поэтому так пусто и хорошо.  Другие времена — другие пространства. Здесь заканчивается суша и начинается бесконечность. Улитка сама для себя время-пространство.
Океанические рыбы ионических времён. Камнем падает птица, не успевая разбиться.
Листопад, в каждом листе танец дервиша. Куда улетают бабочки?
После солнца — дождь и так хорошо... как солнце после дождя.
Время приручения бабочек.
Мягкие лапы зверя по тонкой коже камня.
Прочерком по небу — метеорит, всё остальное — слова. Когда улетают бабочки — ветер становится пустым и холодным. составляющие тишины Чтобы помнить себя — они пели, птицы разносили по свету печаль Неоспоримость существования бабочки. В позолоченном небе вечерние птицы. Алым туманом вслепую скользят шёпоты. Иду неспешно, перелистывая даты, листва — наперегонки с временем Божественное происхождение рек и трав, тишины над водой... в каждом шорохе, всплеске каждом незримое Присутствие.  Зачем это ветер опять прилетал? В чьём саду я буду петь? А вдруг — в твоём... Она воскликнет: «Ах, какая дивная птичка!» — услышишь и ничего не ответишь. «Куда идёшь?» — спрашивал он себя и не получив ответ, делал следующий шаг.  Он был бы моряком, если бы не был поэтом. Он любит море и китов, любит под парусами плыть в неизвестность.





Расстелем постель, уляжемся спать,
точно весенний луг — кровать,
будто бы корни, трав побеги —
наши уставшие ноги,
словно бы небо, полное неги, для многих.
Если павших цветов пыльца —
перина уставшему телу,
небо, что тканью лоскутной звездится,
нам стелют?
Выйди в луг за стеной, «Гой еси!» —
всюду даль, глубина — пространство,
тихо-тихонько произнеси:
«Господи, здравствуй!»


;

Уносимые на илистое дно тонут тени в сумраке реки.
Солнце поворачивается к цветам, цветы к солнцу,
птицы летят дорогами ветра.
Всё было как-то иначе и где, не вспомнить,
я — ветер и была им, когда и не знала,
что звуки, падающие в моё сердце, слышны лишь мне.
Лес и лист, трепещущий на ветру, со мной заодно.
Деревья поскрипывают, шелестят листвой
и слышится во всём этом человеческое, тихое.
И эта трава под серыми небесами и птицы,
улетающие всё дальше, впали в беспамятство.
Падать в память — пульс вселенной
трепещет в остывающих венах...
 


Давняя дивная забава — любовь.


 


1.
Когда появляются крылья — не знаешь, куда лететь,
когда появляется сердце — не знаешь, кого любить.
На этой неоновой планете, где фонари одуванчиками,
одуванчики — фонарями, нет места счастливым.
С этого и надо бы начинать, честнее бы.


2.
Собираю росу — росинка к росинке,
океан росинок, чем не подарок?
Лишние в этой траве, случайные, слушаем ветер...
Ассирийские боги любили своих царей,
даровали им шатры и золото,
и красивых женщин даровали.
Женщины рисовали длинные глаза...
Тело пантеры и взгляд, источающий яд.


3.
«Пой, лунная дева!» — пою и танцую,
звёздная пыль под ногами.
«О, царь мой! глаза твои — улыбка Бога.
Твой народ ждёт тебя — толпы волнуются,
воины в нетерпении.
Который век длится эта ночь?
Рассвет только грезится нам, утро всегда далеко.
Ты — мой пленник, моими глазами видишь,
моим дыханием ладони согреваешь...
Зачем мне утро, если не для кого петь,
зачем крылья, если некуда лететь».
 


Это похоже на следы крыльев в облаках...


Говорят, что море выносит куски янтаря,
бреду, подгребаю пески, но кажется — зря.


И ты, мой попутный ветер, и попутные птицы,
мы так устали — нас долго держали в неволе.
 


В сердце моём не было счастья —
это ветер пролетал мимо и задел прядь волос,
это твоя рука коснулась моей
и стало светло и понятно.


Следить отсутствующим взглядом
за тонко осыпающимися песчинками,
думать о нас.
Всему виной гроза, сказанное тобой
можно отпустить на волю —
это дождь говорил твоими словами,
это молнии врезались в моё сердце...
Был бы спасением, если бы не был любовью.
 


И если не перешагнуть — перелети птицей.


 


И всё это — искры на ветру...
Что было болью — стало былью, пылью стало.


Смейся, вынимая из сердца пустоту.


 


Волна огибает камень — годами,
веками — волна становится камнем...
Мёртвые камни у тихой реки,
блики над тёмной рекою редки.


Лязг поднимаемой якорной цепи,
эхо по воде.
Невыносимо долго длится вдох,
вдруг ставшее ненужным, тело,
глубина...
А в далёких песках караваны, караваны
и покачиваются в сёдлах ленивые седоки.
 


Сияние сквозь ветви,
женщины, собирающие камни —
светятся во тьме тени.


Они собираются вместе и поют,
голос один на всех — так их услышат.
 


Пламя осеннего ветра —
листва взлетела.


Вот так идти бы, идти,
пока не закончится осень.


У бабочки нет крыльев,
лишь ветер и трепет,
бабочки нет — это лист,
сорванный ветром, светотень...
Бабочки нет.
 


«Птицы, улетающие на юг правы, правы...» —
покачиваются на ветру жухлые травы.


 


Эта тишина не отсюда...
Не дыши — пространство убивает.


Роняя лепестки,
вечер налегке спускается к морю,
где само время —
окаменелость прошлой секунды.


Что видишь ты,
когда закрываешь глаза?


После себя можно оставить слова —
они становятся звуками, если их проговаривать.
Начинается сезон и нужно готовить сети,
нужно готовиться к свету —
с наступлением света наступает темнота
и уже ничего не найти на берегу.


Уплыть на лодке в дали,
где в тёмных глубинах мокнут рыбы,
где глаза старцев
вглядываются в бесконечность,
где холодно и зябко, но так близко к небу —
потерянные облака плывут сквозь туманное время,
потерянное время таится в облаках.
 


Чтобы помнить себя — они пели,
птицы разносили по свету печаль.
 


Островерхие крыши,
поросшие мхом,
туи, тяжёлое небо,
ветер находит меня и там,
где я говорю с Богом.


У этой мелодии сердце
цвета распаханного чернозёма,
аромат её тревожен...
Сколько сегодня собрано душ?


Шаги мои всё тяжелее,
звуки, тающие в глубине неба,
прорастают травами, цветами.


Скальные породы ненависти,
стучат клапаны, перегрелась жизнь
и смерть такая ласковая:
не живи, это так просто — не жить!


У тишины крылья бабочки, бесконечное эхо,
после всего останется совершенная тишина.
 


Тихое,
даже временем не назовёшь.


Белые камни —
альбиносы среди иных камней,
их тела младенчески мягки.


Внутри камня
медленные течения снов
сливаются с птичьими голосами...


Кто я, откуда?
В памяти только солнце.
 


Перебираю камни, вслушиваюсь.
То, что звучит —
звеньями в бесконечном пространстве,
от звука к звуку колоски,
прорастают в музыку.


«Далеко ли ещё?» —
ветер подхватывает твои слова,
бросает в небо —
то осыпается лунными осколками...


Если бы знал, что мне снится,
не отпускал бы меня одну.
 


Сокровища тишины — будто камни под водой.
Бесконечная тишина в глубине неба,
звуки тают, не пройдя и середины пути.
О, тень моя,
плыви в вышине, где тихо и тайно.


Тени тянутся за реку, за небо —
вечность, как обещание жизни.
Всё прощает миру душа!
Нет больше тьмы и боли больше нет.
Ты — небо, плывущее само в себе,
безымянное дерево,
растущее посреди тишины — её неясный голос.
 


Слышу, как в чужом доме
выроненная из рук кружка ударилась об пол,
как на далёкой планете сорвался камень с горы,
как ветер шумит в верхушках сосен
на Курильских островах.


Изо дня в день за ускользающим солнцем
посреди раскалённого неба
одной единственной дорогой...
Кто-то рисует нимбы надо мной,
кто-то — овалы.
Мне бы донести до тебя эту капельку,
что зовётся душой.
 


Нам ли, летящим на свет,
думать о вечном, петь о любви
и сжигать страницы нечитаных книг.
Мы выйдем в солнце нагими,
и будет ветер петь нам прощальные песни.


А когда всё закончится
они вспомнят о нас и скажут —
нам так жаль, что они не жили,
нам жаль, что у них ничего не случилось —
нас ждёт солнце и мы будем лететь на свет,
мы будем сжигать страницы нечитаных Библий,
мы будем жить вечно.
 


Перебираю камни, вслушиваюсь.
***


У пустоты нет времени,
время пустоты никогда не наступит.
ВАРИАНТЫ ЖЕНСКОГО ОДИНОЧЕСТВА


1.
Смерть непоправима, остальное
растворяется дождём.


В замерзающей вселенной мерцает моя любовь,
звенящее небо роняет ноты пустоты —
собираю драгоценные подарки в сердце.
Она подошла к задернутому окну,
распахнула шторы...
Так птицы взмахивают крыльями и улетают.
Время — это дождь, падающий с небес,
подставляю лицо, ладони,
капли тикают, тихие.
Смутные видения людей —
за долгие годы их движения стали роем,
изредка затухающим звуком.


Одинокая женщина
(её годы меняются, лица грустнеют)
всё понимает обо мне —
в моих силах помиловать её
и отпустить в небо.


Птица вылетает из ало-голубого заката...
Чайка?


Это пятно на стекле похоже на солнце.


2.
Тяжёлое солнце
(оранжевое, искривлённое)
боком валилось на горизонт.


Из тумана, выщербленными гранями —
валуны,
путь их далёк,
шаткой походкой к морю —
терпеливые богатыри.


Я помню то,
что помнить невозможно:
воробей в прошлогоднем кусте анемонов,
запах пыли — пряный, волнующий.
Павшая листва вызревает в лучах,
превращаясь в дух раннего лета —
алхимия элементов,
превращение тлена в жизнь.


3.
Носить серебро на пальцах,
украдкой оглядывать себя в случайных зеркалах...
Он умеет разгонять облака
и говорить на китайском,
как мне не любить его?
Ждал меня,
случайно встречал на пути,
пока не стала птицей и не улетела —
теперь ищет меня, а я всё так же рядом.
Куплю себе алые гладиолусы,
поставлю в напольную вазу.


Август полон шорохов и всплесков.


Наши дни —
свитками в невесомости времени,
достаю их, перечитываю...
Улыбнёшься мне через время,
отвечу полуулыбкой.


Подрагивают отражения облаков,
камни меняют форму.
Ты прекрасен, мир,
но моему сердцу этого слишком много.
 


Прозрачное, как солнце, твоё лицо.
Бабочка казалась невесомой,
пока не ударилась о камень стекла,
сердце моё — бабочка на стеклянном ветру.


Лети над каменистой землёй,
над горизонтальной поверхностью моря,
где-то далеко под меренговым* солнцем
мечутся зелёные тени трав.


Примечание:
Меренговый* — связанный, соотносящийся по значению с существительным меренга — (фр. baiser — поцелуй; фр. meringue — меренга), цвета безе.
 


Ты — есть!
Если по морю, то это сразу за горизонтом,
если посуху... В придуманном нами мире туман,
вымышленные имена на запястьях.
Читаю твоё имя,
проговариваю вслух — мне нравится.
Да, был такой царь в Древнем Египте...
Нет! мудрец в древнем Риме. Древнем мире.
Моё имя неизменно,
начинается на «Э» и не заканчивается.
На мне серая туника в тон туману, лёгкие сандалии.
Здесь можно ходить босиком и не бояться змей,
а яблоки я не люблю.
 


И ты, и цветы, и тысячи птиц!


Вхожу в холодные зеркала,
ищу тебя,
но лишь отражения вижу.


Я расчёсываю свои волосы,
свои длинные волосы,
тысячи лиц смотрят на меня,
мои руки легки.
Тысячи моих лиц смотрят мне вслед,
когда иду к тебе —
всё это разные зеркала.
Ходила как вода за тобой,
следом ходила, ненужная,
пока рекой не стала.


Гляжусь в речную гладь,
зеркальные нити вплетаются в мои волосы,
золотые корни овивают меня,
уносят на запад, уносят на юг,
но всякий раз вздыхаю у той же реки.


Мне бы уйти к тебе и не возвращаться,
следить за медленным течением,
сплетать волосы жгутом и ждать,
когда запоёт птица.
 


Потерялась среди живых — шаги мои в пустоту.
 


По полу рассыпаны розовые лепестки.
Из двери в дверь по длинному коридору,
сердце колотится, свет в лицо и не убежать —
везде это сердце, бежит с тобой по коридорам...
 


А ничего и не было произнесено,
проронено,
несбывшееся и ныне между нами,
забываешь, замалчиваешь,
а оно не прячется — кричит о себе.


Не изменить это ни людям,
ни Богу,
так и будешь ходить вокруг себя,
искать выход...


Девочка, странная девочка,
твои слёзы выплакал дождь — иди домой.
 


Не моя, а вина...
Замени моё сердце — на ветер.
 


Вечереет,
на искривлённой столешнице луга
зелёное ньютоново солнце.
 


Как же это непросто —
переносить пространство из секунды в секунду,
чтобы не сломалось, не застряло в дверном проёме!


Зеркало старого шкафа хранит в амальгаме
девочку-подростка с золотыми,
как осень глазами.
 


Выцветший луг, солнце едва видно —
обратная сторона холста...


То, что не стало цветами — пылью легло под ногами,
то, что не стало музыкой — растворилось в пустоте.
 


Тени хищных птиц,
вопиющее осеннее солнце,
в камнях палеолита следы —
будто кто-то только что прошёл,
только что жил.
 


Вдохнёшь жизнь и не хочешь её отпускать.
 


Странная музыка издалека,
очарованное ожидание, чудо — они смотрят вдаль...


Твоя душа представляется мне то далёким облаком,
то ветром, кочующим за моей беспечной душой.
Ничем не связаны наши души,
но почему такое счастье?


Совсем не обязательно,
чтобы в одном регистре звучали наши слова.
Как ручей вторит грому в весенней роще,
так солнце звенит в пении сверчка —
наши голоса неразличимы.
Принимаю тебя, мир,
пение караванного погонщика о том же,
я — караванный погонщик туч,
я спокойна и величава.


И вновь ливень, деревенские звуки, бессюжетность —
ничем не связана эта гроза с пением сверчка,
но почему такое счастье? Сквозь века
тянутся наши руки, соприкасаются.


О, солнце!
Звуки неведомых небес,
запах розы и сандала среди угасающих лучей.
СОДЕРЖАНИЕ
УБРАТЬ КРАСНОЕ
Роняя лепестки, вечер налегке спускается к морю, где само время — окаменелость прошлой секунды. Что видишь ты, когда закрываешь глаза?
Нам ли, летящим на свет,
думать о вечном, петь о любви
и сжигать страницы нечитаных книг.
Мы выйдем в солнце нагими,
и будет ветер петь нам прощальные песни.
А когда всё закончится
они вспомнят о нас и скажут —
нам так жаль, что они не жили,
нам жаль, что у них ничего не случилось —
нас ждёт солнце и мы будем лететь на свет,
мы будем сжигать страницы нечитаных Библий,
мы будем жить вечно.
Он умеет разгонять облака
и говорить на китайском,
как мне не любить его?
Падать в память — пульс вселенной трепещет в остывающих венах...Давняя дивная забава — любовь. На этой неоновой планете, где фонари одуванчиками, одуванчики — фонарями, нет места счастливым. С этого и надо бы начинать, честнее бы Собираю росу — росинка к росинке, океан росинок, чем не подарок? Лишние в этой траве, случайные, слушаем ветер... «Пой, лунная дева!» — пою и танцую, звёздная пыль под ногами. «О, царь мой! глаза твои — улыбка Бога. Твой народ ждёт тебя — толпы волнуются, воины в нетерпении. Который век длится эта ночь? Рассвет только грезится нам, утро всегда далеко. Ты — мой пленник, моими глазами видишь, моим дыханием ладони согреваешь... Зачем мне утро, если не для кого петь, зачем крылья, если некуда лететь». Август полон шорохов и всплесков.
Тяжёлое солнце
(оранжевое, искривлённое)
боком валилось на горизонт.
Из тумана, выщербленными гранями —
валуны,
путь их далёк,
шаткой походкой к морю —
терпеливые богатыри. Островерхие крыши, поросшие мхом, туи, тяжёлое небо, ветер находит меня и там, где я говорю с Богом. То, что звучит — звеньями в бесконечном пространстве, от звука к звуку колоски, прорастают в музыку. «Далеко ли ещё?» — ветер подхватывает твои слова, бросает в небо — то осыпается лунными осколками...
Слышу, как в чужом доме
выроненная из рук кружка ударилась об пол,
как на далёкой планете сорвался камень с горы,
как ветер шумит в верхушках сосен
на Курильских островах.
Изо дня в день за ускользающим солнцем
посреди раскалённого неба
одной единственной дорогой...
Кто-то рисует нимбы надо мной,
кто-то — овалы.
Мне бы донести до тебя эту капельку,
что зовётся душой.