В густом и липком одиночестве деяний...

В густом и липком одиночестве деяний,
Неведомых миров сиреневых посланий.
Во всеохватности змеящихся желаний,
В жестоком  крике металлических звонков,
В знакомой жадности завистливых оков,
В привычной боли друже-вражеских пинков
Рождается единственно живое бытиё –
Беспомощное, глупое, моё…

Но почему оно ведет к веревке и к колесам,
К верхнеэтажному окну, к тем страшным грезам,
Которые за той стоят чертой, за той стеной,
В тех снах другого мира, в снах для меня одной,
Струящихся безлюдной пеленой?..

…В той пелене рождалась твердь –
Пока что влажная, аморфная безликость…
Творился день, творилась ночь, творилась дикость,
Рождалась наша первозданность бытия.

…Я знала, кто отец, я чувствовала мать,
Я видела любовь тогда ещё святую
И ощущала искорку живую,
Зачавшую сознание во мне.

Тогда была как все, а все были, как я,
Но это была даже не семья,
Ни холода, ни зноя, ни обид,
Лишь осознание, что жизнь вокруг кипит.

Ни зрения, ни слуха нет во мне,
И жизнь в раю – как райский сон во сне.
Тогда из бури нарождался ветерок.
Из первого ростка пытался расцвести цветок.

Тела чудовищ – первых жителей земли –
Гармонию ещё не обрели.
Тогда сказала: «Вот я есмь, способна я
На творчество другого бытия».