Энергия взрыва

Верный дружище!
                Хочу я стихами
вспомнить то время, когда мы чихали
на быстротечность, когда было можно
верить, что завтра еще непреложно,
думать, что сердце так звонко зовется
не потому, что однажды взорвется.

Не без затей раскидали планеты
наших путей потаённые меты,
переместив черепа и скелеты
в век скоростей и его интернеты.
И запихнули свою мешанину
в груду железа, его паутину,
из ничего, напрягая машину,
образовав мировую картину.

И, рассылая позывы морзянки
в эти воздушные странные замки
с призрачной целью,
                творя тем не менье
нам учащенное сердцебиенье,
будто в погоне, раскрыли на сердце
наши ладони, как тайные дверцы,
время на коих без устали чертит
линию жизни и линию смерти.

Высшей мистерии знаки и числа
не лишены изначального смысла.
И потому, как с мозолью ботинок,
сами с собой мы ведем поединок.
И, затерявшись в блужданиях вечных
формами жизни на каплях сердечных,
фокусом зрительным слабнущей сетки
не разбирая их на этикетке,
в хаосе мнимых тревог и капризов
мы принимаем означенный вызов
без покаяний, в пучине кипучей
не полагаясь на ветреный случай.

Только внимательней надо всмотреться
в линии эти, что врезаны в сердце
своеобразно, загадочно, криво –
чтобы исчислить энергию взрыва.
Пересеченные, будто проводка,
эти пунктиры мерцают нечетко
в атласе странствий,
                как мраморный кафель,
в темном пространстве иных географий.

Многопечально и криволинейно
властвует тайна, как золото Рейна,
в наших частицах, углах, закоулках,
мышцах, сеченьях, трахеях и втулках,
в наших подбрюшинах и оковалках,
сенцах, сарайчиках и коммуналках,
в тесных чуланчиках и коридорах,
не исходить нам до гроба которых
и не покинуть до смертного часа
их, до последнего трубного гласа.

Сутью десятою, пятою, третьей
формула канувших тысячелетий
погребена, как сокровища инков,
в наших молекулах и половинках;
в наших догадках,
                сомненьях и чувствах,
мыслях убогих и мифах искусных,
легким ознобом касаясь мизинцев,
словно покровами полинезийцев.

Адское пламя в гудящем мартене
тьмы переплавило в этом тотеме
мглой несусветной, щитами кентавров,
патиной медной на римских литаврах, –
и понесло пилигримов усталых,
не разделяя на новых и старых,
на неказистых, увечных, картавых,
гулом кварталов по сети порталов,
с песней пастушьей, нудящей в октавах
греческих лир и шумерских тамтамов.

Те же как будто светила сияют
над племенами, что мир населяют,
но позабыты ключи и истоки
там, где пророки темны и жестоки
и где суровые кроются меры
под основаньями истинной веры.
Ибо дымится на прахе преданья
доисторический мрак мирозданья
и не врачует грехи и страданья
светом крещенья вода иорданья.

Солнцу не спится на утренних росах,
путникам снится космический посох
в жутком тоннеле, без Бога и храма,
как распрямленная кардиограмма.
Что обещает первичная плазма
серым поборникам энтузиазма,
буде они мудрецы из Эразма
или слепцы за чертою маразма?
Что позабудется, ибо простится?
И распылится на кроны частица,
не памятуя тоски и надрыва
там,
    в эпицентре грядущего взрыва.



2006