Второй привет пульсара

Эсмире Травиной – комментарий к письмам

1
Март сойдёт на нет –
апрель взойдёт на да.
Надпиши конверт –
кто, кому, куда.

Детям от отцов,
кронам от корней,
гнёздам от птенцов –
кто кому верней.

Дайте знать любви,
что она права,
хоть опять в крови
лучшие слова.

2
Снег предоставлен своей судьбе,
а воды ещё выношу:
кто-то вешними назовёт,
внешние – так точней.

Вне разумения моего
мутные соки времён:
кто их, натужно скрипя, подаёт
оттуда, из-под земли?

Какое сегодня по счёту ведро
колышущейся темноты?
Не виночерпий на чудном пиру –
я рядовой водонос.

3
Хоть и райский, да задний двор,
вот и лестница нет чернее.
Безымянные камни – в упор.
Здесь кривое ещё кривее.

Это жертвенник, или так
в угол сброшены как попало
валуны, - не поймёшь никак.
Не печалься о том нимало:

всякий жертвенник – куча мала,
исаак авраама стоит.
В землю вбиты куски стекла –
каждый будто судьбы осколок.

4
Эта жизнь длиною в слово
не попала в словари:
ни засова…ни засола…
ни снаружи…ни внутри…

Взяли тех и этих взяли,
а тобой пренебрегли:
поделом тебе, раззяве,
посреди такой земли!

Посреди такого неба,
на челе таких основ –
в склепе, слепленном из хлеба,
с хлебом, слепленным из снов.

5
Сощуришь левый глаз – огонь святой,
сощуришь правый: дым – подать рукой.
Раскроешь оба – просто день как день:
на месте свет, и там, где надо, тень.

Поводишь левым ухом: голоса –
как чистая и тихая слеза.
Приникнешь правым ухом: стон и брань
на грани и переходя за грань.

Какой-то жук – подальше от греха –
пропажу, как поклажу, поволок.
Забиты оба уха – в них труха.
Забиты оба глаза – в них песок.

6
Дурачок, дурачок, дурачок –
то есть он, то есть ты, то есть я –
загляни в неподвижный зрачок
обезжизненного бытия.

Правы древние: о, не пустяк
их догадка о сфере литой –
той, в какую до хруста в костях
упираемся мы с головой.

Всё, что бегает здесь и кричит,
всё, что молча глотает слезу,
крепко схвачено – в панцирь и щит,
мокнет разум в жестяном тазу.

7
Мёртвые всё больше умирают,
выжившие не живут уже:
набежавших слёз не утирают,
не найдя пылинок на ноже.

Высохли моря и океаны,
пожелтели снимки кораблей.
И не содвигаются стаканы,
чтобы сердцу стало веселей.

Тёмный лес былых ассоциаций, -
в нём не страшно, хоть и не светло.
Устаёшь на эхо отзываться,
даже если губы не свело.

8
Всем лицом прижимаясь к стеклу,
что надеешься нынче увидеть?
Ты вчера проезжал это место
и сюда ж послезавтра прикатишь.

Ты вжимаешься в честное слово –
то ли в сумерки, то ли в потёмки,
точно было обещано свыше
и теперь наконец-то сойдётся.

Вот сейчас отворится пространство
и протянутся чистые руки
приласкать, как никто, приголубить
и вернуть божью силу упрямства.

9
Время сеет кости и пляшет –
род вселенского воровства.
Сергий строит, а также пашет:
пустота против естества.

Аввакум заполняет вакуум –
страстью, мукою и золой.
Протопоп говорит: « Хрен с маком вам
в этой жизни – готовьтесь к той!»

…Нет ни сергиев, ни аввакумов,
хоть и тянемся к полюсам.
Прибавляются каракумы
не по дням уже – по часам.

10
Солнце голову кладёт на рельсы:
кто ему способен помешать?
Можно предложить: поди повесься,
будешь и висящее сиять.

От тебя нам больше и не нужно –
рельсы для ещё живых оставь:
мы набьёмся в чудо-волокуши,
будем ездить по святым местам.

Кто-нибудь припомнит и укажет,
слева что и справа что торчит.
Глянем и покатим – дальше, дальше.
Ни во рту, ни в сердце не горчит.

11
Нас вывели на белый свет,
внесли в метрические книги,
шепнули на ухо секрет
насчёт вола и земляники.

Эпоха меченых дождей
свои подбрасывает яства,
и, как Сатурн пожрал детей,
век пожирает государства.

Ползущий уж, удав, дракон
уже не доползёт до замка:
на этом месте террикон –
волшебств похабная изнанка.

12
Губы лепечут, а зубы регочут.
Из-подо льда неприкаянный взгляд.
Язвы парят. Месяц молод, стервозен,
точно такой же, как эру назад.

Мир матерьялен, в материи – дыры.
Кто эту землю, как хлеб, посолил?
Если б подставил послушные плечи,
я б не поморщился – я бы взвалил:

кривду, накопленную за время,
данное, чтобы до правды дожить…
Только в грозу обнажается вена –
Божье запястье – и тоже дрожит.

13
Мусор, пакля, шелуха и ветошь –
Это ж
Непотребный ряд, и негде вставить
Светом набухающую память.

Убирая резкость, сделай ретушь:
Выводя за рамки непотребство,
Тут подмажешь, там чуток подрежешь –
И получено от жизни средство.

Мусор, пакля, шелуха и ветошь…
Нет уж!
Пусть как было: несколько мгновений,
Мановений, чистых обещаний, -
Ничего не выдумать новее
В мире, переполненном вещами.

14
Мы очнёмся за тысячу вёрст –
там, где рельсы поджали хвост.
На железом распятом дереве
нас застанет рассвет неуверенный.

Как в межрёберье – мох между шпал,
в нём запуталась нечисть мазутная.
Каждый что-нибудь лишнее знал,
и тянулась минута лазурная…

Погляди, как бесшумно вдали
паровозики нежно пыхтят, -
только нас они не довезли
и уже довезти не хотят.

15
Во саду ли своём, в огороде
хорошо и красиво живём:
то ли любим, а то ли, напротив,
что-то пьём и устало жуём.

И в колодцах мозгов застревая,
вёдра, полные мыслей, висят.
Не вывозит больная кривая,
срубы затхлою скверной разят.

Сколько в поле шуршащих колосьев –
столько нами забытых молитв:
ни одной до небес не доносим,
у горбатых подножий свалив.

16
До чего ж звучит красиво:
люди, боги, звери…
Едем в сторону России –
на восток, на север.

Вроде бы уже достигли –
по часам, по вере.
Глянешь: те же фигли-мигли
в той же смутной сфере.

Наш состав и наши рельсы –
прежние, стальные,
и под сердцем – как под прессом –
нас с тобой стулили.

17
Ну вот, оставили след на Марсе:
доказали, что мы сильней муравья.
Помнишь узор на разбитой вазе?
Не могли никак совместить края,

однако понятен был общий контур:
майский лужок и танец лосей.
Счёт всегда кончался на ком-то
из неприметных, в общем, людей.

Тут же подхвачен был и продолжен:
раны затягивались на глазах.
А лишний пепел в землю положим –
да прибавится пепла в земных холмах!

18
И белым стихом, и чёрным
сказалось, отозвалось –
хрущёвым, и горбачёвым,
и брежневым обошлось.

Нормальные недоумки –
бессменная ипостась.
Заглохли мои переулки,
под землю уходит связь.

Не знаю, на чём был пойман,
пусть даже на воровстве,
но не был ни разу полным
мой колос на борозде.

19
Весёлая книжка о казнях –
о казнях хороших и разных:
по полочкам, по ранжиру,
по плотности и режиму.
Как будто предложен выбор
достойного убывания…
До самых последних фибр
хмельного полн упования

на чинность, без брака и порчи,
пребудешь, но, как ни дивно,
скапутишься между прочим –
неэффектно и неэффективно.

20
То, что сгинуло, не воскресло,
небо, словно стекло, треснуло,
а кому это интересно?
Никому это не интересно.

Удаляются ночи длинные –
приближаются дни короткие.
Забываются лики дивные –
заселяются сны уродками

и уродцами, - это пожизненно,
вот чем странствие завершается.
В голове – изболелой, единственной –
чьи-то руки холодные шарятся.

21
Повернуть на колокольчик?
Убрести за светлячком?..
Мы бормочем и клокочем:
у, как тянет сквознячком!

Жизнь до зёрнышка измелет,
до нуля сведёт расчёт.
Верность клонится к измене –
только выслуга растёт.

Просьбой не обременяю –
как умею, так верчусь,
но охотно променяю
Книгу Царств на Книгу Чувств.

22
Что я знаю о тебе, человек,
пробегающий дальше и мимо?
чем украшен твой личный отсек,
что в глубоком кармане хранимо?

Что ты знаешь, человек, обо мне,
залетевшем сюда по ошибке
и живущем с травой наравне
и с водой, полумёртвой и зыбкой.

Что мы оба знаем о тех,
что проходят, в себе отражаясь, -
задирающих голову вверх,
дабы крепче на шее держалась…

23
Волосы не лезут на глаза,
грёзы рассовались по коробкам.
Старость не глядится в небеса,
разве невзначай и ненароком.

Старость не глядится в зеркала –
там себя выглядывает юность:
ни двора за нею, ни кола –
ветродуй и до краёв лазурность.

Дурость – дар, пока от естества.
Додури, тогда и поумнеешь –
до простаты и до воровства:
час своруешь – лишний час имеешь.

24
Обломаю сухие ветви –
отошедшие с миром дни:
нарастут другие – приветней
и просторнее будут они.

Не цепляясь за утро и вечер,
распахнутся, вобрав облака, -
как вольны! Ни один не помечен
безобразным клеймом четверга.

Безымянны, беспечны, родимы, -
как я мог не любить, не желать
эти райские, в общем, руины,
пусть убогую, но – благодать.

2007 – 2008
Нью-Йорк на Кривом Торце