Проба пера в прозе

                Эльфийское сердце (сказка)


На опушке эльфийского леса в приземистой хижине под кряжистым дубом жил гном. Его старый боевой топор висел на стене, обросший мхом, а меч, сразивший не один десяток врагов, служил теперь кочергой. К чему оружие, если больше нет врагов, а есть только лес и тихая жизнь, полная воспоминаний о приобретениях и утратах.

Гном не был отшельником. Нередко он наведывался в город эльфов, чтобы обменять дары леса на инструменты, иглы или вино.  Никогда он не приближался к дворцовой площади, довольствуясь окраинами столицы, но однажды какая–то неведомая сила привела его прямо ко дворцу. На площади шел суд, и судьей выступал сам князь. На ступенях был сооружен выступ, на который были поставлены малый трон для князя и кресло для его дочери. Поначалу гном, увлекшийся процессом, вслушивался в перебранку судящихся, но потом всем его вниманием завладела самая прекрасная женщина из всех, виденных им когда–либо. Юная эльфийка, дочь владыки здешних земель, была прекрасна. Высокая, стройная и изящная, с белой кожей и огромными, изумрудными глазами, она была неотразима. Но волшебство очарования было грубо прервано стражниками, оттеснившими толпу зевак, а вместе с ними и гнома, за пределы площади.
   
Полон сладких мечтаний, гном шел по лесу и насвистывал давно забытый им мотив. Нет, он не питал иллюзий, он видел и высокомерно вздернутый подбородок, и презрительную ухмылку красавицы, наблюдавшей за возней простолюдинов, но он знал, что где–то там внутри, за всеми этими масками и доспехами у нее бьется такое же огромное, пусть и не гномье, а эльфийское, сердце, способное трепетно любить. Только вот, полюбить безвестного, кряжистого, некрасивого гнома оно точно не могло.
 
Неделя прошла с тех пор, а гном все сидел безвылазно в своей хижине. Подошли к концу все запасы, и пора было что–то решать. Что–то делать со своей жизнью. Жить, зная, что совсем рядом, и одновременно так далеко, находится та, в ком бьется способное любить сердце, жить, зная, что он никогда не сможет разбудить в этом сердце любовь, было невыносимо. И тогда гном решил отправиться в свой последний путь на Черное Болото. Там, по рассказам старых товарищей, окончил свой путь не один лишенный надежды. А надежды в себе гном давно уже не находил.
   
Путь предстоял долгий, и, собрав пожитки и отложенные на черный день монеты, гном покинул опушку. По пути он часто останавливался в городках и деревнях, с кем–то о чем–то говорил, на что–то отвечал, где–то спал и что–то ел, но не мог запомнить ни одного лица, не мог задержать взгляд ни на одном предмете. Все это проходило мимо чередой красок и звуков и не откладывалось в памяти. Гному было все равно. Все, что он видел, это был волшебный образ зеленоглазого счастья.
   
Сколько прошло времени, гном не знал, но вот, впереди показались мертвые деревья над застывшей ряской, и вдали раздался протяжный стон. Подойдя к берегу, он разделся и уже готов был войти в воду, как вдруг услышал тихий детский плач. На одной из кочек сидело мелкое уродливое создание с крылышками и жалобно всхлипывало.

— Ты кто такое? — спросил гном.

— А тебе–то что? — невежливо отозвалось создание.

— Да мне–то, в общем, все равно, — пожал плечами гном, — я в болото иду. А ты–то что плачешь, малявка болотная?

— Я, между прочим, не всегда была малявкой! Когда-то я была эльфийской княгиней и владычицей обширных земель, но дикие орки похитили меня и отдали своим колдунам, чтобы те превратили меня в это жалкое ничтожество. Лучше бы убили!

— И что же, никто не может тебе помочь? Разве нет способа расколдовать тебя?

— Есть способ, но ни одно живое существо не пойдет на такое.

— Ни одно живое, может, и не пойдет, но я и так помирать собрался, — не согласился гном, — может, я попробую?

— Тогда слушай, — сказала маленькая эльфийка, — я стану опять самой собой только если кто–то согласится ради меня отдать свое сердце.

— Кому отдать? — не понял гном.

— Да не кому! Совсем отдать! Вырезать самому себе сердце! — зарыдало существо.

"Жуткая, должно быть, боль, — подумал гном, — но вряд ли сильнее той, что уже во мне, кроме того, если помогу этой эльфийке, может быть, боги помогут той, другой."
Вслух же сказал:

— Что ж, моему мертвому телу сердце уже не нужно, и если оно поможет хоть одной пропащей душе...

И с этими словами, выхватив свой фамильный меч, затупившийся от многих лет мирной жизни, гном вонзил его себе в грудь. Первой мыслью было: "Боги! Какая боль!" — но когда гном стал вырезать сердце тупым мечом, и эта боль стала еще сильнее, он понял, что с каждым следующим движением его постепенно отпускает та, другая, которую не сравнить с телесной – его душевная боль уходила из груди вместе с сердцем. И вместе с ней уходил он сам. Туда, где только для него горел волшебным зеленым пламенем любимый взгляд.
   
Странное маленькое существо, еще мгновение назад не верившее в самоотверженность и жертвенность какого-то бродячего гнома, долго не могло отвести взгляд от продолжавшего биться сердца. Постепенно увеличиваясь в размерах и превращаясь в красивую зеленоглазую эльфийку, создание продолжало неподвижно сидеть вместо того, чтобы радостно броситься обратно к своему родному городу. Эльфийка впервые в жизни почувствовала такую страшную тоску. Даже будучи страшненькой маленькой живностью, она верила, что остается пусть и призрачная, но надежда. Теперь же она знала, что в мире бывают сердца без капли надежды. Сгорающие, самоотверженные, но безнадежные. Как жаль, что не ее зеленым глазам принадлежало неостывающее сердце! Но какой бы сильной ни была ее зависть, она чувствовала, что та любовь, которая заставляла биться сердце, лишенное всего, заслуживает хотя бы внимания. Оно не было виновато ни в том, что было слишком большим и переполненным, ни в том, что его хозяин не смог найти в себе силы нести такую тяжесть. "Оно должно быть услышано!" — думала она. И княгиня, аккуратно запеленав сердце в самое красивое из своих платьев, пошла со своей страшной ношей к ближайшему городу. И каково же было ее удивление, когда трактирщик в первой же таверне спросил, не повстречала ли она безумного гнома, который, в поисках ее, отправился на Черное Болото?

— Нет, уважаемый, — печально улыбнулась девушка, — вы ошибаетесь. Это не меня отправился искать бедный гном. Просто я тоже эльфийка, вот и все сходство. И вообще, гном ушел на болото в поисках не любви, но смерти.

— Странно, — бормотал трактирщик, — а мне помнится, как гном кричал во сне, называя одно и то же имя... то ли Изабелла, то ли Изида... но говорил он не о смерти, а о том, как найдет ее и отдаст ей свое сердце...

— Вот видите, почтенный, а мое имя не Изабелла, и не Изида. Меня зовут Изольда, и гном не просто искал смерти, он нашел ее. Вот его сердце, которое я провожаю в последнее путешествие к любимой, — и с этими словами эльфийка, бережно обняв сверток, пошла в отведенную ей комнату.

Она не расслышала последних слов трактирщика, так тихо он пробормотал: "Точно. Я вспомнил. Так гном ее и называл – Изольда..."
   
Наутро, собравшись и наскоро перекусив, княгиня встретилась на пороге со вчерашним трактирщиком. На нем была дорожная одежда и огромная сумка за спиной, а в дверном проеме переминалась пара запряженных коней.

— Куда бы вы его ни провожали – я с вами. И с ним.

На выезде из городка их ожидали еще трое: кузнец, башмачник и пекарь. Все те, кому волею случая посчастливилось встретиться с гномом, решили так же присоединиться к Изольде. В следующем городке история повторилась, и местный трактирщик, распаленный спором, уже хотел выкрикнуть то имя, которое гном бормотал весь вечер, но спутники Изольды придержали его за рукав: "Дай слепцам прозреть самим – придет время и она сама все увидит." На выезде из этого городка их так же, как и в прошлом, ждали. Но уже пятеро. Даже старый цветочник выгреб последние сбережения, которых едва хватило на старую, уставшую клячу. История повторялась в каждом городке, каждой деревеньке, которые оказывались на пути странников. И с каждым разом провожающих гномье сердце в последний путь становилось все больше и больше, пока, наконец, они не подъехали к воротам родного города княгини.
   
Стражники заполошенно бросились закрывать ворота и поднимать мост, подумав, что к городу подступило вражье войско, так много людей собралось вокруг княгини. Выехав вперед, она прокричала: "Кто это посмел закрыть ворота перед великой Изольдой?!" Заслышав знакомый хозяйский голос, начальник стражи принялся рассыпаться в извинениях перед княгиней и уверять ее в своих верноподданнических чувствах. Пришлось впускать в город всю толпу, которая, спешившись, прошествовала к площади перед княжеским дворцом. Сам князь–отец вышел встречать ее на ступени, получив сообщение о возвращении дочери. Но когда они обнялись, Изольда не почувствовала отцовского тепла. В его глазах была зима.

— Отец! — воскликнула княгиня, — Разве не рад ты возвращению дочери? Ведь мы не виделись больше года! Столько всего произошло! Столько удивительного и страшного пришла я тебе поведать!

— Опять твои странные шутки, дочь моя. Только неделю назад ты рассталась со мной, наговорив много такого, чего дочери говорить не полагается.

— Отец! Я не понимаю тебя! Ведь меня похитили колдуны для своих грязных обрядов! Меня превратили в страшное маленькое пугало для лягушек! Я страдала! И если бы не огромное, живое, любящее сердце одного гнома, которое я пронесла через все окраинные земли, мы бы с тобой больше никогда не увиделись!

Никто не решался нарушить молчание, повисшее между отцом и дочерью, но вдалеке вдруг отчетливо проревел рог, и по главной улице проскакала ко дворцу кавалькада разряженных всадников. Первой скакала высокая, стройная, зеленоглазая эльфийка с высокомерно вздернутым подбородком. Соскочив с коня, она подбежала к князю и почтительно поцеловала его руку.

— Что бы ни было между нами, отец, я хочу загладить свою вину и привезла в знак дружбы и дочерней любви редкий дар – рога дикого трирога, убитого лично мной. Гордишься ли ты своей дочерью?

Изольда стояла, не в силах пошевелиться: какая–то дрянь называет ее отца своим, и ни капли любви к нему не видно в ее глазах. А потом заносчивая эльфийка повернулась к Изольде, и ее плотно сжатые губы, вздернутая бровь, всё ее чопорное лицо выразили холодное презрение:

— Что это за пугало, отец? С каких это пор ты общаешься с простолюдинками, одетыми в мужские штаны, с какими–то грязными тряпками в руках?

— Как ты смеешь! — воскликнула Изольда, — кто ты такая, чтобы оскорблять меня и память моего спасителя?!

— Я – княгиня Изольда, дочь князя Хольма, племянница короля! Пади ниц перед своей повелительницей, низшая!

Отец–князь в изумлении переводил взгляд с одной "дочери" на другую. Казалось, даже воздух от напряжения начал искрить.

— Папа, – тихо спросила грязная, простоволосая, с обветренным лицом, но впервые любящая Изольда, — папа, кто из нас дочь тебе?

— Я хотел бы, чтобы моя дочь была такой, как ты, — сказал Хольм, — но, увы, она, а не ты моя дочь. В ней я вижу присущие моей дочери черты: холодность, высокомерие, любовь к себе и отсутствие любви к чему бы то ни было, кроме себя. Зря мы с матерью ее так назвали. Изольда ведь - это "изо льда". А ты не Изольда, ты только внешне на нее похожа. Ты, наверное, светлая душа, которая просто потерялась, и кто–то ищет тебя так же, как и ты ищешь его. Поспеши. Еще не поздно.

И Изольда почувствовала, что еще чуть-чуть, и будет поздно. Она поняла, кого напоминала ей эта чопорная дрянь: отражение своего прошлого, оболочку, из которой вылупилась нынешняя Изольда, любящая и умеющая дорожить, солнечное пятно в темном чулане страстей, которому бедный гном доверил свое сердце. Она поняла, что, даже признай ее отец своей дочерью, ни за что не осталась бы среди этих холодных каменных стен. Зелень леса – вот ее дом отныне и навсегда.
   
Сердце в свертке все так же мерно билось. Оно словно звало Изольду продолжить путь. Будто не этот холодный дворец был его целью. И уставшая эльфийка поплелась обратно к воротам. Никто ее не провожал, как будто знали недавние спутники, что остаток пути она должна пройти сама. Одна. Наедине со своими мыслями. Наедине со своим сердцем, которое продолжало биться в свертке.
   
Сколько часов или дней прошло с тех пор, Изольда не знала. Когда ноги уже не слушались, и каждая кочка, каждый корешок стали казаться непреодолимым препятствием, Изольда почувствовала, что сердце в свертке перестало биться. Девушка рухнула на колени и зарыдала. Она лихорадочно разматывала тряпки, в которые превратилось ее лучшее платье, но никак не могла найти сердце. Вместо него попадались какие-то вялые лилии и болотная ряска. От слез в глазах двоилось, и мерещилось разное. Миражи часто сменялись: то мертвые деревья над трясиной, то пыльная дорога, то сияющий дворец. И только один мираж был неизменным, самым четким и правильным, и Изольда поняла, что он не может быть видением, что именно это и есть настоящее, ее настоящее: приземистая хижина под кряжистым дубом.
   
В дверях хижины стоял такой же приземистый и кряжистый мужичок (или это был гном?) и улыбался так ласково, как может улыбаться только любящее сердце.