Аллюзия Розенбаум

Появление на нашем «Огороде» людей именитых, знаменитых – событие особенное. Каждый из нас троих реагирует по-своему:
– Люди думают, что собаки любят кости, а они ведь любят мясо, – урчал Философ, заранее предвкушая лакомый кусок.
– Фу, Философ, – рассуждала Саррочка. – Некоторых считали великими потому, что измеряли их вместе с пьедесталом.
И только Абраша, наблюдая за происходящим с господином Баумом на сцене, понимал, что высохшую реку не благодарят за её прошлое.
Попрощавшись с артистом, мы с удовольствием бегали по грядкам, распевая навеки запомнившиеся строки его репертуара:

Я живу – чем дальше, тем интересней.
Что ни день – тебе цветы да подарки.
Я хотел бы подарить свои песни,
Но они тебе – как мёртвым припарки.
Я хотел бы подарить тебе лошадь
И поставить у тебя на балконе.
Ну, а если не позволит жилплощадь,
То тогда я подарю тебе пони.

Угу!
Я ещё и не такое могу!
Угу!
Припереться среди лета в снегу.
Угу!
Или сделать из всех бардов рагу!
Угу-угу-угу!

Я не то, чтобы богат, но не нищий.
В жизни всякое могёт пригодиться.
Хочешь, место подарю на кладбище,
Чтобы после тебе не суетиться.
Звёзды с неба попросила ты кротко.
Я сказал тебе: – А харя не треснет?
Как же мне туда залезть, идиотка?
Ну, давай я подарю тебе песни!

Эге!
Я подарю тебе совхоз в Удэге!
Эге!
Хошь – избу на курьих ножках в тайге!
Эге!
Чёрта в ступе или хрен в сапоге!
Эге-эге-эге!

Я когда-то был простым Айболитом,
Неизвестный никому, вечно пьяный.
А теперь не пью и гладко забритый,
И очки ношу уже постоянно.
Ты ждала в подарок руку и сердце.
Зря ты губки раскатала, мечтая.
Ну-ка, позовите старого Герца –
Вальс-бостон лабать, меня отпевая!

Ого!
А не пойти ли мне далеко?
Ага!
Я мечусь, как Штирлиц в стане врага.
Ой-ёй!
Это я – ваш вечный злой геморрой!
Тик-так!
Пусть обрезан – но кубанский казак!
Ой, вэй!
Не сходить ли пострелять глухарей?
Дин-дон!
В плавнях шорох, а в штанах перезвон!
Ку-ку!
Только лошадь по душе казаку!
Эх, раз!
У меня большой словарный запас!
Бум-бум!
И ничего другого на ум!
Агу-агу-агу!

P.S. Наблюдая за нашим весельем, мой дедушка Яков Моэль ничего не сказал, ибо он себе знал: «Его лысина – это хорошо забритое старое».

Июль’ 01.