Никольское

               
Бревенчатый твой дом
оглох в грачиных свадьбах.
За высохшим прудом
в развалинах усадьбы
средь битых кирпичей
малиново качают
огни своих свечей
верхушки иван-чая.

Аллея старых лип.
Скрипучие качели,
и дождиком облит
журнал о Баттичели.
На столике в саду
намокшая клеенка,
и капли с яблонь бьют
в забытый тазик звонко.

В открытое окно
дышу дождём и летом.
Недаром ты давно
твердил о доме этом
и врал, как дети врут,
и всё давал мне слово,
что пересохший пруд
водой наполнишь снова,
и разведешь сома...
“А липами аллею
засадишь ты сама...”
Мели, мели, Емеля!

Уж эти мне мечты!
"Россейские", с размахом,
до слёз, до маяты,
до изумленья, с матом.
Когда б не только пыл,
когда б не только речи,
быть может, и не плыл
на убыль этот вечер,
быть может, мы ещё
тогда на самом деле,
пока наш век течёт,
хоть что-то да успели.

Но мы больны давно
мечтами да речами,
а что там за окном,
за нашими плечами
мелькнуло и ушло,
как памяти заклятье,
в аллее - белый шёлк
вуали или платья,
понять мы не вольны

Качели дождик точит...
Не чувствуем вины,
мы- бунтари в платочек,
умеем только ныть
или мечтать в печали
в развалинах страны,
поросшей иван-чаем.

А дождик как-никак
звенит всё реже, реже,
журнал совсем размяк,
и только свечи - те же,
и та же, что с утра,
пернатых перекличка...
Но полно, мне пора
к вечерней электричке.