Размышления старого солдата

Размышления старого солдата.

В  пустой  квартире  за  столом 
Сидел  старик,  скрипя  пером,
В  дневник  он  что  то  записал.
Закрыл  его,  с  трудом  привстал,
Кряхтя  поднялся  наконец.
Убрал  ненужный  табурет.
Лёг  на  пружинную  кровать,
Желая  видно  подремать,
Да  сон  упрямо  всё  не  шёл.
Кружились  мысли  колесом
Одна  тревожнее  другой.
Тряхнул  сердито  головой –
Вот  привязались,  твою  мать!
Хотел  хоть  чуточку  поспать.
Да  разве  с  жизнею  такой
Уснёшь? Будь  даже  молодой,
А  если  ты  уже  старик
И  вроде  ко  всему  привык,
Но  и  для  старости  беда
Как  всем  горька  и  солона.
А  тут  ведь  гибнет  вся  страна.
Уж  год,  как  не  встаёт  жена.
В больнице  уж  который  день.
Вся  высохла,  не  баба – тень.
А  лечат – то!  Лекарств  купи.
Постель,  жратву  туда  неси
И  каждому  на  лапу  дай,
А  самому  хоть  помирай.
Уже  всю  мебель  распродал.
Почти  не  ем,  весь  исхудал,
Изголодал  совсем  как  волк.
Эх,  мать  твою,  да  был  бы  толк!
А  то  ведь  вижу  всё  за – зря.
Помрёт  касатушка  моя.
Наверно  надо  забирать,
Уж  лучше  дома  помирать.

Старик  слезливо  заморгал,
Кряхтя  опять  с  кровати  встал.
Присяду,  погляжу  в  окно.
Там,  во  дворе,  своё  кино.
Народ  наш  нынче  суетлив,
Уж  больно  нервный,  а  болтлив!
Трепаться  споро  научились
Да  вот  работать  разучились.
А  на  верху  творится – страсть1
Хамло  и  вор  ползёт  во  власть.
Начальству  партия  обрыдла –
Они  в  князья. Мы  снова  в  быдло.
Как  повернул,  плешивый  гад?
Сулил  нам  Рай,  а  сунул  в  Ад.
Да,  перестроил  ты  нас  круто.
Надел  на  нас  такие  путы,
Что  внукам  их  не  разорвать
И  правнукам  ещё  хлебать.
Но  Боря  и  тебя  обставил.
Всё  быстро  по  местам  расставил,
Что  Пётр  в  Европу  прорубил
В  один  момент  заколотил.
Что  мы  всем  миром  собирали
Они    втроём  пораскидали.
Была  Держава – вышел  пшик.
Чеши  затылочек,  мужик.

Разбить  великую  страну
Мог  только  Гитлер  в  ту  войну.
Но  мы  же  встали  как  один –
Киргиз,  Узбек  и  Армянин,
Таджик,  Татарин  и  Карел,
Кто  за  страну  душой  болел.

Как  же  позволил  ты – народ,
Что  бы  какой  то  сумасброд
Тебя  как  бабу  охмурил?
Речами  лживыми  смутил,
Раздел  и  пьяно  надругался,
А  ты  лежал  и  не  брыкался.
Как  шелудивая  шалава
Ты  обесчещен. Где  же  слава
Веками  сжатая  в  кулак?
Ты  обленился  и  размяк.
Как  недоумок  стонешь,  хнычешь,
Лакаешь  водку,  пальцем  тычешь,
Трусливо  прячась,  в  белый  Свет,
Пытаясь  отыскать  ответ
На  мучивший  тебя  вопрос –
Кто  к  нам  инфекцию  занёс?
Кто  стал  виновником  всех  бед?
Не  мучайся,  я  дам  ответ.
Во  всём  ты  брат  виновен  сам.
В  том,  что  у  власти  ныне  хам.
И  что  Державу  раскололи
Не  вняв  твоей  народной  воле.
И  что  стреляем  мы  друг  в  друга,
Здесь  тоже  есть  твоя  заслуга.
Ты  позабыл  о  той  войне,
Когда  в  одной  большой  стране
Мы  горе  поровну  делили
И  только  дружбой  победили.
А  ныне,  проживая  врозь,
Уже  пролили  столько  слёз….
Иным  хватило – бы  на  годы,
А  нам  подобные  невзгоды
Как  будто  в  ужин  на  десерт
.
Эх,  нету  жизни  у  народа.
Кругом  болото,  нету  брода.
Куда  не  кинься – топь  и  грязь,
А  на  верху,  державный  князь.
И  по  прямой  его  указке –
Ну,  прямо  смех,  как  будто  в  сказке,
Бредём  неведомо  куда
И  строим  то – незнамо  что.
А  ведь  совсем  ещё  недавно
Мы  жили  вместе  дружно,  славно.
Сейчас  вот  брешут  на  штыках,
На КГБ,  силовиках
Держалась  дружба  всех  народов.
И  что,  как  будто,  по  природе
Друг – другу  мы  и  не  нужны,
А  значит  врозь  и  жить  должны.
А  я,  по  скудости  ума,
Вот  думаю,  не  задарма
Все  вдруг  решили  разделиться,
Границами  отгородиться.
Не  зря  нам  головы  дурили
Пока  они  там  власть  делили.
Союз  то  был  одной  страной,
А  значит  власти  быть  одной.
А  воронья  то  сколько  было?
На  всех  портфелей  не  хватило.
Вот  стая  дружно  и  решила –
Союз  пора  уже  на  мыло.
Страну  разрезали,  как  сало,
Была  одна – пятнадцать  стало.
И  всё  под  именем  твоим,
Так  мол  и  так – народ  решил.
Народ,  решивший  по  другому,
Сказавший -   ДА  большому  дому,
От  наглой  лжи  только  икнул.
Потом  стыдливенько  кивнул
И,  отдавая  дань  свободе,
Пошёл  напиться  на  природе.
Всё  б  ничего,  да  вот  беда,
Опять  над  нами  господа.
А  мы  опять  навроде  быдла.
За  что  же  гибли?  Вот  обидно.

Хочу  спросить  тебя,  народ,
Зачем  вернул  себе  господ,
Которых  семь  десятков  лет
Считал  виновниками  бед,
Терзавших  нашу  Русь  веками?
Ты  всех  господ  считал  врагами
И  отстоял  свою  мечту,
Взяв  власть  в  семнадцатом  году.
Создал  великую  державу.
Добыл  признание  и  славу.
Казалось  бы  не  за  горами,
Сияя  дивными  лучами
Взойдёт  желанный  коммунизм.
Ан  нет. Мы  вновь  в  капитализм.
И  всё бы  это  ничего,
Но  не  пойму  я  одного.
Уж  коль  на  Запад  мы  ровнялись,
Ему  в  угоду  так  старались
 То  почему,  когда  Европа
Решила  дальше  вместе  топать,
Убрав  с  пути  былой  бардак,
Собрав  всю  мощь  свою  в  кулак,
Мы  вдруг  решили  разделиться?
Да,  глупостью  нельзя  гордиться.
Обидно,  что  тебя  спросили,
Сказал  ты  НЕТ,  не  возразили.
Махнули  попросту  рукой,
Народ  сказал,  кто  он  такой?
Пора  его  на  место  ставить,
А  о  былом  поминки  справить.
Отметив  в  Беловежье  тризну,
Порвали  в  клочья  Мать – Отчизну.

В  ту,  страшную  для  нас  войну,
Ты  защищал  свою  страну.
Ты  грыз  расплавленный  металл,
Харкался  кровью  и  стонал,
Изнемогая  фронт  держал,
Свою  свободу  защищал.
С  кровавой  пеной  на  губах
Взял  ненавистный  нам  Рейхстаг.
Знамя  победы  водрузил
На  его  куполе  грузин.
На  развороченных  камнях,
Купаясь  в  собственных  кишках,
В  залитых  кровью  сапогах
Стонал  и  умирал  казах.
А  чуть  поодаль,  в  стороне,
Ревело  пламя  на  броне,
А  в  танке  заживо  горел
Узбек,  чеченец  и  карел.
А  рядом  пулемётный  дзот
Атаковал  пехотный  взвод.
Но  из – за  плотного  огня
И  головы  поднять  нельзя
И,  вжавшись  в  каменную  грязь,
По  русски  страшно  матерясь
Слали  проклятия  врагам
Туркмен,  литовец,  молдован.
Кончается  уже  война.
Свободна  от  врагов  страна
И  пол  Европы  позади,
Да  дзот  паршивый  впереди.
Тогда  немыслимым  броском,
Где  перебежкой,  где  ползком,
Погладив  поседевший  ус
Рванулся  к  дзоту  белорус.
Уже  совсем  не  молодой,
Весь  искалеченный  войной
И  с  поседевшей  головой –
В  последний  бой.
Спасая  молодых  ребят
Он  подхватил  свой  автомат.
Со  связкой  новеньких  гранат
Вперёд ,  солдат!
А  впереди  опять  плюёт
Свинцом  проклятый  пулемёт.
Ни  шагу  сделать  не  даёт
Паршивый  дзот.
Взъярился  тут  седой  солдат.
Швырнул  на  землю  автомат,
Ядрёный  изрыгая  мат
Встаёт  солдат.
Как  заколдованный  идёт
Ну  прямиком  на  пулемёт,
А  тот  беснуется  и  бьёт
И  достаёт.
Свинцовой  плетью  по  ногам –
Эй,  воин,  поклонись  врагам.
Ты  ведь  не  Русич,  не  Иван,
Но  кукишь  вам!
Подтягиваясь  на  руках,
С  железной  яростью  в  глазах,
Смахнув  с  лица  солёный  пот
Ползёт  вперёд.
До  амбразуры  не  достать.
Эх,  если  бы  сейчас  привстать
Да  эту  сволочь  подорвать,
Да  чем  их  взять?
Гранаты  видно  потерял
Когда  под  пулями  бежал.
Швырнул  со  зла  и  автомат,
Вот  психопат!
Назад  теперь  не  доползу.
Как  пить  дать  кровью  истеку,
А  этот  сраный  пулемёт
Ребят  побьёт.
Своё  я  видимо  отжил.
Среди  своих  я  старожил.
Успел  землицу  попахать
И  от  души  повоевать.
Пора  уже  и  на  покой.
Вот  только  бы  вот  этот  бой
Закончить  ладно,    по  людски.
Ребят  от  гибели  спасти.
Так,  размышляя,  полз  солдат.
Без  автомата,  без  гранат.
Слизнув  кровавую  слезу
Шептал – врёшь,  сука,  доползу!

Вот  он  проклятый  пулемёт.
Всё  так  же  сволочь  бьёт  и  бьёт
Очередями  напролёт,
Паршивый  дзот.
Меня  тебе  уж  не  достать.
Сейчас  бы  парочкой  гранат
Заставить  гада  замолчать,
Да  где  их  взять?
Взглянул  седой  солдат  назад.
Однополчане  там  лежат
К  земле  прижатые  свинцом,
Как  сыновья  перед  отцом.
Эх,    мать  твою,  побьёт  ребят!
Как  на  ладошечке  лежат.
На  волоске  висит  их  жизнь.
Ну,  мразь  фашистская,  держись!
Чем  так  без  пользы  умирать
Заткну  собой  я  твою  пасть.
И  из  последних  сил,  броском,
Пробитым  пулями  мешком
На  амбразуру  он  упал
И  дзот  паршивый  замолчал.
И  как  героя,  а  не  труса,
Похоронили  белоруса.
И  до  победы  доживёт,
Спасённый  им  пехотный  взвод.

Во  взводе  том  и  я  служил.
Ещё  парнишкой  молодым
Я  добровольцем  на  войну
Ушёл  спасать  свою  страну.
Два  года  боя  за  плечами.
Два  года  смерть  играла  с  нами,
Свой  страшный  жребий  тут  и  там
Хитро  подбрасывая  нам.
И  тот,  кому  он  доставался
Уже  вовек  не  поднимался.
Меня  Судьба  уберегла
И  страшный  жребий  не  дала.
Но  у  проклятого  Рейхстага
Уже  любуясь  нашим  флагом,
Что  гордо  пламенел  на  нём,
Мы  оказались  под  огнём.
Свинцовый  ливень  обжигал
И  так  к  землице  прижимал,
Что  от  натуги  тело  ныло,
А  всё  вокруг  ревело,  выло,
Шёл  яростный,  смертельный  бой.
Но  не  у  нас,  не  под  Москвой,
А  здесь – в  Берлине, под  Рейхстагом,
Увенчанным  советским  флагом.
И  уже  стыдно  отступать,
Но  не  хотелось  умирать.
Ведь  завтра  кончится  война.
Взликует  радостно  страна
И, ох  как  хочется  живым
Вернуться  в  дом  к  своим  родным!
Прижать  к  груди  старушку  мать.
Сестрёнку  с  братиком  обнять.
Ну  а  затем  бежать  к  соседям
И  вместе  праздновать  победу.
А  там,  глядишь,  случится  чудо,
Пропавший  без  вести  под  Бугом
Домой  вернётся  и  отец.
Вот  только  б  не  схватить  свинец,
Что  ошалелою  ордой
Свистит  над  самой  головой.
И  я  не  сразу  осознал,
Что  дзот  как  будто  замолчал.
Но  яростный  приказ – вперёд!
И  на  ногах  пехотный  взвод.
Один  отчаянный  бросок
И  фланговый  удар  в  висок,
Ошеломлён  и  сдался  враг.
Взят  окончательно  Рейхстаг.
Вот  и  закончилась  война.
Вздохнула  радостно  страна.
Но  каждый  её  гражданин –
Узбек,  татарин,  армянин,
Таджик,  чеченец  и  абхаз,
Украинец,  киргиз,  казах,
Латыш,  калмык,  еврей,  эстонец,
Грузин  и  русский  и  литовец
Должны  запомнить  навсегда
Солдат  погибших  имена.
А  в  памяти  моей,  как  брат,
Всегда  останется  солдат,
Который  лёг  на  пулемёт
И  спас  от  гибели  наш  взвод.

Старик  очнулся  наконец,
Придвинул  снова  табурет.
Присел  к  столу,  достал  бутылку.
Налил  пол  стопочки  горилки.-
Ребят  бы  надо  помянуть.                Да,  рано  им  пришлось  уснуть,
Забыться  долгим,  вечным  сном
Не  заглянув  в  свой  отчий  дом.
Ну  что  ж,  браты,  земля  вам  пухом.
Сказал.  Потом  собрался  с  духом
И  лихо  опрокинул  стопку.
Поморщился,  достал  коробку,
Открыл  и  начал  вынимать
Медали,  ордена,  тетрадь
В  каком  то  странном  переплёте.
И  вдруг,  как  пуля  на  излёте,
С  тетради  вывалил  на  свет
Помятый,  красный  партбилет.
Старик,  дрожащею  рукой,
Поднял  его  перед  собой
И,  глядя  на  теснение,
Опять  увяз  во  времени.

Там,  в  сорок  третьем,  под  Орлом
Ещё  не  опытным  бойцом
Я  принял  первый  в  жизни  бой.
Орловско – Курскою  дугой
Потом  прозвали  тот  рубеж.
Ах,  сколько  он  таил  надежд
У  наших  ворогов  вернуть
И  в  свою  пользу  обернуть
Удачу  в  страшной  той  войне.
И  всё  ж  проехать  на  коне
По  белокаменной  Москве.
Но  мы  опередили  их
И  артиллерией  под  дых
Так  саданули  по  мозгам,
Что  ещё  долго  по  тылам
Пришлось  им  собирать  орду.
Уже  предчувствуя  беду,
Но  веря  в  провидение
Враг  начал  наступление.
И  началось!  Не  дай  вам  Бог
Хоть  раз  переступить  порог
Такой  жестокой,  дикой  драки.
Что  пишут  о  войне  не  враки.
Романтикам  в  бою  не  место.
Здесь  люди  из  другого  теста.
Здесь  кровь  порой  течёт  рекою
И  смерть,  как  тень,  над  полем  боя
Летает,  мечется,  хохочет,
По  нервам  у  живых  щекочет.
И  дни  и  ночи  напролёт
Свой  страшный  жребий  раздаёт.
Удар  был  страшен  и  жесток.
От  страха  я  мгновенно  взмок.
И  вжавшись  в  дно  сырой  траншеи,
От  ужаса  совсем  тупея,
Под  страшный  грохот  надомной
Я  принял  первый  в  жизни  бой.
Но  я  ведь  был  ещё  мальчишка
И  про  войну  читал  лишь  в  книжках.
И  не  учила  меня  мать
Искусству  тупо  убивать.
Но  ныне  я  уже  солдат
И  взял  я  в  руки  автомат
Что  бы  врагу  жестоко  мстить
И  если  нужно,  то  убить.

Мой  первый  фриц  был  грузный  малый.
Солдат,  наверное,  бывалый
Он  шёл,  строча  из  автомата,
И  ухмылялся  нагловато.
Наверно  полагал,  наглец,
Что  нам  пришёл  уже  конец.
Но  после  страшного  налёта
Ещё  жива  была  пехота.
И  по  траншее  тут  и  там
Уже  стреляют  по  врагам.
Полузасыпанный  землёй,
Оглохший  и  полуживой,
Ещё  с  трудом  соображая
На  дно  траншеи  выползаю.
Ложу  на  бруствер  автомат
И  нА  поле  бросаю  взгляд.
Там,  вдалеке  за  перелеском,
То  тут,  то  там  весёлым  всплеском,
Вздымаясь  падала  земля.
А  между  ними  как  змея
Тянулась  к  нам  колонна  танков.
Но  танки  не  моя  забота.
Меня  тревожила  пехота.
Ещё  не  кончился  налёт,
Фашисты  двинулись  вперёд.
Лишь  только  взрывы  отгремели,
Они  уже  почти  у  цели.
Бьют  без  умолку  автоматы,
В  траншею  к  нам  летят  гранаты
И  нас,  оставшихся  в  живых,
По  большей  части  молодых
Ещё  не  опытных  юнцов
И  горстку  кадровых  бойцов
Сейчас  раздавят  и  сотрут.
И  наш  передний  край  возьмут
По  существу  легко,  без  боя.
Нет  гады!  Мы  сейчас  устроим
Вам  небольшой,  но  верный  Ад.
И  я  хватаю  автомат.
Пытаюсь  делать,  как  учили,
Но  сердце  так  заколотилось,
Что  героический  мой  пыл
Вдруг  так  же  быстро  и  остыл.

Колючий  страх  прошил  всё  тело.
Исчезла  вся  былая  смелость
И  осознав  всю  тяжесть  драмы
Мне  жутко  захотелось  к  маме.
Но  нужно  всё  же  выбирать –
Сражаться  или  умирать.
И  я,  дрожащею  рукой,
Свой  автомат  на  вражий  строй
Навёл  и  надавил  крючок.
Но  не  прошедший  нервный  шок
Сыграл  со  мною  злую  шутку
И  не  прошло  и  пол  минутки
Я  выпустил  перед  собой
Весь  магазин  и  он  пустой.
А  на  меня,  в  железной  каске,
Шагает  фриц.  Лицо  -  как  маска.
Воткнув  свой  автомат  в  живот
Очередями  напролёт
Долбает   сука  по  траншее.
 Вдруг  что -  то  обожгло  мне  шею.
Молниеносно  приседаю
И  магазин  менять  пытаюсь.
Но  что  -  то  там  опять  заело.
Да,  паря,  плохо  твоё  дело!
Уже  и  поздно.  Надо  мной,
С  кривой  ухмылочкой  хмельной,
В  коротких,  пыльных  сапогах
Стоял  фашист.  На  брудершафт
Со  мной  он  пить  не  собирался.
Всё  так  же  криво  улыбался
И,  глядя  прямо  на  меня,
Снял  быстро  автомат  с  ремня,
Вогнав  меня  в  глубокий  шок,
Нажал  на  спусковой  крючок.

Кровь  в  жилах  превратилась  в  ртуть.
Я  молча  ждал  удара  в  грудь.
И,  как  грызун  перед  удавом,
Я  стал  одним,  единым  сплавом.
Не  шелохнуться  ,  не  вздохнуть
И  головы  не  повернуть.
Как  завороженная  птица
С  слезою  детской  на  ресницах
Смотрел  в  пугающий  зрачок.
И  вдруг,  чуть  слышимый  щелчок….
Минуло  лишь  одно  мгновение
И  смерти  страшное  видение
Ещё  маячит  предо  мной.
Ещё  вокруг  грохочет  бой,
Но  я  услышал,  уловил
И  тут  же  верно  оценил
Судьбой  дарованный  мне  шанс.
Фриц,  как  и  я,  поймал  ворону.
У  гада  кончились  патроны.
Но  немец  оказался  смелым
И  грузное,  большое  тело
Вдруг  навалилось  на  меня
И  он,  ругаясь  и  сопя,
Дыша  вонючим  перегаром
Вдруг  сшиб  меня  одним  ударом
И,  пригвоздив  ко  дну  траншеи,
Нахраписто  тянулся  к  шее.
 
Но  шанс,  подаренный  Судьбой,
Давал  мне  право  принять  бой
С  моим  врагом  один  в  один.
Я  ведь  советский  гражданин
Сражаюсь  на  своей  земле,
А  этот  гад  пришёл  ко  мне
В  надежде  жизнь  мою  отнять!
Но  я  не  жаждал  умирать.
И  отбиваясь  как  умел
Я  потихонечку  зверел.
Глухая  ненависть  кипела
В  душе  моей,  рождая  смелость
И  дикое  стремленье  жить.
Мне  ещё  нужно  отомстить
За  слёзы  наших  матерей,
За  их  погибших  сыновей,
За  честь  поруганной  страны,
За  всех  кто  не  придёт   с  войны.
Вокруг  ревела  канонада.
Пальба  и  грохот  от  снарядов.
Кипе  жестокий,  страшный  бой,
А  мы  дрались  между  собой
В  смертельной,  рукопашной  схватке.
И  положить  здесь  на  лопатки
И  праздновать  над  ним  победу?
Увы,  сейчас  идёт  война
И  только  смерть  её  цена.

Мы  покатились  по  земле,
На  дно  траншеи,  и  во  мгле
Покрывшей  густо  поле  боя
Я  дрался  за  своё,  святое
И  моё  сердце  молодое
Уже  не  ощущало  страха.
Я  был  готов  взойти  на  плаху
И  перед    Богом  согрешить,
Но  эту  сволочь  истребить.
Фашист  был  грузен  и  сильнее,
Но  я  проворен  и  хитрее.
Весь  извиваясь,  как  змея,
Ругаясь  матом  и  хрипя.
Собрав  оставшиеся  силы,
Хоть  с  виду  и  казался  хилым,
Я  изловчился  и  схватил
Его  за  пах  и  так  сдавил,
Что  немец  заревел  белугой.
А  я,  синея  от  натуги,
Собрав  всю  ненависть  в  кулак
Так  врезал  гаду!  Он  размяк
И,  очумев  от  страшной  боли,
Теряя  вдруг  остаток  воли
Упал  с  меня  на  дно  траншеи.
Но  тут  уж  я  его  за  шею
Схватил  дрожащими  руками
И  горло  гаду,  как  клещами,
До  помутнения  в  глазах,
До  звона  в  собственных  ушах
Сжимал,  всё  больше  стервенея,
Собой  уж  явно  не  владея,
Но  всё  же  задушил  злодея. 

И  долго  я  потом  сидел
И  тупо  нАруки  смотрел.
Не  мог  поверить,  что  убил.
Не  застрелил,  а  задушил
Своими,  этими  руками!
О,  Боже!  Что  же  это  с  нами?
Какой  жестокий,  страшный  Век.
Пускай  он  враг,  но  человек!
Как  мух  друг – друга  убивая
Во  что  мы  душу  превращаем?
Я  понимал,  идёт  война
И  ныне  логика  одна –
Или  победа,  или  смерть.
Душа  кричит  во  мне,  поверь,
Мы  победим,  любой  ценой!
Но  как  же  жить  с  самим  собой?
Но  это  позже.  Ныне  бой,
Ревущий  там,  над  головой,
Важней  душевных  передряг.
А  то  я,  кажется,  размяк.
А  для  победы  злость  нужна.
И  пусть  крепка  моя  страна,
Но  немец  был  уж  под  Москвой.
Умылся  волжскою  водой.
И  Ленинград  пока  в  блокаде.
Нагадил  сволочь  на  Кавказе.
Фашист  ещё,  увы,  силён.
Он  не  разбит,  не  побеждён
И  хватит  сопли  распускать.
Солдат  обязан  воевать.

Пол  сотни  знойных ,  летних  дней
Среди  истерзанных  полей ,
Политых  кровью  и  свинцом
Одна  лишь  Смерть  была  жнецом.
Богат  у  стервы  урожай.
Работы – непочатый  край.
Земля,  сожжённая  огнём,
Железным  полита  дождём.
А  след  бесчисленных  могил
Ни  нас,  ни  их  не  отрезвил.
Сражались  злобно,  до  конца.
Порой  в  кулак,  глаза  в  глаза.
Пороли  животы  штыком,
Ломали  череп  сапогом
И  шли  бесстрашно  напролом
И  снова  гибли  под  огнём.
А  если  кончился  запал 
И  дух  наш  воинский  упал…
Глядишь,  и  политрук  идёт
И  коммунисты  шли  в  перёд
И  гибли  первыми  в  бою
За  честь  и  Родину  свою.
Тогда  я  понял!  Партбилет
На  фронте – пропуск  на  тот  Свет.
Но  люди  Родину  любили
И  партию  боготворили,
А  потому  в  неё  вступали
И  с  нею  в  сердце  умирали.
Да,  так  и  было  -  прошептал
Старик  и  снова  тяжко  встал.
Не  выпуская  партбилет
Прошёл  к  окошечку  на  свет.
Вглядевшись  в  старенькое  фото
Он  подмигнул: - Привет,  пехота.
Да,  здесь  совсем  я  молодой
Не  то,  что  нынче,  весь  седой.
 
Когда  под  Курском  в  вихре  стали
Хребет  мы  Гитлеру  сломали
И  стал  я  опытным  бойцом,
Хотя  и  выглядел  юнцом,
Я  столько  потерял  друзей
За  те  полста  горячих  дней,
Что  поразмыслил  и  решил
И  командиру  доложил  -
Хочу,  мол,  в  партию  вступить.
С  ней  вместе  Родине  служить.
Никто  меня  не  принуждал,
А  если  честно  и  не  звал.
Я  сам  надумал,  сам  решил.
По  убеждению  вступил.
В  те  годы  партия  была
Тем  монолитом,  что  смогла
Народный  гнев  объединить,
Направить  в  русло  и  сломить
Хребет  фашистскому  режиму
И  повернуть  войны  машину.
Мы  перестали  отступать.
Нам  стало  легче  воевать.
Но  снова  в  острие  атаки
Шёл  коммунист  и  то  не  враки
И  как  и  прежде  партбилет
Давал  им  право  на  тот  Свет
Шагать  без  очереди,  прямо
И  шли  и  гибли,  но  упрямо
На  место  выбывших  вставал
И  так  же  честно  воевал
Другой  советский  гражданин  -
Латыш,  Эстонец,  Армянин…..
Неважно  кто.  В  одной  семье
Мы  были  братья  на  войне. 

Не  выпуская  партбилет
Старик  присел  на  табурет.
Погладив  документ  рукой
Заговорил  с  самим  собой –
Да,  нынче  ты,  дружок,  не  в  моде.
Все  вдруг  решили  ты  свободе
Не  друг,  а  самый  страшный  враг.
Только  изменник  и  дурак
Могли  решиться  на  такое.
Сюда  бы  тех,  кто  шёл  с  тобой
На  пулемёты  под  Москвой.
Кто  в  зной  и  жуткий  снегопад
Держал  зубами  Сталинград.
В  голодном,  стылом  Ленинграде
Почти  три  года  был  в  осаде.
Сейчас  бы  этих  мертвецов
Поднять,  поставить  снова  в  строй
И  посмотреть  бы  в  их  глаза.
Боюсь,  что  горькая  слеза
Скатившись  и  сольясь  с  другой
Уж  вскоре  бурною  рекой
Промчалась,  заглушая  стон
И  погребальный  перезвон
По  их  надеждам,  их  мечтам –
Что  мы  пойдём  по  их  стопам.
Что  кровью  взятую  свободу
Для  всей  страны,  всего  народа
За  просто  так  не  отдадим.
Но  мы  стыдимся  и  молчим.
А  что  мы  можем  рассказать?
Что  мы  успели  растерять
За  небольшой,  короткий  срок
Всё,  что  готовили  нам  впрок,
Порой  без  сна,  не  доедая.
За  нас,  потомков,  умирая
И  деды  наши  и  отцы?
Эх,  мать  твою!  Мы  подлецы.
Мы  надругались  над  страной,
Поставив  её  в  жуткий  строй
Отсталых,  третьесортных  стран.
Бездарно  сунули  в  капкан
Свои  мечты,  желанья,  грёзы.
Теперь  мы  льём  скупые  слёзы,
Но  только  нет  в  них  больше  проку.
Судьба  нам  отомстит  жестоко
И  за  постыдные  желания
И  за  преступное  молчание.
И  будет,  ох , как  тяжело
Вернуть  назад  хоть  часть  того,
Что  так  бездарно  растеряли.
Глумясь,  безумно  оскверняли 
Свою  историю,  свой  след.
А  ведь  без  них  народа  -  НЕТ.
Старик  вложил  билет  в  коробку
И  снова  потянулся  к  стопке.
Наполнил,  тяжело  привстал
И  хрипло,  тихо  прошептал:  -
За  упокой  большой  державы,
Что  сгинула  в  зените  славы,
Сражённая  своим  народом.
Ты  умерла  в  рассвете  сил
Среди  бесчисленных  могил
Твоих  сынов  и  дочерей.
Таджик,  грузин,  абхаз,  еврей,
Татарин,  русский  -  сколько  их,
Сынов  и  дочерей  твоих
Союз,  как  мать  свою  любя,
Отдали  жизни  за  тебя.
Прощай  великая  держава.
Пусть  не  померкнет  твоя  слава.
А  может  быть  промчатся  годы,
Очнутся,  наконец,  народы
От  наркотического  сна?
Воскреснет  вновь  моя  страна.
Сметёт  нелепые  кордоны.
Введёт  единые  законы.
Вздохнёт  свободно  человек.
А  ты  продолжишь  новый  бег
К  благополучию  и  славе,
Наевшись  досыта  отравы,
Вкусив  плоды  кровавых  прений,
Встав  снова  нАноги  с  коленей.
Пока  же  пью  за  упокой.
И,  взявши  стопочку  рукой,
Поднёс  ко  рту  двумя  перстами
И  выпил  мелкими  глотками.
Поморщился,  поставил  стопку,
Упрятав  в  шкаф  остаток  водки
Он  вновь  присел  на  табурет.
Придвинул  небольшой  портрет,
Стоявший  тут  же,  на  столе.
В  худой  кепчонке  на  челе,
С  весёлым,  искренним  прищуром,
Из  под  чуть  -  чуть  припухлых  век,
Смотрел  великий  человек.

Ну  что,  Ильич,  выходит  зря
Мы  с  трона  сбросили  царя?
Напрасно  дерзновенный  ум
Внимал  полёту  страстных  дум
О  равенстве,  свободе,  братстве.
Мы,  батенька,  как  прежде – в  рабстве.
О  равенстве  давно  забыли,
А  братья  были, только  сплыли.
Осталась  лишь  одна  свобода.
Да  только  нет  с  неё  дохода.
Свободу  в  руки  не  возьмёшь.
Её  не  ешь,  её  не  пьёшь
И  вместо  платья  не  оденешь
Коль  нет  в  кармане  лишних  денег.
А  вот  с  деньгами  и  беда.
Мы  же  свободны  от  труда,
А  значит  денег  нет  в  помине.
Такая  нынче,  брат,  картина.

Ты  вот,  Ильич,  всегда  мечтал
Что – бы  народ  свободным  стал,
А  на  костях  капитализма
Создать  основы  коммунизма.
А  что – бы  злобный  капитал
Нам  жить  и  строить  не  мешал
Мы  б  деньги,  вжик,  и  отменили,
Поскольку  в  них  вся  злая  сила.
Живи,  работай  и  твори,
А  всё  что  нужно -  на,  бери.
Какая  светлая  мечта!
Но  видно  всё  же  не  спроста
За  эту  светлую  мечту
Тогда,  в  семнадцатом  году,
Дрались  рабочие,  крестьяне,
Интеллигенция,  мещане.
Не  все  конечно.  В  основном
Кто  понял  сердцем  и  умом
Страданья  своего  народа.
Кто  ежечасно,  год  за  годом,
Вёл  неприкрытую  борьбу
За  дерзновенную  мечту
О  всепланетном  коммунизме.
Увы,  мы  вновь  в  капитализме.
У  нас  он  правда  ныне  странный –
Кому  то  очень  уж  желанный,
Кому  то  горлу  поперёк,
Кому  то  просто  невдомёк
Что  тут  у  нас  вообще  творится.
Кому,  зачем  и  где  молиться.

Сижу,  смотрю  вот  на  тебя
И  думаю;  -  Ты,  парень , зря
Так  рано  жизнь  свою    истратил.
Ушёл  и  даже  не  назначил
Себе  преемника  под  стать.
Народ  то  бросился  рыдать.
Тебя  и  правда,  все  любили,
Да  что,  любить  -  боготворили.
А  рыжий  плут  Виссарион
Крутнул  хвостом  и  в  дамках  он.
Что  было  дальше?  Боже  мой!
Твоих  соратников  гурьбой
Стреляли,  мучили,  пытали
Чтоб  рыжей  суке  не  мешали
Подняться  до  «Отца  народов».
Вот  он  и  натворил  уродов –
Угодливых,  пока  в  низу,
И  властных  хамов  на  верху.
Что  значил  для  страны  ГУЛАГ –
Его  карающий  кулак?
Лишь  только  страх,  да  боль  и  слёзы?
Нет.  Он  разрушил  наши  грёзы.
Сломал  и  зачеркнул  идею.
Он  стал  для  нас  своей  Помпеей.
Под  слоем  страшного  террора
Погибла  память  об  Авроре,
А  чистоту  твоих  идей
Сгноили  в  чреве  лагерей.
Об  этом  много  говорили
И  культ,  конечно,  осудили.
Но  путь,  начертанный  тобой,
Уже  пошёл  кривой  дугой,
А  под  напором  карьеризма
Совсем  свернул  к  капитализму.
Ну,  всем  же  ясно,  не  народ
Задумал  этот  поворот.
Конечно,  всем  мешал  застой,
Нависший  мрачно  над  страной.
Но  он  ли  повод  для  «свободы»,
Что  получили  все  народы
Огромной,  спаянной    державы
Рыть  пограничные  канавы
И  рвать  налаженные  связи
В  каком  то  сладостном  экстазе.
Что  получили  мы  в  замен?
Лишь  нищету,  позор  и  тлен.

Да,  рано  ты  ушёл,  Ильич.
Жестокий,  страшный  паралич,
Сковавший  гениальный  ум,
Стал  тем,  единственным   началом
И  главным  следствием  провала
Твоих  божественных  идей –
Мечты  о  счастье  всех  людей.
Свободы,  равенства  и  братства,
Любви,  духовного  богатства
Всех  индивидумов  Земли.
Но  без  тебя  мы  не  смогли
Достичь  желанной,  яркой  цели.
Твои  идеи  надоели
Перерожденцам  во  плоти,
Преградой  ставших  на  пути
Уже  порочного  сознания
И,  пока,  скромного  желания
Урвать , как  можно  больше  власти
И  строить  собственное  счастье,
Поправ,  как  пошленькую  повесть,
Коммунистическую  совесть. 
Ты  зря  оставил  нас,  Ильич.
Твой  ум  нам  ныне  не  постичь.
Ещё  один  десяток  лет 
Стране  бы  не  пошёл  во  вред.
Идея  лишь  тогда  крепка
Когда  несёт  её  рука,
Достойная  великой  цели.
Прости,  Ильич,  мы  не  сумели
Достичь  желанной  высоты.
Уж  слишком  рано  умер  ты.
Рождённое  тобой  дитя
Попало  под  крыло  вождя
С  болезненным  стремленьем  к  власти.
Вот  от  того  и  все  напасти.
Родить  -  не  значит  воспитать.
Зачем  же  так  безмерно  лгать?
Клеймить  безвинного  отца
Лишь  породившего  мальца.
Да  тот  кто  льёт  в  него  помои
Мизинца  гения  не  стоит.

Не  верю  я  хамилеонам.
Язык  их  -  жало  скорпиона.
Перо  роняет  лживый  яд.
Им  нет  этических  преград.
Живя  без  совести  и  чести,
Поднаторев  во  лжи  и  лести
(Для  нынешних - то,  в  самый  раз)
Любой  их  выполнят  заказ.
Закажут – будут  воспевать,
Или  же  грязью  обливать.
Им  всё  одно  -  была  бы  плата.
Заплатят  и  родного  брата,
Кого  угодно  втопчут  в  грязь.
Ведь  пресса  -  это  тоже  власть.
Добравшись  властвовать  в  умах,
Заботясь  лишь  о  тиражах,
Разносят  ложь  и  клевету.
А  женственную  наготу  -
Художниками  всех  времён
Воспетую  как  эталон
Изящества  и  красоты,
Стащили  грубо  с  пьедестала
И,  надругавшись,  растоптали.
И  этим  грязным  газетёнкам
Позволено  марать  пелёнки,
Задушенного  в  колыбели
Без  ясной  и  понятной  цели,
Новорождённого  дитя?
А  заодно  чернить  вождя,
Который  сделал  для  народа
Во  сто  крат  больше  того  сброда,
Сидящего  сейчас  у  власти
И  рвущего  страну  на  части.

  Найдётся  ли  среди  живых,
Моих  сограждан  молодых,
Способный  так  же  как  Ильич
Идеей  страстной  разбудить,
Вдохнуть  желанный  дух  свободы
В  сердца  усталого  народа?
Могу  ответить  однозначно –
Надежды  нет.  Быть  может  мрачно
Смотрю  на  перспективу  лет,
Но  повторю  -  надежды  нет.
В  стране  утерян  дух  свободы.
Кому  нужна  судьба  народа?!
Старик  устало  потянулся,
Взглянул  в  окно  и  усмехнулся: -
Вот  уж  и  вечер  на  дворе,
А  я  сижу  как  крот  в  норе.
Как  жаль,  что  нет  жены  под  боком,
Моей  голубки  черноокой.
Эх,  старость,  старость!  Твою  мать.
Словечко  некому  сказать.
За  окнами  багрел  закат,
И  словно  вспыхнул  детский  сад,
Что  был,  напротив,  перед  домом.
Уже  пол  года  детский  гомон
Не  слышен  в  нём.  Увы,  закрыт.
Теперь  о  нём  душа  болит.
Без  звонких  детских  голосов
Тоска  жуёт,  ведь  без  мальцов,
Будь  у  тебя  хоть  три  жены,
Семьи  не  будет.  Эх,  сыны!
Вы  что  же  силой  оскудели?
Что  же  творится  в  самом  деле,
Пузатой  бабы  не  сыскать.
Кто  ж  будет  землю  поднимать?
Мы  с  вами  всё  переломаем,
Долгов  лет  нАсто  накашляем,
А  кто  ж  их  будет  отдавать
Коль  некому  уже  рожать?
И  при  царе  не  лучше  жили,
Но  ведь  рожали,  дети  были.
И  пусть  братва  не  доедала
Зато  страна  не  вымирала.
Теперь  же  космос  за  плечами.
Маячит  двадцать  первый  Век
И  что,  российский  человек
Рубеж  веков  пройти  не  в  силах?
Страна,  как  братская  могила,
Ещё  свежа  и  не  зарыта,
А  вороньё  уже  открыто,
Почти  без  страха,  не  таясь
Расселось  на  её  краях.
И,  предвкушая  пышный  пир,
Галдят,  волнуются,  спешат,
От  нетерпения  дрожат,
Давясь  вонючею  слюной.
Порой  дерутся  меж  собой
За  право  первый  кус  урвать.
Пожалуй  им  не  долго  ждать.
Глухой,  многоголосый  стон
И  погребальный  перезвон
Из  хладной,  чёрной  глубины
Больной,  страдающей  страны,
У  стаи  вызвал  лишь  восторг.
Желание  быстрее  в  морг
Отправить  надоевших  Россов
Уже  не  будет  под  вопросом.
На  рубеже  тысячилетий
Есть  шанс,  без  лишних  междометий,
Убрать  с  дороги  «Третий  Рим».
И  стая  ждёт,  когда  сгорим
В  междоусобной,  глупой  драке?
Когда  страна,  почив  во  прахе,
Лишившись  гордости  и  братства
Отдаст  им  наконец  богатства,
К  которым  жадными  руками
Тянулись  исподволь  веками.

Я  стар.  И  скоро  на  покой
Уйду  от  суеты  земной.
Но  боль  за  Родину  мою
Лишает  сна.  Я  жизнь  свою
Готов  был  за  неё  отдать.
Она  ведь  для  меня,  как  мать.
Её  в  бою  я  защищал.
Ради  неё  я  умирал
С  пробитой  грудью  в  медсанбате,
А  выжив,  снова  став  солдатом,
С  врагом  сражался  до  конца,
Что  бы  стереть  с  её  лица
Дух  ненавистного  фашизма.
Теперь  у  нас  он  свой.  Обидно!
Прошло  чуть  более  полвека,
А  мой  народ  уже  калека.
Судьбой  неласковой  обижен,
Раздавлен,  сломлен  и  унижен.
Как  жить  без  веры  в  мать  -  отчизну?
Надев  оковы  нигилизма
И  отрицая  всё  и  вся
Мы  просто  предали  тебя.
Ты  нами  брошена,  распята
И  даже  те,  кто  верил  свято
В  твою  незыблемую  силу,
Вдруг  в  полной  мере  ощутили
Дыханье  тяжкого  забвенья.
Куда  девалось  вдохновение?
Где  наш  былой  энтузиазм?
Эх,  мать  твою!  Не  жизнь  -  маразм.

Как  хладен  стал  наш  Мир  и  тесен.
Не  слышно  задушевных  песен.
Музейно  редок  звонкий  смех.
Пусть  думать  так  наверно  грех,
Но  мысль  не  заточить  в  темницу,
Что  быстрокрылой,  вольной  птицей
Порхает  в  старой  голове.
Но  мыслю  я  не  о  жратве,
Не  о  деньгах  себе  в  усладу.
Мечты  -  то  юности  отрада,
А  я  старик.  Моя  мечта  -
Сомкнуть  усталые  уста
И  обрести  земной  покой.
Проигран  мой  последний  бой.
Истёк  отпущенный  мне  срок.
Осталось  подвести  итог.
Итог  же,  к  сожаленью  мрачен.
Хотя  ответ  не  однозначен.
Жизнь  я  свою  прожил  достойно
И  мог  бы  умереть  спокойно.
Теперь  итог  совсем  иной  -
Умру  я  вместе  со  страной,
Которую  люблю  как  мать.
И  даже  там  буду  страдать,
Плывя  незримо  в  небесах,
Что  моя  Родина  в  слезах.
Но  всё  же  буду  я  просить
Не  проклинать  нас,  а  простить.
Простить  сынов  и  дочерей,
Бегущих  из  твоих  дверей
На  Запад  в  поисках  услады.
Глупцы!  Ведь  там  давно  не  рады
Нашествию  безумных  Россов.
Кто  Родину  так  подло  бросил
Нигде  не  встретит  одобрения.
Они  достойны  лишь  презрения.
И  пусть  жестокий,  страшный  Рок
Преподнесёт  им  свой  урок.
   
Старик  опять  взглянул  в  окно.
За  стёклами  ещё  темно.
Сочился  серый,  стылый  свет.
Вставал  предутренний  рассвет.
Вот  снова  ночь  прошла  без  сна.
Была  бы  рядышком  жена.
Вдвоём  ночь  легче  коротать,
О  том  -  о  сём  с  ней  поболтать.
А  так  сижу  один,  как  пень,
Всё  думаю  и  ночь,  и  день.
Устал.  Прилечь  и  отдохнуть?
Так  всё  одно  же  не  уснуть.
Пойду  -  ка  лучше  за  старухой.
В  больнице,  как  везде,  разруха.
Помрёт  там  без  меня,  касатка.
Уж  лучше  здесь,  в  своей  кроватке.

1998 г.