Предисловие для книги Угол смещения

КОМПЕНСАЦИИ СЕРГЕЯ СЕМЯННИКОВА

 «Какое-то непоэтическое слово», — скажет читатель, прочитав начало названия статьи. Но именно стихотворением «Компенсация» открывается первый сборник С. Семянникова «Время есть..» (Стихотворения. Песни. Челябинск, 1989)». А это значит, что в его названии сконцентрирована программная позиция поэта. Мы её поняли так: Семянников декларирует здесь и развивает всем творчеством мысль о стремлении компенсировать своей поэзией глобальное несовершенство мира.
 
 В стихотворении «Позиция» поэт называет себя «оптимистическим пессимистом». Это напоминает романтическую оппозицию в поэзии ХIХ века, когда поэт противостоял всему злу мира и чувствовал себя способным если не победить, то ограничить это зло. В начале третьего тысячелетия, когда в России, да и во всём мире, рухнули многие прежние устои социального, философского, религиозного, нравственного планов, такая позиция может показаться несколько архаичной. Однако сегодня, может быть, этого и надо, чтобы вернуть утраченную устойчивость человеческой жизни. Наш поэт когда-то писал:

Посмотрите, как небо звёздно!
Как Россия лежит широко!
Зарядиться ещё не поздно.
И тем более есть от чего.
(«Средство от хандры»)

 Позже он признается: «…я наивно пытался остановить деградацию соплеменников»...
Сергей Леонидович Семянников родился 7 июля 1950 года в небольшом городе Шумиха Курганской области. Служил в армии. С 1974 г. живёт в Челябинске. Работал электромехаником по ремонту медицинской техники. На фотографии у него простое, но внутренне сосредоточенное русское лицо. Стихи начал — так он выражается — «записывать» поздно и вот уже около 30 лет печатается.
 
 Найти свою истинную стезю в поэзии помог поэт Николай Тряпкин. Познакомился со своей будущей женой, когда подавал документы на филологический факультет Челябинского педагогического института. Но... с присущей ему самоиронией Семянников говорит: «Высшее образование меня пощадило»... Сейчас в крепкой семье двое взрослых детей, есть и внуки.
Были в биографии С. Семянникова и драматические моменты, подтверждающие мудрую русскую пословицу «От сумы да от тюрьмы не зарекайся». Эти страницы своей жизни поэт мужественно и с сожалением вспоминает в стихотворениях «У черты», «Почти личное», «Оружие». В последнем, навеянном случайной встречей с товарищем по несчастью, читаем: «Мы с ним когда-то чалились в аду».

 Став профессиональным литератором, Семянников одно время был председателем Правления Челябинского отделения Союза писателей России, во что даже трудно поверить — настолько натуре поэта чужда административно-начальственная деятельность, хотя общественного темперамента у него не отнимешь.

 С. Семянников испытал сильное влияние В. Высоцкого. Он этого и не скрывает, когда один из разделов своего первого сборника и стихотворение, открывающее раздел, называет «Монолог подхватившего знамя». А один из жанров своей поэзии именует «стихопеснями», которые в известный многим период своего творчества активно исполнял под гитару, пользуясь широким успехом в разных аудиториях (см. на YouTube: плейлист "Сюжеты для Высоцкого").

 Челябинский поэт повидал мир: в 1982 г. летал на Курильские острова, где ходил на агиттеплоходе «Корчагинец», и читал там стихи рыбакам и пограничникам. Благодаря друзьям-бизнесменам побывал в Арабских Эмиратах, в Африке, на Кипре, в Турции и др.

 ...Повторим: романтическая позиция поэта не кажется сегодня анахронизмом. Само время располагает честного художника занять такую позицию. Многого не принимает Семянников в современной российской жизни — но это вовсе не означает, что у него нет положительных ценностей.
 
 Ещё в детстве будущий поэт остро ощутил драматизм жизни. Именно на детских впечатлениях построена образная система жёсткого, вызывающего болевой шок стихотворения «Моё самое Первое мая». Мальчик увидел на улице инвалида войны без ног, который с грохотом катился по мостовой на примитивной низкой самодельной коляске-платформе на шарикоподшипниках. Таких не увидит нынешняя молодёжь, а поэт и автор этих строк их достаточно повидали в 50-60-е годы прошлого века: после войны государство не могло обеспечить всех нуждающихся (а их было много, покалеченных в боях!) инвалидными колясками заводского производства.
Поэт пишет:

…Я вдруг своими детскими ногами
Почувствовал, что значит быть без ног.

 Может быть, от подобных встреч и выросло в душе поэта устойчивое сочувствие к людям, несмотря на нередко насмешливое или уничижительное отношение к некоторым из них. Такие впечатления закаляют душу…

 Поэту Семянникову, как и многим другим современникам, довелось жить в эпоху «перестройки» и её последствий. Последствия эти были не только позитивными, но и негативными (как, впрочем, и всё в жизни). Не случайно стихотворение «Снова тает рассвет…» предваряется высказыванием мудреца Конфуция, которое стало в Китае на много веков народной мудростью: «Не дай вам Бог жить во времена перемен». Стихотворение
1991 г. «Реанимация» посвящено П. М. Смычагину, старшему товарищу по писательскому цеху, автору эпопеи из жизни уральской деревни «Тихий гром». Тревога за человека и страну звучит здесь, причём эта тревога органична, искренна — она не дань исторической конъюнктуре:

…Но знай, что гены Жёлтого тельца
Таят беду в любом твоём сосуде.
Что Белые и Красные тельца
Вчера принадлежать могли Иуде.

Что лекарем бывает — Сатана...
И, может, завтра с новою душою,
Открыв глаза, воскресшая страна
Сама себе покажется чужою.

 Тревога звучит во многих стихотворениях Семянникова. Первые строчки в стихотворении «Голос» (1996) ёмко выражают эту тревогу, хотя речь ведёт не лирический герой, а пожилой персонаж, которому «за шестьдесят»:
         
Я устал от всего,
            что у нас происходит в стране...

 В стихотворении «К слову» (1993) читаем:

«Железный занавес» упал...
Но, растащив его на двери,
Мы друг на друга сквозь металл
Опять взираем словно звери.
И многим ясно, что впотьмах
Другая виделась нам доля:
Когда свободой правит страх,
Она страшнее, чем неволя.

 Попутно обратим внимание на склонность поэта к афористичности  выражения  центральной мысли (см. две последние строчки).

 Горечь по поводу некоторых констант, повторяющихся моментов в Российской истории, благодаря которым она представляется не самодвижением жизни, а топтанием на месте, выразительно звучит в стихотворении «Сторона» (1997):

…Колеблются волны эфира,
Разносят о нас новый миф...
Неужто в Истории мира
Наш Бог - незабвенный Сизиф?

 Иронично пишет Семянников в стихотворениях начала текущего десятилетия «Фраза», «Рана» и др. о пресловутых «новых русских» за границей, о их выкрутасах, когда народ говорит «с жиру бесятся»... Надо отметить, что челябинский поэт в своей патриотической тревоге смыкается с озабоченностью судьбой родной страны, которую разделяют многие и многие люди:

Была когда-то Родина,
Сегодня — не поймёшь:
Всё куплено и продано,
И правит ею ложь.

Она и раньше правила,
Творя немало бед...
Однако были правила,
Которых нынче нет...
              («Судьба», 2000)

 Но Семянников не просто констатирует неблагополучие в стране и сетует по этому поводу — он, вспоминая о «пэтэушной» юности, когда участвовал в драках с «залётной шпаной», и сегодня готов вступить в «драку» за восстановление утраченных ценностей:

...Тут и взмыла душа,
Напоследок ликуя!
Разметала шпану
Неизвестным огнём...
До сих пор этот взрыв
Погасить не могу я,
До сих пор он гремит
В подсознанье моём...
               («Взрыв», 2003)

 Дают о себе знать в лирике Семянникова последних лет элементы романтического эскапизма (мотива побега из «цивилизации» в природу, к естественной деревенской жизни). Особенно это сильно чувствуется в стихотворениях «Тюлюкского цикла». Тюлюк — село в горах, одно из красивейших мест Южного Урала («Простой вопрос», «Принцип» и др.). Как правило, здесь всегда присутствуют два смысловых плана: житейско-бытовой — ну, купил горожанин дачу в сельской местности и обустраивает её — кого этим сегодня удивишь? — и бытийно-философский.

 Поэт-дачник не просто умиляется красотами деревенской природы и оригинальными характерами местных жителей — в его картинах сельской жизни есть место и романтической иронии, доходящей порой до гротеска. Например, в изображении деревенской свадьбы перестроечных лет в стихотворении «Свадьба в Малиновке» или в «Деревенском детективе», где рассказывается о мужиках, пытавшихся обворовать магазин в своей деревне. Даже то, что Семянников заимствует «чужие» названия, как нельзя лучше соответствует озорной и в то же время едко насмешливой стихии этих картинок из жизни современной деревни.
 
 Кстати сказать, Семянников вообще любит гротеск. У него могут выступать в роли повествователей — носителей речи — пригородная электричка, жалующаяся на задержку в пути; земснаряд, углубляющий русло реки; городской трамвай, которому обрыдло ездить всё по одному и тому же маршруту... Но как бы фантастично всё это ни выглядело, поэт в конечном счёте всегда ведёт речь о себе:

…Поэтому, как ни крути, ни верти,
О жизни своей пою.
И не так-то просто со сцены уйти
И стоять на ней, на краю.
                («Последняя песня»)
 
 Масштаб видения поэтом негативных сторон жизни весьма обширен: от социально-бытовых её проявлений до философского уровня осмысления действительности. В «Монологе расстроенного чинуши» (1990) и некоторых других стихотворениях это и выпады против засилья бюрократии и политической демагогии, и понижающая интеллектуально-эстетический уровень людей репертуарная политика большинства каналов современного российского ТV, и обилие сомнительных лекарств в аптеках, и поборы сотрудников ГИБДД, и надоевшая, лезущая из всех дыр, зомбирующая сознание реклама, и безобразия в армии, и внутриписательские «разборки»... Здесь проявляется сатирическая грань дарования Семянникова.
Он может, как бы шутя, говорить на серьёзную тему: как обманывает внешняя красивость — в стихотворении «Грустный романс». У него звучит тревога и о судьбе родного языка:

…Родная речь впадает в суету:
Слова всё время едут мимо Мысли,
Поскольку в них битком набиты Мысли,
И часто, может, самой нужной Мысли
Им подобрать уже невмоготу.
                («Время Пик»)
 
 Романтический эскапизм поэта располагается не только в пространственных координатах, но и во временных. В романтической эстетике давно известна идеализация детства, впрочем, знакомая и понятная ностальгическим воспоминаниям любого человека:

Я приезжаю летом не в село,
Где всё душе сулит добрососедство,
Я возвращаюсь возрасту назло
В почти что позабытое мной детство…
                («Наследство»)

 И хотя скопление плохо стыкующихся согласных звуков в последней строке вызывает ощущение некоторой шероховатости, не будем слишком строго судить поэта, обычно взыскательного к звуковой стороне своих стихов...

 Задумываясь о будущем собственных детей, Семянников тревожно размышляет о детях всей Земли («Два моих «SОS») и о будущем собственного народа:

  …Потому что беда на Руси начинается сказкой:
 Ухитрится лиса посидеть на крыльце Доброты,
 А потом — русский бунт самой страшной на свете развязкой.
 И легенды о нём. И потомков открытые рты...
                («Дьявольский долг»)

 Тревога и чувство личной ответственности за настоящее и будущее мира возносится у Семянникова до космического масштаба. В стихотворении «Сердце Земли» он, прямо в духе традиций русского философского космизма (Н. Фёдоров, К. Циолковский, В. Вернадский), сравнивает катаклизмы: войны, Чернобыль, землетрясение в Ленинакане — с инфарктами Земли... В «Коме» (1990) он откликается на такое драматическое международное событие, как война Ирака против маленького Кувейта. В проникновенном стихотворении  «Боль» ведётся речь о солидарности людей в несчастьи.

 Как видим, внутренний мир Семянникова вовсе не герметичен — душа его открыта миру и людям и страдает их страданиями и от их несовершенства. Очень трогает такая черта в самооценке поэта: он не чувствует себя носителем истины в последней инстанции — иногда он ощущает себя отставшим от жизни, как в прозрачном иносказании стихотворения «Наказание». Часовщик отказывается ремонтировать старые часы:

…Он их вертит со знанием дела
И, как стрелку, роняет ответ:
«Эта марка давно устарела.
Запчастей, уважаемый, нет…
 
 Поэт признаёт конечную правоту молодости, которая, может быть, не разбираясь ещё во всех хитросплетениях жизни, тем не менее, права в своём стремлении к любви и счастью:

…Им наплевать, что власти нет в стране,
Что тяжело с надеждою и верой:
Их жизнь сейчас как будто на Луне,
Где легче всё, но плохо с атмосферой…
                («Замки поколений», 1996)

 У Семянникова тонкая, нежная, чуткая душа, откликающаяся на «все впечатленья бытия», как и положено душе настоящего поэта:

Чужой тщетой измотан до предела,
Я сжат внутри и перенапряжён:
Во мне пружина скомканного дела
Скрежещет и толкает на рожон.
И я боюсь, когда на каждый шорох
Безумства ствол наводится в душе...
Но капсюль ждёт, потрескивает порох.
И пуля цель наметила уже.

 Чаще всего поэт обнаруживает некую душевную целомудренность, когда говорит на эту тему и прикрывается шуткой. Вот, например, рисует хорошо знакомую картину проверки авиапассажира металлоискателем перед посадкой в самолёт и восклицает: «Да нет во мне железа: я — поэт!» [«Всё, как тогда (Парафраз на стихи В. Высоцкого «Москва — Одесса»)]. В больнице после болеутоляющего укола поэт фамильярно обращается к своей музе:

…Вот и я уж зазевал.
Ах ты, басурманка!
Я и не подозревал,
Что ты наркоманка.
 
А у нас борьба в стране:
Сколько строгих акций!
Ты смотри, подруга, мне —
Без галлюцинаций…
             («На ночь глядя»)

 Вообще Семянников — неподражаемый мастер поэтической шутки, которая всегда маскирует некоторую серьёзную мысль, и здесь виден успешный стилизатор Высоцкого. Вот, например, созданный в этом ключе замечательный образ фигуриста, который всегда выступал в одиночном катании, а теперь тренер заставляет его во время поездки за границу выступать в парном:

…Говорю: «Да я же на поддержку
Ни за что её не подниму!
У меня же руки — во, как спицы!
И с ногами тоже... недобор.
Что ж теперь и мне лежать в больнице,
Как её изломанный партнёр?»… 

 А вот ещё одна лукавая шутка из «Тюлюкского цикла» — она довольно рискованна, на грани кощунства, если судить о ней с позиции богословской строгости. Но поэта оправдывает то, что написана она в духе фольклорной апокрифической легенды:

Какое было вёдро!
Но, сбегав за водой,
Господь поставил вёдра
На облак золотой.

И сам присел подумать,
Прикинуть, что почём.
Да ангел, пьяный вумать,
Задел его плечом.

Небесная цигарка
Рассыпалась кругом,
Сверкнули искры ярко,
Затем раздался гром.

Бог тучей брови сдвинул,
Привстал отчаянно
И вёдра опрокинул
Совсем нечаянно.

Выходит, не Всевышний
Устраивал бузу...
Всегда стакашек лишний
Таит в себе грозу.
        («Буза»)

 Прелестное «мифологизированное» объяснение, с назиданием в конце причины грозы, когда Бог и ангел ведут себя как люди в человеческом быту!

 Присутствие в лирике Семянникова стихии шутки объясняется, думается нам, основательным зарядом природного оптимизма, которым щедро одарён наш поэт. Он любит жизнь и неоднократно провозглашает эту любовь:

…А с ней такое дело
(Скажу как на духу):
Она не надоела
Ни сердцу, ни стиху.
           («Завет»)

…Надоедает всё... до одури, поверьте:
Что осень, что весна, что лето, что зима!
Однако странный факт — в унылой круговерти
Не надоела мне (ни разу!) жизнь сама.
                («Парадокс»)

 Иногда в стихах Семянникова начинает звучать поистине «есенинская» щемящая жалость ко всему живому на Земле, как, например, в следующем стихотворении без названия:

Когда тебе последнее тепло
Вдруг сорванная выдохнет фиалка,
Так содрогнётся сердце тяжело,
Что всё на этом свете станет жалко.

И ты, упав распятием в траву,
Тысячелетья ощущая разом,
Опять на миг приблизишься к родству,
Которое давно разрушил разум.

 А вот другое стихотворение с тем же настроением:

Берёза в платьице нелепом,
Рябина в кофточке чудной.
Что эти двое перед небом,
Когда оно идёт войной?
Дрожат кусты. Трава прижалась.
Электроток шипит во мгле...
Не зря охватывает жалость
К любой былинке на земле.
……………………………………
Но в день, когда утихнут грозы,
Ты взглядом душу отрезви:
У забинтованной берёзы
Стоит рябина. Вся в крови.

 Олицетворением хрупкости всего живого становится рябина, окрасившаяся в красный цвет своими раздавленными под натиском стихии спелыми ягодами. А «забинтованная берёза» поражает живостью воображения и зоркостью взгляда поэта, сумевшего разглядеть в обычном, примелькавшемся, недоступном обыденному взгляду необычное, но такое явное: любимое российское дерево своей белой корой действительно напоминает забинтованное... Вот пример того, что настоящая поэзия, даже когда она говорит о привычных вещах, совлекает с них покров обычности и банальности.

 Но в любимом Тюлюке даже непогода может приносить радость:

Как звонко в бочку капает вода,
Как сладко тянет сеном с огорода:
Здесь по сердцу бывает иногда
И эта «бессердечная» погода…

 Тем более что от непогоды можно укрыться возле печки, процессу разжигания которой Семянников создает настоящий гимн в стихотворении «Русский дух», заканчивающемся следующей строфой:

…Наливай в чайник воду из речки,
И готовь свою душу к мечтам.
Воспеваю огонь русской печки!
Русский дух, обитающий там.

 Возвращаясь к связям Семянникова с традициями романтизма, надо отметить, что он порой отчётливо указывает на свою связь с этими традициями. Не случайно во время своей поездки на Курильские острова, оказавшись в проливе Буссоль, он немедленно рифмует его с именем гриновской героини Ассоль, а рыболовецкий траулер, на котором находится автор, на время превращается в бригантину («А как звучит — пролив Буссоль!.»).

 В стихотворениях о Тюлюке поэт идеализирует это место на Земле, сравнивая его с раем:

…И жизнь, её величество,
Неделями порой
Течёт без электричества,
Как речка под горой.

Зато не «кажут» телеки
Земную дребедень.
И дочь моя на велике
Гоняет целый день.

И я стругаю досочки
Рубаночком ручным
И жёлтые полосочки
Кудрявятся над ним.

Да это ли не райское
Привольное житьё:
Живёт село уральское
Без права на нытьё.

Ни почты и ни радио —
Лишь тихий сельсовет...
Скажите, Бога ради, а —
Не Тот ли это Свет?
(«Тот Свет»)

 Поэт признаётся, с обычным своим лукавством, что в Тюлюке ему легко пишется: «Там я стихи не пишу, а собираю, как ягоды или грибы, и удивляюсь — почему другие их не замечают». В стихах «Тюлюкского цикла» преобладают радостно-спокойные, умиротворённые интонации и настроения. Поэтизируются простые радости и удовольствия: мускульная работа, созерцание природы, «сто граммов» с другом или соседом, грибы, ягоды, рыбалка, познавание от местной ведуньи «Нины Павлны» лечебных трав...
 
 Внимательно вглядывается лирический герой Семянникова в деревенских животных, подозревая в них особые способности: в кошке, которая видит через окно то, чего людям недоступно («Досада»); в телёнке, не желающем идти в хлев, как будто знает своё печальное будущее («Сюжеты крестьянского быта»); в петухе, который вскочил на голову главе районной администрации, лукавившему с народом («Активист»). И люди тюлюкские интересны поэту, он их любит, хотя иногда по-доброму и посмеивается над ними.

 Порой взгляд героя лирики Семянникова на деревенскую жизнь напоминает сторонний взгляд дачника, а не коренного жителя, который преимущественно погружён в обилие хозяйственных забот. Однако поэт прекрасно осознаёт ущербность такой позиции и неоднократно пишет об этом в стихотворениях «Два вывода», «Снова тает рассвет» и др.:

            1
Можно жить, ничего не читая,
И не хуже других понимать,
Что кричит журавлиная стая,
Покидая родимую гать.
            2
Можно много читать о природе,
Разбираться, где правда, где ложь.
И не знать ничего о народе,
О земле, на которой живёшь.

 В «Подозрительной дороге» — о знакомых всем российских просёлках — читаем такие строки:

…Ну бульдозер заглох! Ну пошёл тракторист за подмогой!
Что же тут непонятно? Обычный в России сюжет...
Если ты — городской, деревенскую душу не трогай.
Этот «космос» тревожить резона особого нет…

 В «Тюлюкском цикле» есть стихотворение-поминовение «Рашидкин мост», где раскрывается происхождение местного топонима: покойный ныне житель Тюлюка по имени Рашид каждую весну собственными силами и средствами налаживал пешеходный мостик через буйную в это время года горную речку. Семянников уважает чужую хорошую работу — поэтому так много в его поэзии стихотворений об умелых и талантливых работниках в разных сферах: о друге враче-анестезиологе В. Мокине («Ангел-хранитель»), о знаменитом курганском ортопеде
Г. Илизарове («Рифмы призвания»), о медсестре Т. Кралиной («Сестра милосердия»), об известном поэте («Памяти Николая Рубцова»), о своём наставнике Н. Тряпкине, которому с любовью и благодарностью Семянников посвящает диптих «Отделённый свет».
 
 Он, в конечном счёте, любит людей. Не случайно в своих стихотворных сборниках поэт помещает их фотографии: родных, своих детей, друзей, соседей по Тюлюку, героев стихотворений.

 Каждый поэт в процессе своего развития переживает некоторую эволюцию. Груз впечатлений и размышлений, возраст дают о себе знать. Если говорить о том, куда же движется Семянников, то вектор этого движения можно было бы сформулировать кратко так: он «серьёзнеет». Сейчас он находится, как нам кажется, уже не в состоянии противостояния миру, а в фазе смирения, в смысле доверия к нему, к его высшей и тайной целесообразности. Это движение началось рано, когда поэт в 31 год перешагнул порог молодости:

Категоричность — это юность.
Та золотая однострунность,
Какую всем нам суждено
Услышать, словно неизбежность,
Чтобы затем понять безбрежность
Суждений молодости...
                НО
Категоричность — это странность,
И даже хуже — бесталанность,
Когда из опыта всего,
Что не поймёшь душой беспечной,
Что в этой жизни бесконечной
Никто не знает ничего.
                («Антитеза»)

 Горечь истины и её мужественное признание выглядит куда благороднее, чем самоуверенное всезнайство, и напоминает нам сентенцию одного чеховского героя: «Никто не знает настоящей правды»... Особенно явственно ощущается эта тенденция в продолжающемся духовном развитии поэта, если мы вспомним некоторые его ранние стихи.

 Там могли встретиться и излишнее самомнение, и дидактизм, и некоторая рисовка («Позиция», «В лицо» (Высокопоставленным графоманам), «Быт по-философски», «Ода дураку», «Помеха», «Обречённому»). Поучающая интонация диссонировала с господствующим тоном стихов Семянникова — искренним, душевным, располагающим читателя к его лирическому герою. Спасала положение свойственная нашему поэту самоирония: 

…Я хотя не член Союза,
             мне везёт наверняка.
Есть ещё на белом свете
            У меня жена, и дети,
И квартира, и машина...
             правда, швейная пока.
                («Заносчивые стихи»)

 Эта самоирония присутствует в стихотворениях «Вояж», «N.N.». Поэт говорит, обращаясь к самому себе:

…Не возомни, что ты один мессия,
Не оттолкни соратника плечом.
Верь в свой народ, и Родина-Россия
Однажды разберётся, что почем.

 Глубина и серьёзность поэзии Семянникова осознается, если мы обратим внимание на преобладающие у него темы. Потребность в эстетическом самопознании рано или поздно возникает у всякого поэта. У Семянникова в спектре вопросов этого плана выделяется вопрос о свободе художника, как главном условии творчества. Именно об этом идет речь в стихотворениях «Свободный полёт», «Монолог работающего земснаряда», «Монолог городского трамвая, сошедшего с рельсов». В последнем стихотворении, как это часто бывает у нашего поэта, его мысль выражена шутливо-иносказательно: в один прекрасный момент трамвай не захотел следовать туда, куда указывали рельсы. Текст в одном из сборников Семянникова напечатан красным шрифтом — а это графический знак программного характера стихотворения.

 Другое условие плодотворной работы — это творческая сосредоточенность. Это благо, о котором поэт пишет в стихотворении без названия:

Я одиночества приветствую мгновенья,
Когда светло и мыслить, и писать.
Когда души малейшие волненья
Сиюминутно просятся в тетрадь.

 И хотя эта мысль уже высказывалась не раз («Служенье муз не терпит суеты», «Будь царь, живи один»), сказанное Семянниковым не воспринимается как вторичное.

 Не найти в мировой поэзии поэта, который бы не писал о любви. В лирике челябинского поэта эта тема занимает значительное место. Удивительно, как трепетно может писать о любви (прочитайте хотя бы стихотворение «Молебен») этот, в других стихах такой задиристый и даже порой грубоватый, автор! Но и в некоторых стихотворениях этого ряда он не может удержаться от шутки. Так, развёртывая стихотворение «Весеннее признание» на довольно обычном сравнении любви с грозой, поэт не удерживается на уровне взволнованно-серьёзной интонации:

…Гром грохочет в небе. Туча напряглась.
Молния мне в сердце норовит попасть.
 
 А какая сила сопереживания, исключающая вполне понятный и простительный эгоизм любви, в следующих строчках:

Вдохну твой вздох и задержу дыханье.
Пускай во мне останется навек
Не этот сад, не роз благоуханье,
А грусть твоя, любимый человек.
                («Южный экспромт»)

В свою очередь, отсутствие любимой отягчает бремя невзгод, как в этом стихотворении без названия:

...но ты сейчас далёко.
И, стиснув от бессилия виски,
Я думаю — насколько жизнь жестока,
Насколько в ней полно ещё тоски.
Как удержать за пазухой все камни,
Набросанные мне за столько лет?
Одна лишь ты сейчас наверняка мне
Могла помочь бы, но тебя здесь нет.

 Неподдельное горе от утраты любви звучит в следующем стихотворении:

Всё померкло. Всё померкло.
Свет всё время теперь за спиной.
Мы прижаты с тобой, как два зеркала
Отражающей стороной.

Это хуже любого недуга.
Это хуже любой слепоты —
Так смотреть и не видеть друг друга!
Где же ты?
                («Взаимоотражение»)

 Порой обычная, даже банальная, ситуация в истории отношений двоих вырастает в серьёзную драму, жертвами которой, в первую очередь, становятся общие дети, — именно об этом стихотворение «Может, последний совет...». Но и в этом горьком стихотворении в последних двух строфах утверждается любовь как высшая ценность жизни:

…Но всё-таки остался миг,
Когда ещё бессилен холод:
Любимый кем-то — не старик!
И любящий кого-то — молод!

И время есть ещё сгореть.
Чтоб в час, который затаился,
С горячим сердцем умереть.
С таким же точно, как родился!

 Богатый опыт души позволил обрести грустную истину — любовь может быть не только счастьем:

…Всё, что мы называли любовью,
Называется нынче — бедой!
            («Между совестью и нелюбовью...»)

 В одном из сборников стихов Семянникова есть раздел, озаглавленный автором «Последнее счастье». Он вызывает ассоциацию с «Последней любовью» Ф. И. Тютчева. Так же, как там, челябинский поэт пишет о любви уже немолодого человека. Его не оставляет привычная шутливость, которая, правда, всё чаще приобретает грустный оттенок. Таково стихотворение «Серенада» — о встрече с красавицей, которую готов полюбить, но она неприступна. Таков «Шуточный романс» — о женщине в чужой компании:

…Они никто, никто здесь для меня,
А вот тебя из этого содома
Я, как дитё бы, вынес из огня
И (знать бы адрес) дотащил до дома.

Но ты мне всё стараешься грубить.
И эти морды вновь на нас косятся.
Нет, я сейчас их долго буду бить,
Пока они со мной не согласятся!
 
 И, наконец, признание в любви собственной жене, которая оказывается самой дорогой и надёжной в мире Женщиной:

Мы с тобою, жена, словно две половинки баяна.
Между нами — года, этот опытом дышащий мех.
И Судьба на баяне играет, то лихо и пьяно,
То тихонько и нежно — и тоже имеет успех.

Голоса — это ты. Я — басы, что вздыхают аккордом.
Ты возьмёшь высоко — я на низких всегда помогу
И любому из нас будет соло в радении гордом
И никто не останется друг перед другом в долгу
…………………………………………………………………
Распахнутся года под торжественный марш Мендельсона
И сомкнутся опять, выдыхая свой гимн без труда:
То, что юность прошла, — нам печалиться нету резона,
То, что старость придёт, — это тоже уже не беда.
                («Музыка любви»)

 Интересно, что если в начале творчества в лирике Семянникова преобладал урбанистический пейзаж, причём преимущественно негативного смысла, то природный пейзаж впервые появляется именно в стихотворениях о любви, как, например, в замечательном ноктюрне «Зимний этюд»:

Какая ночь!
Какая тишь!
Звезда в окошке серебрится,
И мне нисколечко не спится,
И ты, наверное, не спишь.
 
Луна печальна и нежна,
Далёкий свет с землёю дружен.
И он мне очень, очень нужен,
А ты ещё сильней нужна…

 Как мы уже убеждались, Семянников, изображая природу любит олицетворения. Вот как выглядит октябрьское предзимье в одном его стихотворении без названия:

…В такие хмари заморозки — горе.
Но для зимы пока ещё не срок.
Вот почему горит на косогоре
Наивных ив весёлый костерок.

И можжевельник около протоки
Вечнозелёной думою объят,
И лиственницы пьют земные соки,
Подкрашивая бархатный наряд.

 В пору зрелости к поэту приходит понимание особой ценности старой дружбы. Поэтому Семянников так часто вспоминает шумихинских друзей детства и юности в стихотворениях «Подельники», «Дуэлянт», «Надлом» и др. Появляется осознание родственности поколения, вместе прожившего общий отрезок жизни, — вот почему так горько расставаться с уходящими навсегда:

…Друзей потерял я немало,
Но, плача от боли, расту.
        («Привязанность»)

…Пускай теперь на небесах
Рассудят наше бремя...
Мы были стрелками в часах,
Которым вышло время.
          («Последний тост»)

 Пристальное внимание Семянникова привлекает связь людей как связь времён. Он озабочен сохранением этой связи — иначе прервётся нить жизни. Отсюда ответственность за старый родительский дом (читай — родину), откуда можно было бы уйти,

…Но в том-то и вся беда,
Что сделать это невмочь.
Если уйдёшь навсегда —
Кто дому сможет помочь?
            («Дом сироты»)

 Стихотворение «Двери» прямо адресовано юности, с которой поэт делится собственным экзистенциональным опытом, предупреждая, что жизнь — это постоянный поиск. Дверь здесь выступает метафорой загадок жизни и вопросов к ней, которые задаёт молодой человек:

Да какие там, Юность, потери,
Если столько потом отыскал?
Вспомни всюду закрытые двери,
Вспомни их деревянный оскал.

Как стучались ночами и днями:
Всем хотелось куда-то скорей…
Оказалось, что там, за дверями,
Бесконечное царство дверей.


 У Семянникова есть стихотворение, которое могло бы стать настоящей находкой для психоаналитика. Оно называется «История со шляпой» и построено на детских воспоминаниях о рассказе замечательного детского писателя Н. Носова «Живая шляпа». Котёнок, каким-то образом забравшийся под шляпу, заставлял её двигаться и страшно напугал двух мальчишек. Этот сюжет постоянно повторяется в снах лирического героя, но, в отличие от рассказа Носова, напряжение не разрешается:

...Во сне, как по расшатанному трапу,
Уже в который раз за много лет
Я подхожу, я поднимаю шляпу...
И жутко мне, что никого в ней нет.

 Кого же нет? На внешнем уровне смысла — котёнка, который производил движение. Но на его глубинном уровне, может быть, той силы, которая является перводвигателем мира?
Семянников вообще питает склонность к постановке сложных, так называемых «проклятых» вопросов бытия. Например, о диалектике добра и зла. Мучительное биение мысли поэта выражено выразительно-пластично и волнующе, в том числе и благодаря необычной финальной строфике стиха:

Ты протирала окна очень честно.
Ты до того в тот день их довела,
Что ощущение стекла исчезло:
Как будто в раме не было стекла.

И надо же такому приключиться:
Обманутая этой чистотой,
В твое окно ударилась синица
Го-
     ло-
          вой...
                («Стекло»)

 Волнует поэта и вечный спор «физиков» с  «лириками», особенно обострявшийся в нашей стране в 1960-е годы, — и в этом споре он, естественно, на стороне вторых («Пари»). Есть у него и философское стихотворение «Предел» — о смерти как моменте постижения человеком истины. А где смерть наиболее актуальна, чем на войне? По словам поэта, его дед, сочинявший частушки, погиб весной 1942 года, передав внуку свой поэтический дар. Семянников пишет, используя необычный для упоминаемого великого события эпитет:

Жестокое слово — Победа,
Когда ты не видел её...
Пять писем осталось от деда.
Пять писем осталось. И всё…
                («Родство») 

 Автор родился через пять лет после Победы, и тема войны волнует его всю жизнь: «Итог (Мысли умирающего солдата)», «Застольная» (посвящена Ф. М. Строканю, армейскому разведчику, участнику Парада Победы в Москве — его фото помещено рядом с текстом стихотворения в упоминавшемся первом сборнике; он же герой стихотворения «Посвящение инкогнито»), «Арифметика войны (Рассказ фронтовика)». Семянников искренне отдаёт дань преклонения героям, по зову долга, а не по приказу отдавшим свои жизни за Родину, как это делается в стихотворении «Монолог-баллада о нарушении воинской дисциплины». У «Монолога...» имеется посвящение: «Начальнику второй Волчинской погранзаставы Василию Горбунову, самостоятельно принявшему решение о защите нашей Родины» — 60 бойцов во главе со своим командиром, так и не дождавшись приказа командования об отпоре врагу 22 июня 1941 года, решают оказать сопротивление и все погибают:

…Каждый в незабудки
За свою страну
Лёг, почти на сутки
Задержав войну.

 Стихотворение «Обряд» начинается с описания восторга, которое испытывает герой от бритья опасной бритвой рукой умелого мастера (после появления СПИДа в парикмахерских теперь не бреют). Тем неожиданней признание старого еврея-парикмахера. Когда-то такие фигуры часто встречались в наших парикмахерских, они были большими философами и любителями поговорить с клиентами. К сожалению, это славное колоритное племя к нашему времени повывелось... Когда разговор с мастером-брадобреем заходит о войне, тот сообщает, что «... «две войны» за анекдоты // Победу в лагере ковал»...

 Не ошибусь, если скажу, что центральный вопрос в мироощущении и духовных поисках Семянникова — это вопрос о Боге. Он занимает поэта с самого начала творчества — сначала как предощущение. Именно так это выглядит в изящном по выражению мысли стихотворении «Песочные часы». Образ часов, как всегда в поэтическом мире Семянникова, используется здесь не в предметном, а в метафизическом смысле, и в последней строфе появляется то, что мы и назвали предощущением Бога:

…А кто-то смотрит хитрыми глазами,
Как мечется внутри песчинок рой,
И, балуясь песочными часами,
Чему-то усмехается порой...

 Поэт хотел бы укрепиться в мысли, что его творчество может стать оправданием своей жизни перед Богом:

…Я напишу назло пустым тревогам,
Себе и вам пророча лишний шанс
Предстать как можно чище перед Богом:
Стихи — всегда, по-своему аванс.
                («Игра», 1993)

И, наконец, признание, которое дорогого стоит:

Так, отрицая всех богов,
Я потихоньку начал верить.
                («Вера», 1999)

 Чувствование Бога — а именно так, не рационалистически, познаётся Господь — начинает ощущаться даже в изменении графики: наступает момент, когда само слово, обозначающее Вседержителя, начинает с некоторых пор писаться в стихах Семянникова с прописной буквы. Впрочем, здесь сказалась и общая тенденция эпохи перестройки, когда в русский язык стали возвращаться некоторые элементы дореволюционной, дореформенной (1918) графики.

 Другой признак усиления интереса к этой тематике — всё более частое обращение к евангельским образам и мотивам, что сопровождается увеличением у Семянникова удельного веса мистических настроений и фантастического оформления лирического сюжета (смотри, например, стихотворения «Искушение», «Прозрение», «Подарок», «Вечная книга» и др.)…

 Огорчает только, что не всегда Семянников, особенно ранний, соблюдает необходимую корректность в обращении с этим материалом. Очень приблизительно и даже дерзновенно употребление религиозно-христианской лексики и реминисценций из Священного Писания в стихотворении «Покаяние»: «Я пригвождён молвой к судьбе», «тридцать три моих пути», «в жизни был живым // И быть хотел им после смерти», «нёс благую весть», «тяжкий свой иконостас» (И это всё о себе! Выделено автором статьи). Создаётся впечатление, что поэт кощунственно отождествляет себя то ли с самим Иисусом Христом, то ли, по крайней мере, возводит себя в ранг святого. А последнее из процитированных выражений вообще не обнаруживает внятного смысла. Такие же несуразности присутствуют в стихотворении «Атеистическая молитва» и некоторых других.

 «Полузнайство» священных текстов обнаруживается довольно часто. Вот в стихотворении «Тайна Истины» Христос назван пророком* — тогда как он Сын Божий, одна из трёх ипостасей Бога. Другое дело, если бы Семянников был мусульманином: в Коране пророк Иса (Иисус) назван в ряду других пророков, главный из которых — Мохаммед; упоминается и мать Исы Мариам (дева Мария).

 Тревога за будущее человечества, как уже говорилось, — одна из постоянных тем у Семянникова, но в её решении поэт не всегда «дотягивает» до уровня художественной полноценности — благодаря всё той же смысловой приблизительности и, я бы даже сказал, неточности:
 
…Довольно смертей... Может, это последний наш век.
Прикройте себя, защитите себя парадоксом.
Недаром Христос, этот странный, смешной человек,
Твердил нам о том же, хотя защититься не мог сам.
                («Тайна Истины»)

 Не говоря уже о неуклюжей рифме («парадоксом — не мог сам»), как много в этих нескольких строках неточного и даже неверного! Христос, согласно христианскому преданию, настолько же человек (Он сын земной женщины), насколько и Бог. Как человек из живой, уязвимой плоти, Он страшится предстоящих мучений, о неизбежности которых Сын Божий знает заранее. Но Бог-отец и послал-то его к людям, чтобы дать им, своим детям, надежду на искупление первородного греха, за который все потомки Адама и Евы наказаны лишением бессмертия, — надежду на возвращение этого высшего дара. И Бог настолько любит свое творение — людей, что приносит в жертву Сына, который знает этот замысел и сознательно идёт на мучения и крест, чтобы искупить людские грехи и своим воскресением дать надежду на спасение.

 В разговоре о таких серьёзных вещах поэту, мы в этом уверены, нельзя допускать приблизительности, облегчённости, хотя поэзия и не богословие. Слишком велика ответственность поэта перед читателем, культурой и собственной душой, тем более, если судить по многим другим стихам Семянникова, он сознаёт нравственную ответственность за свою поэтическую работу.

 К чести нашего поэта, он много и откровенно говорит о своих духовных блужданиях. Он пытается расшифровать свои странные, тревожные сны, нередко усматривая в них некое указание свыше («Пружина», «Вояж», «Иррациональная сентенция»). В последнем из перечисленных стихотворений возникает образ «Кольца квадрата» — символа парадоксального сочетания противоречий, живущих в душе поэта. Не случайно в стихотворении «Поклон», говоря о собственной душе, Семянников придаёт ей эпитет «слепая».

 Привлекательно то, что, читая стихи подобного рода, вдумчивый читатель приобщается к миру духовных исканий умного и взыскательного к себе человека. Эти искания порой могут приводить поэта к опасному рубежу как это случилось в стихотворении «Слеза пришельца». Недостаточно прояснено, кто он, этот пришелец? Уж ни дьявол ли? — тогда берегись, поэт!

 Но не будем больше пугать ни его, ни читателей... Лучше, что называется, «повылавливаем блох» — на то она и литературная критика. Не всё равноценно в стихах Семянникова. Могут в них встретиться неудачные строки и образы. Шофёр, у которого сломался домкрат, «По-доброму (!?) в своей работе зол» («О нашей братии, домкрате и...»). В стихотворении «Шанс» встречается выражение «шел снегопад» — по-русски правильнее было бы сказать «был снегопад» или «шёл снег». В стихотворении «Когда тебе последнее тепло...» нельзя признать удачным образ «И ты, упав распятием в траву»: зрительно представимо, что хотел сказать поэт — упал, раскинув руки в стороны. Однако здесь явная погрешность против грамматики и точности смысла: всё-таки распятие — это деревянный крест, или вид мучительной казни в древности, а человеческое тело не может быть распятием, оно может быть распятым.

 Встречаются неточности и в некоторых используемых реалиях. В стихотворении без названия «Не гадай мне, цыганка, не надо...» есть строчка «Не играй мне, цыганка, на скрипке» — играют на музыкальных инструментах цыгане-мужчины, женщины — пляшут  и поют. В стихотворении «Попытка Мандельштама» говорится о «бирке на просветлённое чело» — имеется в виду бирка, которую перед захоронением прикрепляли к телу умершего заключённого в сталинском ГУЛАГе. Но бирку привязывали не к «челу», т. е. ко лбу, а к левой ноге трупа (читай В. Т. Шаламова и А. И. Солженицына).
 
 Надо отдать дань справедливости: таких «ляпов» у Семянникова мало. И как говорится, брань молодцу не в укор. И у Пушкина встречаются плохие стихи... У Семянникова преобладают свежие, оригинальные образы, сочный нестёртый язык.

 Язык стихов Семянникова — это язык демократичный: он наполнен разговорно-уличными интонациями, «простонародными», диалектными словами и выражениями, городским молодёжным сленгом, жаргонизмами. При этом он, когда надо, хорошо владеет и «высоким» поэтическим стилем. Поэт любит играть со словом, как он, например, это блестяще делает в стихотворении «Тавоканье», обыгрывая местное тюлюкское словечко «тавокать», имеющее в народном языке богатейший спектр значений.

 Часто радует Семянников свежими образами, например: «заплаканный платок» женщины, которая не дождалась мужа с войны; «гноится даль» (о городском дымном пейзаже); «Изведал вершины глубин», «розы серые» и мн. др.

 Напомним, что стихи — это особым образом ритмически организованная речь. Поэтому, чтобы во всей полноте понять поэтический мир любого автора, надо посмотреть на его творчество и с этой точки зрения. Мы можем встретить у Семянникова примеры удачного использования разностопного размера. Таков, например, разностопный ямб в стихотворении «Символ»:

Где я?
И как сюда попал?
Модерн чужого интерьера,
Два опорожненных фужера —
Один упал.
 
Его я только что держал
И пил, и думал, чем наполнить.
Кому другой принадлежал?
Не вспомнить...
 
 Занимается Семянников интересными экспериментами в области строфики. Таков «Стереоассоциативный стих», где противопоставлены две пары строф, противоположных по смыслу и соответствующим образом начинающихся: «Нет, я тебя люблю» — «Нет, я тебя ненавижу». В «Тающем стихе» графически выражена мысль об уходе любви: строчки, сужаясь сверху вниз, совершенно сходят на нет. Подобные опыты — а это не единственный у нашего поэта — находятся в русле поисков внесловесных, графических средств художественной выразительности в современной поэзии и несколько напоминают «изопы» (изобразительные опыты в поэзии) А. Вознесенского.

 Многообразен жанровый состав поэзии Семянникова: от газетной публицистики и социальной сатиры до традиционной лирической миниатюры. Но и в этой области творчества челябинский поэт — в поиске. Уже упоминавшиеся «стихопесни» значительно лучше воспринимаются в живом исполнении под музыку, чем на бумаге. Сказано не в упрёк — просто таков закон жанра, и о многих стихах В. Высоцкого, предназначенных для пения, можно сказать то же самое. Немало у Семянникова, как и у Высоцкого, стихотворений, организованных не как лирическое высказывание, а как монолог героя, порой весьма дистанцированного от автора: это может быть рабочий, деревенский сосед, фигурист, пьяница, заключённый в лагере «на краю земли» в 1937 г. и проч.
 
 Естественно, что каждый из персонажей таких сказовых стихотворных повествований говорит своим, сугубо индивидуальным языком, — вот откуда та демократичная языковая стихия, о которой шла речь выше. Может создать Семянников и блестящую стилизацию в духе песен каторги ХIХ века — «Время есть…», где сам каторжник, отчаянный и энергичный, повествует о своём смелом, но «бесперспективном» побеге... Нам приходилось знакомиться со стихотворными текстами Семянникова, которые не могут быть напечатаны, потому что это «стихи не для дам» в традициях поэта ХVIII века И. С. Баркова.

 Занимается Семянников и жанровыми экспериментами. Таков, например, любопытный и забавный «Эпистолярный диполь (Или лингвистический гротеск, написанный назло пуристам)». Женщину, у которой муж отбывает заключение, некий новый Пигмалион решает облагородить. И вот, нахватавшись верхушек знаний и овладев некоторыми навыками специфической литературной речи, она пишет письмо своему мужу в тюрьму. Тот, несмотря на помощь «корешей», не может понять письма супруги и отвечает ей раздражённым письмом, написанным на тюремной «фене». Стилевой контраст создаёт неподражаемый юмористический эффект. В этом же ключе написана «юмореска для мужчин» «Пушкин и 8-е марта».

 ...В заключение ещё несколько замечаний. Челябинский поэт Сергей Семянников не страдает синдромом провинционализма — он знает себе цену и вписывает себя в «большую» русскую поэзию. Хотя любой художник не может объективно оценить самого себя, но в данном случае, когда Семянников называет имена Мандельштама, Цветаевой, Маяковского, Есенина как своих соратников по цеху — это не зазнайство. Несомненный талант, широкий охват жизненных явлений, глубина их художественного постижения, мастерство, искренняя преданность своему призванию — всё это серьёзные основания для подобных сближений. Честно служить поэзии, быть достойным своего дара — это не просто. Именно об этом идёт речь в стихотворении, которое может быть отнесено и к Пушкину и к Данте, к любому другому поэту с драматической судьбой:

Почему ты погиб так нелепо?
Почему жил всё время в долгах?
Я однажды у древнего склепа
Потревожил прославленный прах.

Посмотри, как известен и светел
Образ твой, переживший века...
Тихий голос, помедлив, ответил:
«Нет на свете колючей венка...
          («Плата», 2003)

 Семянников однажды написал: «Талант походит на недуг». И ещё: «Поэзия — вибрация души» («Ноумен»). Я не скрываю эстетического удовольствия от знакомства с его поэзией и благодарен поэту. Мир оправдан, если существуют такие люди. Читатель, соприкоснувшись с поэзией нашего автора и дав себе труд вчитаться в неё, несомненно, обогатит собственный внутренний мир…
 
Вячеслав Михнюкевич,
(«Литературное краеведение», ЧелГУ, № 2, 2008)

 От автора.
 Содержание этой книги во многом обязано статье В. Михнюкевича. Появилась она по инициативе нашего общего (как выяснилось позже) сотоварища и музыканта В. Кочекова. Подоплеку я не уточнял, но незнакомство с критиком сыграло свою роль: в тексте нет приятельских недомолвок. Хотя кое-какие выводы общение могло бы изменить (*например, замечание о том, что Христос не был пророком. Обнаруженное в
Турции "Евангелие от Варнавы", утверждает обратное).

 Тем не менее независимый взгляд заставил меня перелистать первый сборник и пошурудить бумаги 30-летней желтизны. Оказалось — не все устарело. А главное, (с небольшими поправками) претендует на второчтение. Так возникла идея забытыми набросками связать старые работы с новыми. Насколько это будет оправдано, судить читателю. Но некоторые стихопрогнозы искренне удивили. Например, «Предостережение» о взрыве преступности (стр.147) вообще катастрофически сбылось. Однако в 90-е г г. внимали уже «телепланетянам», которые  до сих пор «борются с криминалом», зарабатывая на его же рекламе.

 Не трясу веригами вещуна. Не ставлю себя в ряд фигур, упоминаемых в критической статье. Но по затраченной энергии знаю — передумано много. Другое дело, что образное воплощение было порой скоропалительным. Сначала не хватало мастерства, потом не хватало времени. Едва нашлось определение пути — «лирическая философия», как реформаторы развернули всех в сторону, противоположную устремлениям их же предков. Какой-то фатальный страх перед развитием жизни.

 Известно, что обновление власти необходимо. А в стране, склонной к самораспаду, иногда требуется ее ужесточение. Об этом писала еще Екатерина II в «Заметке о тиранах». Поэтому споры о разных «культах» от безграмотности. Другое дело — слабая власть. Уже в самом словосочетании заключен абсурд. Он и привел «перестройку» М. Горбачева к «перестрелке» Б. Ельцина. «Теория конвергенции» еврея Р. Арона закончилась «русской практикой». Да и закончилась ли? Слабая власть проливает крови больше. Просто кровь слабо «учитывается».

 Когда однажды во время своего президентства В. Путин сказал, что у подрастающего поколения плохое образное мышление, мне подумалось — грядут перемены. Ведь интеллект — основа прогресса. Казалось бы, прояви «державность», заостри проблему, а глава государства вдруг называет свою миссию просто «работой». Ладно, если это был тактический ход для возвращения утраченного статуса. Хуже, если за этим действительно стоит «реверанс» олигархии, «просто» назначившей своего менеджера. Воистину «Rex regnat sed non gubernat»...

 О прежней системе власти можно сказать коротко: «Она была». А либерализм запутался в бессистемности. Отрицаемое не находит адекватной замены. Девиз «обогащайся» блокирует естественное для человека чувство альтруизма. Шоу-бизнес, потакающий черни, навязывает обыденность аномального. Призванное противостоять этому просвещение подавляется принципом сиюминутной прибыли. Избирательные «технологии» приводят к власти дилетантов, которые могут сыграть в нашей истории очередную роковую роль.

 Отсюда и нехорошие предчувствия, например, «2037-ой» (стр. 205). Потому что художественное слово, как один из элементов нервной системы общества, подвергается рыночной анестезии. Отсутствие критики перемешивает критерии. Неразбериха оценок плодит полуграмотных борзописцев. Их количество теснит качество. Мизерные тиражи книг делают бессмысленными усилия всех. Тем не менее организуются какие-то конкурсы или даже премии, которые дурачат и без того растерянного читателя. Тот перестает читать. Процесс выедает сам себя. Такого русская литература еще не знала.

 В начале 90-х профессиональных писателей лишили рабочего стажа. Призвание уравняли с ремеслом. Конечно, что-то надо было менять. Но произошедшее напоминало лишение гражданства. Нас не расстреливали, не травили — просто обезличили, смешали с очумевшей от наживы толпой и погнали в «свободное завтра». Вскоре выяснилось — свобода нужна бессовестности. Ибо совесть не свободна по сути.

 Более 10 лет в оковах ненужности! Более 20 лет под конвоем алчности! Более 30 лет сердечной каторги! В конце концов грошовая пенсия и, кажется, не грошовые итоги, подведенные неожиданным критиком. Значит, жаловаться грех. Пиротехнику достаточно бабахнуть, артиллеристу надо попасть. Попадания есть. Пускай не всегда точные.

 Мне повезло. Несколько лет в советской зоне — хорошая школа. Я знаю, что такое этап. Я ездил в «столыпинском вагоне», который на полном ходу раскачивали взбунтовавшиеся рецидивисты. Я слышал, как хрустит украденный рафинад в зубах обезумевшего от нехватки сахара зека. Я видел, как стреляют в солагерника, и автоматная очередь подбрасывает его почти на метр. Я сам дважды смотрел смерти в глаза и понимаю, что такое жизнь во вранье. Поэтому живу по-другому. Иногда горько ерничая от невозможности остановить «раскачивание вагона».
 
Такое сопротивление среде, как правило, чревато выталкиванием из общепринятого круга. Но за кругом — Истина. Служить ей помогали друзья. Особенно В. Ключенок, генерал-лейтенант, заслуженный летчик России. В самый трудный день всегда раздавался его спасительный звонок, в самый безденежный месяц от него передавали «конверт», в самый «неиздательский» год он предлагал издать новую книгу. И хотя приютивший друга Тамбов далеко, наши сердца стучат рядом. Правда, не совсем здоровые. Материально судьба разводит нас. Однако 30 лет почти братских отношений держатся на другом...

 Сегодня часто вспоминается строчка С. Есенина — «В своей стране я словно иностранец». Для русского писателя она топорщится колючей проволокой и ограничивает территорию самовыражения. Однако стихи пишутся. Возможно, уже не для современников. Многие из них становятся «сытыми рабами». Капитал понял: голодный раб опасен. А читающий — тем более. Но все мы рабы своей истории. Ее бесконечного движения по зигзагу, определяющему национальный характер. Хотя каждый в пути «смещается» под своим углом. Об этом и стихи. Или ПОЛУСТИХИ, если предъявлять к ним классические требования.