Карманный заклинатель

1

Дёрг, дёрг, дерись, дёрн.
с тела моего, такого земного,
выпусти душу из тела вон –
пусть тишиной обрастает снова.

Ты, уходящая к вышнему высь,
низом не станешь, как ни кренись, -
кровью крепись, сольцой кровяной,
силой сберёгшейся, нутряной.

Дёрг, дёрг, дерись, дёрн,
с почвы дырявой покров корявый,
прочь убирая подённый вздор,
бег по орбите времён ускоряя.

Бег по аорте из года в год –
всех навестить, перед тем как исчезнем.
Общий котёл, вселенский заглот,
честный расчёт при раскладе нечестном.

2

Крупны капли на грубом весле,
уплывают предки.
Крепок камень на воде, на земле,
а слова некрепки.

Камень стоек на хлебе и соли,
разговор нестоек –
невесёлый и невесомый,
не с кем спорить.

В небе ключ, на земле замок,
в ход идут отмычки.
В недрах скрежет, потом щелчок.
чудеса вторичны.

Всем недобрым словам аминь,
и аминь всем добрым.
Лучше рыбок немых корми
подходящим кормом.

Ныне, присно, во веки веков
правду знает пепел.
На земле преизбыток замков,
а ключи на небе.

Ни бельмеса, ни бе ни ме
и нехватка жестов.
Не запишем – потом в уме
не отыщем место.

Благостыни хотел? С небес
падают монеты,
иссякают в самих себе
скорбные моменты.

3

И покуда жуткий сахар
не перехлестнул за край,
множит заговоры знахарь,
есть бумага – заполняй!

Всё старается бедняга
как бы так заговорить,
чтобы пошлая бумага
чудеса взялась творить.

Боль унять, свести болячку,
кровь на верный путь вернуть,
дать подачку, вдуть подначку,
тёмной силой вертануть.

Слетай, ворон, через море,
шелковинку принеси:
ты в особенном фаворе,
и не только на Руси.

Ухвачусь за шелковинку
и над прорвой удержусь,
не боясь за щитовидку,
за исход ночных дежурств.

4

Поверь я
в поверья,
носил бы за пазухой
иссохшую насухо
мышь летучую,
силу могучую.
То-то счастья бы привалило,
приварок к вареву приварило.
То-то здоровье бы укрепилось,
неукрощаемое укротилось,
прекратилось непрекращаемое
в звёздном воздухе верещание,
в праздник позднее возвращение
и вращение до отвращения –
в огороде, хороводе, товарообороте,
в природе, народе, домашнем обиходе.
Одной недостаёт вещички:
мышки-летучки, мумии мышки.

5

Хочешь знать о значении встреч –
книгу Путник читай, не перечь.
А невстречи ещё верней
отмечают утрату дней.

Человек, у которого снят
не скальп, а всего лишь след,
знак, положенный наугад
вдоль разлапистой буквы зет.

Он, наверное, не был свят,
человек, у которого взят
след не косо поставленных лап,
а ступней, соблюдающих лад.

Хоть куда-то ведущий след,
пусть на склад или даже в склеп, -
это некий, однако, свет
для того, кто не вовсе слеп.

Эти выемки на песке,
или вдавлины в сонный снег,
или вмятины в рыхлой тоске,
отпечатки в глиняном сне.

Меркой участи, мерой пути
след ушедшего в безвесть снят,
и теперь у него, гляди,
сохнет тело и даже взгляд.

Усыхает пропащий ум,
угасает живая плоть, -
неужели безличный шум
сможет трепет перебороть?

Путник вышел из книги вон,
поспешая – за кем вдогон?
Будет встреча ещё одна,
он успеет дойти дотемна.

6

Мы построили старость, в ней
окон столько же, сколько дней,
окон много, а дверь одна –
вам понятно, куда она.

Мы часами глядим на дверь,
как часами глядят в огонь.
Ненароком заходит зверь –
выставляем щитком ладонь.

Лихозубого не заклясть,
лихокровому стены что?
Лихощербый сквозь щёлку шасть,
хвать за горло, и ты никто.

Аристотелевы Врата –
воронёная евродверь –
твоего не спасёт живота,
если в дело вступает твердь.

Ты ходил, ты её топтал,
не щадя, вбивал каблуки:
напрочь стачивался металл
тех подковок, что с лёгкой руки.

А теперь расступается твердь:
вот он, выход, и он же вход.
Свод небесный, прощай и верь,
что надёжен подземный свод.

7

Есть книга Колядница, есть
другая, но чёрная тоже,
в ней та же недобрая весть, -
читаешь, и холод по коже.

Чаруй, Чаровница, колдуй,
выпутывай из историй,
ведь даже такой обалдуй
какого-то счастья достоин.

Вы обе как сёстры: равно
безглазы, безбровы, безлики.
Я ставлю на ваше рядно
настой, скажем так, базилика.
 
Что выпью, а что разолью,
вы только не переставайте
пророчить людью и зверью,
прах-пепел пересыпайте.

Пророчьте, порочьте, морочьте,
дорогу вперёд устилайте:
она оказалась короче,
но мы всё равно не в накладе.

Нам преданны наши гастриты,
уже невозможны растраты.
Таланты надёжно зарыты,
навечно закрыты тетради.

8

Страна издёрганных дорог,
что больше не ведут
ни в европейский оборот,
ни в азиатский блуд.

Слова нетрудно поменять
местами – мудреней
себя самих не подгонять,
избавясь от коней.

Вода с тоскою пополам
срывается с небес.
Ползёт лишайник по телам
отвергнутых древес.

Потом на камни перейдёт,
а там и наш черёд:
силён у вечности завод
и безотказен ход.

Беря в обход и напрямик,
не различая дней,
лишайник покрывает лик
осмеянных вождей.

Любая борозда – предел,
канава – рубикон.
Здесь даже воздух пропотел
и пахнет бардаком.

9

Полок целый полк –
сколько тёмных книг:
Громник, Остролог,
Путник, Волховник.

Вместо шумных крыл
жуткий Шестокрыл.
Что ты накопал,
мерзкий Шестопал?

Водограй – игрун,
на дуде игрец.
Мысленик – молчун,
истинный истец.

Зябкий интерес:
пальцем вдоль небес
безотчётное
звездочётие.

Вместо чёрных книг
красные читал.
Вместо ясных вин
красное хлестал.

В красный переплёт
целый век попал:
красный пулемёт
всех переклевал.

10

Помнишь в детстве француза-сновидца?
Обращённые к вымыслу лица
совершали, поскольку могли
путешествие к центру Земли.

Сфера вдвинута в сферу литую,
прорываемся в толщу святую.
Рвёт запоры подземных врат
чудо-капсула, дивный снаряд.

Что тут ад, адский огнь и смрад –
тут, где в магме мильярды мгновений,
маний, мнений, мельканий, сомнений
выгорают и живородят!..

Я не помню, когда мы вернулись
на поверхность, в чьи руки уткнулись?
Кто нас понял, простил и сберёг
для простых и понятных дорог?

Нас опять снарядили, дружок,
чтобы мы совершили рывок
к центру общей родимой земли,
только с капсулы сняты рули.

11

Жирные речи жирных людей,
жирно подчёркнуто каждое слово.
Сказка, в какой на злодее злодей, -
сказка ли это для сердца земного?

Ах ты, керамский седой воробей! –
дива ему захотелось и чуда.
Меньше чирикай, ходи веселей,
будь здоровей в ожидании худа.

Эти, на вдвинутом в небо холме, -
любит их бог, и ворожат им черти:
ходят халвою и спят на халве,
им эликсир подаёт виночерпий.

В церковь вступая державной толпой,
свечку, как член, пред собою вздымают, -
кто б их прихлопнул свинцовой плитой?
Нет, и с небес дивиденды взимают.

Ты не старался, и ты не попал
в сладкий процент, в золотую десятку, -
верил в добро, на стихи уповал,
вот и сиди, потирая сопатку.

Белое поле страницы пустой
ты перешёл - как и не было жизни.
Может, и не было. Нолик пустой –
это тебе вместо пошлой харизмы.

12

Ни кроме больше, ни помимо…
Я обращаюсь к старости:
не сохрани, так хоть помилуй,
а не помилуй, так прости.

Башка болеть не перестанет
от нищеты физической.
Хрущу и щёлкаю перстами
от полноты мифической.

Кого оберегает оберег,
мой простодушный янтарёк?
От старости, скребущей поперек,
не уберёгся паренёк.

Он собирал тот латырь-камешек,
окаменевшую слезу,
где море уступает краешек,
дрожа волною на весу.

Ни в школьном, ни в огромном атласе
не находя таких морей,
я говорю себе: не балуйся,
держись прямей, дыши ровней.

Не припадай к дверям, отталкивайся
от стен, от пола, от дверей,
налакомился – выбрось лакомства,
пусть их накроет снеговей.

Ах, зря ты не запасся ладанкой –
змеиным выползком, чехлом, -
не хлипал бы усталым клапаном,
не бил бы что ни час челом.

И в сердце тошнота, и в воздухе –
от нехорошей тишины,
но, несмотря на время позднее,
дождись до лета, доживи.

Надавишь сок чертополоха,
смешаешь с воском – воспаришь.
Отступится судьба-дурёха:
зачем ей ты и твой спорыш.

13

Обращение к музе, к духу
абсолютному, выше блажи:
наклоните небесное ухо –
передайте, услышав, дальше.

Инвокация – обращение
к дуновению, ветру,взмаху:
отвергая моё ущербное,
помогите мне, вертопраху.

Поседевшему и обрюзгшему,
в неживом до предела  погрязшему
помогите вернуть обрушенному
состояние, прежде потрясшее.

Никому не внимавшие сроду,
чем бы ваше привлечь внимание?
Может, это? Продолжить попробую
лоскутом червонным махание.
 
Помню рассказец из детства,
данный как образец:
сердце, подручное средство,
предотвратило конец, -

с грязью народ не смешался,
состав не ушёл под откос.
Дети последнего шанса,
время для нас нашлось.

Вместе с вами годок подомну,
и – расходимся по одному.
А теперь пиши подорожную,
несложную, нетревожную.

Что-то вроде молитвы негромкой
рядом с посохом и котомкой,
чтоб на узенькой ленте вместилась
даже умонепостижимость.

Впопыхах если не позабудут,
обовьют этой лентой запястья, -
документ, без которого худо,
как в голодный год без запаса.

14

Кто над землёю летает – ласточки или минуты?
Душу и тело мотают,
Вроде садиста Малюты.

Щебет, по правде, схожий на некое тарахтенье:
Набор звуковой несложен,
Для наших времён характерен.

Ласточки или минуты тишину забивают? -
Жизнь постранично линуют,
Смерть свою избывают.

Не отрываю взгляда и забываю о доме,
Где место пустое свято,
Где я с пауками в доле.

Здесь даже после разряда не задышать озоном –
Не ощутить возврата
В младенчество, в невесомость…

Вита, которая дольче, не получилась дольше,
Не задалась, не вышла,
Вообще про неё не слышно.

Вита, которая бревис, меня обошла, спасибо,
Просто живу и бреюсь,
Греюсь, кручусь посильно.

Есть ещё вита инсерта, но эта недостоверна –
Вроде впотьмах привета
Или романа Жюль Верна.

Вита, которая вита, будто венок или веник,
Дёшева и сердита –
Из нескольких мановений.

Минимум притязаний, максимум откровений.
Для последних признаний
Хватит пары мгновений.

Нью-Йорк на Кривом Торце