Модернизм и массовая поэзия

Олег Лекманов
 
Эта тема до сих пор почти не привлекала внимания исследователей. Кажется, лишь М.Л. Гаспаров бегло наметил ее общие контуры: «Модернизм никоим образом не исчерпывает русскую поэзию начала века. Стихи модернистов ко­личественно составляли ничтожно малую часть, экзотический уголок то­гдашней нашей словесности. Массовая печать заполнялась массовой поэзией, целиком производившейся по гражданским образцам 1870-х годов и лири­ческим образцам 1880-х годов. Модернисты намеренно поддерживали этот выигрышный для них контраст, они не только боролись за читателя, но и от­гораживались от читателя (настолько, насколько позволяла необходимость все же окупать свои издания)»10.
Попробуем детализировать и отчасти скорректировать гаспаровскую характеристику, но сперва поясним, кого мы будем называть массовыми (не элитарными) поэтами: именно тех авторов, от которых модернисты «отгора­живались», то есть тех, кто не печатался в модернистских изданиях и не уча­ствовал в модернистских литературных объединениях.
Наблюдение Гаспарова о главных источниках массовой поэзии начала ХХ века анализом нашего материала подтверждается на сто процентов: са­мым ощутимым на авторов 1913 года было предсказуемое воздействие Надсона и чуть менее предсказуемое — Фета.
Разговор о надсоновском влиянии на массовую гражданскую поэзию на­чала 1910-х годов мы ограничим перечислением авторов, посвящавших Надсону стихотворения или бравших эпиграфы из его сочинений: Н. Васильковская (эпиграф к стихотворению); Н.И. Грамматчикова (стихотворение «На мотив Надсона»); А.В. Жуковский (эпиграф к стихотворению); Анатолий Иоссель (стихотворение «На мотивы из Надсона»); Иван Коробов (стихо­творение «Памяти С.Я. Надсона); Т.А. Н-я (эпиграфы к стихотворениям); Л. Ростова (стихотворение «Надсону»).
Имя Фета встречается в поэтических книгах 1913 года реже — всего че­тыре раза; трижды в заглавиях стихотворений: М. Вакар. «К детской головке (подражание Фету)»; Геон. «Отчего (Подражание Фету)»; Эспер Ухтомский. («На смерть Фета»), а кроме того — в эпиграфе к стихотворению Симеона Маслюка.
Однако реминисценций и интонационных заимствований из Фета полны и те лирические миниатюры, в которых прямые отсылки к его творчеству от­сутствуют. Примерами пусть послужат два почти комических случая — раб­ское подражание зачину стихотворения «Чудная картина.» и варьирование финала стихотворения «Шепот, робкое дыханье.»:
Грустная картина,
Как ты мне родна!
Снежная равнина
Без конца видна.
Леон Днепрович. «Белый путь»
 
Чайки, парус, тина и опять песок,
Та же паутина, тот же и дымок.
И куда хватает человека глаз: —
Изумруда блики и топаз, топаз!..
Владимир Гущик. «На взморье»
 
Лирический шедевр Фета «Шепот, робкое дыханье…» послужил также контрастной основой для политической пародии, включенной в «Книгу на­строений» В. Терновского:
Шорох, пьяное дыханье,
Трели кулака,
Безнадежное стенанье,
Взоры паука.11
 
Хотя осмеянный современниками Фет к 1913 году уже вошел в пантеон русских классиков, его прямые поэтические наследники, модернисты, по- прежнему часто подвергались остракизму. В этом отношении ситуация мало изменилась по сравнению с 1890— 1900-ми годами. Насмешки сыпались и на модернизм в целом, и на конкретных модернистов в частности.
Иногда пародисты и эпиграмматисты проявляли своего рода деликат­ность, не называя имен тех поэтов, в которых метили их стрелы. Так посту­пил, например, П. Голощапов, чье юмористическое четверостишие было об­ращено к Валерию Брюсову, автору многократно пародировавшейся строки «Всходит месяц обнаженный при лазоревой луне»:
Коль будет у тебя воочью
Такой оптический обман,
Что две луны увидишь ночью, —
Ну, значит, ты, мой милый, пьян.
 
Порою высмеивались некие, достаточно условные «измы», как в «повес­ти в стихах» приятельствовавшего с акмеистами Алексея Липецкого «Надя Данкова»:
Цветы и Гамсун, и наряды,
Толстой, и сельские обряды,
И «измы» разные смешно
Сливались в целое одно.
 
Высмеивались также обобщенные «декаденты», как, например, в «Веселом райке дедушки Пахома»:
...картины пишут разные, хорошие и безобразные, а самые модные декадент­ские и хреноводные. Декадентская картина тем хороша, что не поймешь в ней ни шиша. А это современной публике и нравится, а художник тем и славится. Важнее шагает, длинные волосы отпускает и усердней за галстук заливает...
 

Или в стихотворении Жана Санаржана «В стиле нуво»:

Ты мой слух декадентский ласкаешь, —
От восторга я влез на забор —
Ты поела, ты звонко икаешь,
Будишь эхо далекое гор.
 

Или у И.М. Радецкого в стихотворении «Невский»:

Наблюдаю, изучаю —
Вижу много лиц.
Много тощих декадентов, —
Городских «интеллигентов»
— И «лихих девиц».
 
Впрочем, эпитетом «тощая», согласно мемуарной заметке Анны Ахмато­вой, врач-гигиенист и поэт-дилетант Иван Маркович Радецкий воспользо­вался, обличая в январе 1913 года ее и ее сотоварищей: «Бородатый старик Радецкий, выступая против нас, акмеистов.. с невероятным азартом кричал: "Эти Адамы и эта тощая Ева!"»12 Означает ли это, что в процитированном стихотворении Радецкий нападал в первую очередь именно на акмеистов? Так или иначе, другой его опус изобилует грубыми выпадами в адрес назван­ного по имени поэта и прозаика из поколения старших символистов:
Конек мой — «Хам» во имя Бога…
Пред мной широкая дорога:
Стремлюсь я радостно вперед —
Туда, где молится народ...
Хочу молиться там и я. Но ах, —
С конька свалился я во прах: —
Мой «Хам» проклятый заскакал
И в степь на волю ускакал.
«Страшный "Хам" (Посвящается Мережковскому)»
 
Ряд символистов обвинялся и в ядовитом стихотворении В. Терновского «Наши дни», вошедшем в его «Книгу настроений»:
Промчался век богатырей, —
Пошли Бальмонты, Сологубы —
Стихов красивых душегубы
И воспеватели страстей.
 
Легко заметить, что основными объектами для насмешек и инвектив мас­совых поэтов старшего и среднего поколений продолжали оставаться, глав­ным образом, символисты. Что такое футуризм и акмеизм — большинство из них просто еще не успело толком понять и прочувствовать. Однако более мо­лодые со страстью обличали футуристов и (гораздо реже) — акмеистов.
К примеру, Н. Евсеев в стихотворении «Два памятника (Из Новочеркасских мотивов). По поводу постановки памятника Я.П. Бакланову» ирониче­ски стилизовал монолог прекраснодушных провинциалов, обращенный к условному скульптору-реалисту XIX столетия:
Мы дети прогресса.
Дней прошлых завеса
Тебя отделяет от нас.
Иди к футуристам,
Примкни хоть к кубистам —
Тебя просветим мы сейчас.
 
Я. Коробов с А. Семеновским издали во Владимире-на-Клязьме книгу сти­хотворных пародий «Сребролунный орнамент», на титульной странице ко­торой красовалось: «Автору "Громокипящего Кубка" благоговейно посвя­щаем». Адресата этого втайне глумливого посвящения пародировал Коробов:
Белый фартук. Шарф, гребенка,
На щеках бутоны роз.
— Няня, няня у ребенка
Оплаточьте сопленос.
«Веснодень»13
 
Он же насмешливо перепевал двух левых акмеистов — Владимира Нарбута и Михаила Зенкевича:
Багряносиний рядотуш
И жирногноестный прилавок...
И целый сонм скотинодуш
Укорно зрится с пялопалок.
«Мясоготовня»14
 
При этом жанровое определение «пародия» в подзаголовке к книге Коро­бова и Семеновского отсутствовало: сметливому читателю предлагалось до­гадаться обо всем самому15.
Но по крайней мере в одном встретившемся нам сходном случае даже самый сметливый читатель, вероятно, попал бы пальцем в небо: мы имеем в виду три вышедшие в Зенькове книжечки Сергея Подгаевского, производящие стопро­центное впечатление затянувшейся пародии на стихи сразу нескольких кубофутуристов, в первую очередь Алексея Крученых и Владимира Маяковского.
Приведем один характерный фрагмент из книги «Бисер»:

Затворились
Квадратные
Двери.
Как же
Не радоваться
Такой
Мудрости?!
Свиньи,
Гнояю
Задверно
Удавленных
Гнидами.
Гнусно
Корчится
Билиберда.
 
Один — из книги «Эдем»:

из ночи слезливой
выползла
рыжая змея моих
лжестраданий.
пускай будет так.
плач мой — визг.
визг пришибленной собачонки.
это
из другой оперы…
нет, нет…. ничего
подобного!
улица. гм?
 

И один — из книги «Шип»:

мне — учителю, тарабарщно,
ните — ики.
 
И только твердое знание о том, что будущий соучастник Владимира Тат­лина по выставке «синтезостатичных композиций» Сергей Подгаевский пи­сал свои стихи абсолютно «всерьез», заставляет перестать относиться к ним как к пародии и попытаться увидеть в этих стихах опыт усвоения футури­стической поэтики.
И все-таки резко обособлять русскую модернистскую поэзию от массовой представляется нам, вслед за М.Л. Гаспаровым, не вполне корректным и, уж точно, — излишне категоричным. О значительном влиянии модернистов на не модернистов по принципу «от противного» убедительно свидетельствуют хотя бы процитированные выше пародии молодых авторов на стихи Северя­нина, Нарбута и Зенкевича16.
Весьма многочисленными в стихотворениях не элитарных поэтов были вариации модернистских программных текстов, а иногда и прямое копиро­вание модернистов.
Особенно усердно осваивалась поэтика Бальмонта:

Я — поэт для взалкавших немногих,
Я — поэт предпоследних ступеней,
Там, где света ползучие блики
Переходят в холодные тени
И шуршат на пороге.
Борис Дубиновский. «У порога»
 
Я — горюч, едко-жгуч, как ланиты слеза,
Я — река, я — ручей, я — загадка речей,
Я — опал и рубин, аметист, бирюза.
Симеон Маслюк. «Ум и чувство»
 
Я хотел бы быть дерзким и смелым,
Парящим над небом орлом,
Я хотел бы быть сильным, могучим,
Людей всех бессильных царем!
Анатолий Иоссель. «Я хотел бы быть дерзким и смелым...»
 
Рьяно подражали и Брюсову:
Ты мне в неотвратимом сне приснилась
И с дрожью радостной сошла творить обряд,
И было сладостно испить священный яд
И долго, долго стыть пока ты возле тмилась.
Алексей Ефременков. «Из сонаты»
 
А также Блоку:
Но вот приходит он таинственный,
И я бросаю танцевать,
Сажусь с тобою, друг единственный,
На эту яркую кровать.
Анатолий Доброхотов. «Проститутка»
 
И Городецкому:
Дажбог, Дажбог,
Ты солнца бог,
Пролей нам свет
На много лет.
 
А ты, Перун,
Рази стрелой,
Кто нам, ведун,
Грозит бедой.
Юлия Дроздова. «Дажбог, Дажбог.»
 
Своеобразную «книгу отражений» представляет собой сборник москов­ского поэта Георгия Рыбинцева «Ожерелье из слез и цветов». Его стихотво­рения отзываются то Брюсовым:
И электрические луны
Висят над окнами домов.
Перехожу я мост чугунный,
Не слыша собственных шагов.
«Брожу по улицам пустынным.» —
 
то Блоком:
В ресторанных накуренных залах
Звенят бокалами, гнусавят скрипки.
Поймет ли та, кому я шлю улыбки
Больной ужас желаний усталых.
«В ресторане»
 
Один же текст и вовсе может показаться наглым плагиатом блоковского «Балагана», а на самом деле, по-видимому, является слегка наивной попыткой использовать стихотворение Блока как основу для собственного поэтического высказывания, опытом соотнесения своего мироощущения с блоковским:
По рытвинам ухабистой дороги,
Волнуя бережно седой туман,
Плетутся скорбно траурные дроги,
Влача мой полинялый балаган.
 
В углу грустит с букетом из жасмина,
В костюме вышитом нуждой пестро —
Подруга униженья — Коломбина,
Боясь встревожить сонного Пьеро.
 
За ними — ужас мук и неудачи,
А там — кривлянье, тот же мертвый смех.
Чуть тащат балаган худые клячи
Для сладостных забав и для утех.
 
Но, может, к старости — влача чуть ноги,
Поймешь, что все, что было там — обман
И бросишь с отвращеньем при дороге
Свой полинялый, пестрый балаган.
«Балаган»