Бывшему поэту

В год какой-то, не столь давний родила земля поэта,
Наделив его талантом и умом, и чувством чести.
Но вот к этому  в придачу одарила жаждой власти
И презреньем к человеку.
Сам в себе уединившись, раздираемый тоскою,
Комбинировал узоры подавленья своих ближних.
От родителей отрекся. А свою родную землю
Почитал помойной ямой, недостойной для Поэта.
И людей, вокруг живущих, величал скотом иль быдлом.
Счастья доброго не зная, он мечтал о покореньи, -
Ветке, сломанной однажды и навек, без воскрешенья.
Хоть тепло и радость сердца и пытались в нем родиться,
Но, рождаясь, задыхались от болезни лютой злобы.
Он не смог с ними сродниться и почувствовать отцовство.
Он не смог даже поверить,  что бывает это в людях.

А жестокость развивалась, разрасталась и толстела,
И цветочек безобидный твердо втаптывала в землю
Лишь за то, что он красивый…
Убедила человека в том, что он уже всесилен.

И любви поэт не жаждал, - он имел её как пищу
Или средство выдвиженья.  – Как вампир кидался сзади,
Заколачивая гвозди в светлый взгляд  неискушенный.
Оглушал напором слова, лести, сексуальной тяги,
Чтоб добраться незаметно до заветной синей жилки
И наполнить рот иссохший алой теплой чистотою…

Но себе не оставляя ничего почти от хмеля,
Выпив жизнь очередную, из неё слагал он песни.
От себя вносил лишь ужас, смертный страх перед расплатой.
Да его любили часто, и учить тому пытались.
Но мгновенность этой тайны, будто молния средь ночи,
Полыхнув как бы случайно, растворялась в мрачных тучах,
Не оставив светлых пятен в черном сердце одичавшем.

В нем и жизнь пришла в упадок, захирела, подурнела,
И голодною собакой тихо ныла  в хладном сердце…
Так он жил бы и до смерти в бледной ауре бесцветной,
Рассыпаясь на желанья  власти – матери свирепой.
Среди острых частоколов несвершенностей-насмешек
Рисовал он лживой краской  безразмерность великана,
Недоступность мыслей бога – свой портрет на фоне прочих.

Но Земля… она не может выносить такую ношу.
И она уже согласна самоё себя разрушить,
Чтобы дети её – люди сквозь огонь, руины беды
Хоть немного бы сроднились и забыли жажду власти,
Гонор свой высокомерный, - приучились к милосердью.
И вот однажды взгляд девчонки, не признав приказы власти,
Потускнел от равнодушья в самом пекле жаркой страсти.
И уста сказали скучно, подавляя вздох зевоты:
«Сколько можно песни слушать, мне ведь завтра на работу».
Все таланты и призванье разбежались прочь по щелям.
Власти магия исчезла. Ореолы, пьедесталы –
Все рассыпалось в осколки. И поэт, великий в прошлом,
С мелкой жалкою улыбкой растворился за порогом…

Все. Теперь стихи не пишет тот поэт высокомерный.