Номер 13 одним файлом

              «Летят слова на паутинках...» № 13
              Взрослые авторы - детям.
              http://www.zbrod.spb.ru/N13/N13.html

 ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~
              ~ под каждым произведением – ссылки
              на не_анимированную страницу журнала ~
              ~ в конце файла – ссылки на страницы авторов ~

 ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~


•       Татьяна Кадникова    «Куда летят собаки осенью?»

                По мотивам Даниила Хармса.
 

Куда летят собаки осенью?
А бог их ведает куда...
Листочки мимо них проносятся,
Дворы, вокзалы, поезда.
И чьи-то лица хулиганские,
И чья-то   –  с косточкой   –   рука,
Милицанеры, мачо, гангстеры,
Старушка меньше узелка,
Деревья с бусами дождливыми,
Влюбленных двое под зонтом.
Летят собаки в жизнь счастливую,
Виляя весело хвостом.
Летят  –  с репьями и колючками,
С  клещами, с полчищами блох,
И солнце, нежное, как булочка,
Им дарит позднее тепло.
Их лай заливистый разносится   –
Мешает нам с тобою спать.
Куда летят собаки осенью?
Хозяев преданных искать.

http://www.zbrod.spb.ru/N13/L/s3n.html

•



•       Татьяна Кадникова    «Тихое счастье»

Светится белая печка,
Старая лампа чадит.
Тихий-претихий кузнечик
Ночью в окошко глядит.
Мягко упали на стулья
Жёлтые косы луны,
Две его дочки уснули
Возле уставшей жены.
Позы приняв человечьи,
Руки раскинув во сне.
Завтра все вместе кузнечить
Будут они на копне.
Солнце положат в тележку,
Дружно покатят домой.
День этот в лютиках нежных
Снился им долгой зимой.
Ночью июльской  –  ни звука,
Лёг бы кузнечик на печь,
Если б не сладкая м`ука
Тихое счастье стеречь.

http://www.zbrod.spb.ru/N13/L/s4n.html

•



•       Ирина Глебова   «Мальчик Вуголков»
                • Сказки •

Жил-был на свете один мальчик, по фамилии Вуголков. Такая фамилия у него была не просто так, а потому что он любил жить в уголках. Куда б ни пришёл, вечно в угол заберётся и живёт там довольный. Всегда у него чайник с собой был, и чашки тоже. Сидит себе в уголке и чай пьёт, с бубликами с маком. Очень ему там хорошо было.
Конечно, у мальчика Вуголкова была семья – мама там, папа. Братья, сёстры. Дедушки, бабушки. Дяди, тёти. Девери, невестки, золовки и кэмы и кумы. Но они все дружно не одобряли Вуголкова с этими его угловыми чаепитиями, и всё норовили выволочь его из угла и усадить за общий стол. Вуголков выворачивался и полз, пересекая подстолье, обратно в угол. Но их было больше, и они его ловили ногами и снова усаживали… Поэтому однажды Вуголков на них обиделся и ушёл бродить по свету, искать себе новый угол. Но углы ему попадались уже занятые, а из редких свободных его всё равно рано или поздно выволакивали и усаживали за общий стол. Тогда Вуголков решил соорудить себе угол прямо на улице, из всяких отбросов, но сразу прибежали отбросовладельцы и всё отобрали, прихватив заодно и один из вуголковских бубликов, потом Вуголкова покусала собака, а потом задавила машина. Тогда Вуголков плюнул, подхватил своё имущество в виде чайника и оставшихся бубликов и пошёл, куда глаза глядят. Шёл-шёл, и пришёл в чистое поле. «Тут меня никто не тронет, и общего стола тут тоже нет!» – обрадовался Вуголков, сплёл из травинок две стеночки, поставил их углом и уселся в тенёчке пить холодный чай с зачерствевшими бубликами.

• «Вуголков и ворона»

Но тут к Вуголкову прилетела ворона.
– Мальчик, мальчик! – закричала она. – Мальчик, как твоя фамилия?
– Вуголков, – говорит Вуголков. – А что? Вы меня хотите посадить за общий стол?
– Нет, – ворона отвечает. – Я тебя хочу скорее положить на общий стол. Съесть, короче говоря.
– Не ешьте меня! – попросил Вуголков. – Лучше выпейте со мной чаю. С бубликами. С маком.
– Ладно, – говорит ворона. – Наливай.
Выпили они чаю, ворона и говорит:
– Ты знаешь, Вуголков, я тебя есть не буду. Не могу себе этого позволить. Я грузинская ворона, а у нас в Грузии (Грузия – это есть такая страна), у нас нельзя есть тех, с кем вместе попил чаю. Спасибо, Вуголков, до свидания!
– До свидания! – отвечает Вуголков. – На здоровье!
Ворона улетела, а Вуголков стал дальше чай пить.
Тут к нему прилетела стрекоза.
– Мальчик, – говорит, – а, мальчик! Можно, я у тебя тут посижу в уголке, отдохну? А то у нас, стрекоз, такая жизнь какая-то странная, хочется иногда и передохнуть.
– Сиди, пожалуйста, – говорит Вуголков. – Очень мне всегда интересно было, какая же жизнь у стрекоз? Может, ты, пока сидишь, одолжишь мне свои глаза и крылья, и я слетаю, посмотрю?
– Бери! – говорит стрекоза. Дала Вуголкову свои глаза и крылья,
и он полетел над полями-над лесами. Летит, смотрит по сторонам,  –
интересно! Прилетел в один сад, там большой стол стоит, на столе  –
самовар, а вокруг большая семья сидит. Мамы, папы, братья с сёстрами.
Дяди с тетями, бабушки с дедушками, девери с невестками, золовки.
Кэмы и кумы. Смотрит Вуголков, а это, оказывается, его собственная семья! Вуголков обрадовался, кричит:
– Мама, папа, и так далее! Это я к вам прилетел!
А они будто не слышат, дальше про своё разговаривают.
Вуголков подлетел ближе, сел возле бабушки на скатерть:
– Бабушка! – зовёт. – Дедушка! Вот он я, посмотрите!
А бабушка хвать салфеткой по скатерти:
– Совсем, – говорит, – озверели насекомые нынче летом.
Большие и очень наглые.
– И не говори, – соглашается мама. – И ни стыда у них, ни совести, одни бациллы.
Вуголков ещё полетал вокруг с тем же успехом, да и улетел восвояси. Вернулся в своё чистое поле в свой угол, отдал стрекозе её глаза и крылья и говорит:
– Ты права, действительно, у вас, стрекоз жизнь что-то не очень. Прилетай ко мне, когда опять захочешь от неё передохнуть.
– Спасибо тебе, Вуголков! – сказала стрекоза и улетела.
А Вуголков остался в уголке в чистом поле,
пить чай с бубликами.

• «Вуголков и ведьма»

Пьёт Вуголков чай, уже вечер на поле опустился, а тут ведьма мимо идёт. Но она мимо не прошла, подходит к Вуголкову и говорит:
– Мальчик, добрый вечер! Я тебя сейчас заколдую.
– Не надо, – просит Вуголков, – меня заколдовывать!
– Поздно! – ведьма отвечает. – Я, вообще-то, уже начала, просто пока незаметно. В кого тебя превратить, в букашку или муравья?
– В букашку не надо, – Вуголков говорит. – Был я стрекозой, у них жизнь как-то не особо, их даже мама родная не узнаёт.
– Ну, тогда, – говорит ведьма, – превращу тебя в лягушку.
– Не надо, – отказался Вуголков, – в лягушку тоже не хочу!
– Поздно! – объясняет ведьма. – Я, вообще-то, уже закончила. Сейчас увидишь.
И точно, смотрит Вуголков – а он уже лягушка!
– А сейчас я тебя съем! – говорит ему ведьма. – Я ем лягушек. Ими преимущественно и питаюсь, у меня бабушка из французов. Вот как всё удачно складывается.
Вуголков испугался и попрыгал от неё – шлёп-шлёп! – куда глаза глядят. Допрыгал до болота и сел там на кочку передохнуть. Устал, и ночь уже наступила. И тут – раз! – откуда-то из леса высвистывает стрела и падает прямо перед ним. И сразу ветки затрещали, и из леса выломился Иван-Царевич с луком и фонариком.
– Так, – говорит Иван-Царевич, – здрасьте, лягушка! Поднимайся, лягушка, пошли.
– Куда? – Вуголков спрашивает.
– Известно, куда! – отвечает Иван-Царевич. – Жениться на тебе буду. Куда стрела упала, там я и должен жениться. Пошли, тут рядом
церковь круглосуточная.
– Да как же ты будешь на мне жениться, если я на самом деле не лягушка! Я же на самом деле заколдованный Вуголков!
– А меня не волнует! – говорит Иван-Царевич. – Мы, цари, люди подневольные. Что положено, то и делаем. Жениться по любви не  может ни один, ни один король. Дворцовый этикет.
Ну, делать нечего, поженился Вуголков с Иван-Царевичем, стал жить в тереме с расписными сводами. Только плохо ему там жилось.
Только он в угол запрыгнет и чаю попить соберётся, как сразу толпа слуг, фрейлин и челяди набегает, и давай его шваброй из угла выгонять!
– Дворцовый этикет! – кричат. – Не пристало вам, государыня, по углам скакать!
Выметут Вуголкова шваброй из угла и на трон сажают. Он дождётся, пока все отвернутся, и прыг с трона, и опять в угол шлёпает. И тут же снова толпа набегает со шваброй, хвать его – и на трон! Плохо жилось. Стал Вуголков думать, как бы ему сбежать из дворца. Стены там высокие, каменные, и дверь на три замка заперта вечно… Но, пока Вуголков соображал, как раз очень удачно война началась. Враги на дворец напали и выломали дверь огромным бревном. И пока там все шарахались, кто куда, кто откуда, Вуголков очень удачно и упрыгал прочь. Скачет он лесами и долами, и думает: как бы от ведьминого колдовства избавиться, снова из лягушки в мальчика Вуголкова расколдоваться? И тут ему с ветки говорит мудрая птица филин:
– Мальчик, добрый вечер! Я филин-экстрасенс, я твои мысли прочитал. Скачи-ка ты лесами и долами до остановки автобуса и езжай в Волшебный Академгородок, поступи там в услужение да читай волшебные книги! Когда все-все прочтёшь, узнаешь, как тебе расколдоваться.
Поблагодарил Вуголков мудрого филина, сел в автобус и приехал в Академгородок, читать волшебные книги. День читал, и месяц, и год, и другой год, и год за годом. Наконец все-все изучил, всем колдовствам научился, всё понял про эту жизнь – снова сел в автобус и поехал в своё чисто поле, в свой уголок, к ведьме. Смотрит – ведьма там сидит, как ни в чём не бывало, чай наливает да бублики в нём размачивает. Вуголков рассердился:
– А ну, – кричит, – ведьма, вымётывайся из моего уголка! Считаю до трёх.
– Го-го-го! – засмеялась ведьма. – Тоже мне, напугал. Да я тебя сейчас, жаба, ещё хуже заколдую.
– Сама жаба! – кричит Вуголков. – Моё колдовство в тыщу раз сильнее, оно научное!
Замахал на ведьму чайником, произнёс научное заклятие  –  и в ту же секунду расколдовался из лягушки. Только, поскольку он долгие годы потратил на изучение волшебных книг, расколдовался он уже не в мальчика, а во взрослого дядю Вуголкова, с усами и бородой.
Конечно, ему обидно стало.
 –  Ах, вот тебе, морда!  –  говорит он ведьме.  –  Это тебе за мои бесцельно прожитые за учёбой годы!
И так заколдовал ведьму, что она каждое утро бегала ему за свежими бубликами и ещё чайник носила в ремонт, если там контакт отпаяется.
И стал дядя Вуголков дальше жить в своём уголке, правда, пристроил к нему целый огромный дом с садом и лабораторией для волшебных опытов, но чай так и пил только в углу, с бубликами с маком.

http://www.zbrod.spb.ru/N13/L/s5n.html

•



•       Андрей Лукин «Ночь Страшилы»

                По мотивам сказки
                «Волшебник Изумрудного города»


В сказке нет счастливого конца.
Всё как в жизни - грустно и уныло.
По безлюдным комнатам дворца
Бродит сна не знающий Страшила.
 
Свет луны не в силах превозмочь
Тусклый блеск фальшивых изумрудов.
И терзает душу злая ночь
Тягостней придворных пересудов.
 
В тронном зале тихо и темно,
Здесь он житель, здесь его обитель.
Он глядит невидяще в окно,
Маленький соломенный правитель.
 
Улетела девочка в Канзас.
Дровосек сто лет не появлялся.
Храбрый Лев давно не кажет глаз...
Даже Урфин где-то потерялся.
 
Если б знать, что будешь одинок,
Что от знаний многие печали,
Что у самой жёлтой из дорог
Лучшее находится в начале!
 
Гудвин просьбу выполнил, увы!
Отыскал мозги на пыльной полке.
И теперь из умной головы
Лезут слишком острые иголки.
 
Эх, забыть бы изумрудный трон!
Скинуть с плеч верховные заботы!
Попугать бы хоть разок ворон!
Подышать бы воздухом свободы!
 
Ничего уже не изменить...
И вздыхает горестно Страшила:
Надо было счастья попросить,
Да мозгов на это не хватило.

http://www.zbrod.spb.ru/N13/L/s6n.html

•



•       Андрей Лукин «По дороге из жёлтого кирпича»

                По мотивам сказки
                «Волшебник Изумрудного города»

Занесло ураганом в далёкую даль?
В жизни может случиться любая беда.
Слёзы маленькой Фее помогут едва ль.
Слёзы, девочка, это всего лишь вода.
 
Отправляйся скорей, прочь тревогу из глаз.
Серебром башмачков в такт сердечку стуча,
Ты вернёшься домой в свой любимый Канзас
По дороге из жёлтого кирпича!
 
В одиночку туда ни за что не дойти,
Но Волшебной зовётся страна неспроста!
Встретив пугало в самом начале пути,
Осторожно сними бедолагу с шеста.
 
Ничего понапрасну не обещай,
Лишь солому стряхни у Страшилы с плеча,
Страх зажми в кулачок и смелее шагай
По дороге из жёлтого кирпича.
 
В старой хижине ночь пролетит словно миг,
После трудного дня будет крепок твой сон.
Ты наутро услышишь похожий на крик
Заржавевшего горла измученный стон.
 
Пусть в железной груди ничего пока нет,
Но топор Дровосека острее меча.
И напрасно в засаде сидит Людоед
У дороги из жёлтого кирпича!
 
А когда вдруг набросится царственный зверь,
И маслёнку с железной собьёт головы,
Ты его не пугайся, ты просто поверь,
Что бывают на свете трусливые львы.
 
И уже через час, подружиться успев,
Друг на друга порою шутливо рыча,
Будут важно вышагивать пёсик и Лев
По дороге из жёлтого кирпича.
 
С новым другом не страшен лесной полумрак,
Но беда поджидает на каждом шагу:
То свирепые тигры, то жуткий овраг,
То коварные маки на том берегу...
 
Завершается вечер воскресного дня,
Над раскрытою книгой погасла свеча...
Что ж, друзья, вы идите теперь без меня
По дороге из жёлтого кирпича.
 
* * *
 
Эту сказку я знаю почти наизусть.
Отчего же волнуется сердце моё
И куда-то уходят заботы и грусть
Всякий раз, когда я открываю её?

Мне как будто бы снова одиннадцать лет,
Снова жажда чудес как огонь горяча,
И я вновь ухожу в изумрудный рассвет
По дороге из жёлтого кирпича!

http://www.zbrod.spb.ru/N13/L/s10n.html

•





•       Ольга Зверлина «Суфлёрушкo, театральный домовой»

                • Закулисная сказка •

Откуда появился в театре домовёнок – никто не знает, откуда берутся домовые вовсе неведомо. Некоторые говорят, что выводятся они из свалявшейся пыли и грязи под кроватями – неправда это: не знаешь точно, зря не болтай.
А в театре вообще никаких кроватей нет.
Разве что ненастоящие, понарошечные – для спектакля.
 
 – Ого, – пробурчал себе в усы дедушка-домовой Суфлёр Суфлёрыч, вертя малыша во все стороны и любовно разглядывая, – пополнение прибыло!
 К слову сказать, домовой в доме должен быть один, куда больше-то? Есть дом – есть домовой, есть этому дому хранитель: живи себе да за порядком следи.
 Другое дело – театр, тут сложности: пока одни актёры на гастроли ездят, другие в это время в родных стенах представление дают. Как хочешь, так и разрывайся, хранитель!
 Тут одним домовым не обойтись.
 Дедушка Суфлёр Суфлёрыч любил приговаривать: «Театр – это не стены, театр – это чудесный шатёр!» Потому что создаётся он волшебством спектакля, из звука, света и актёрской игры.
 И шатёр этот то на месте стоит, на театральной сцене, то на двое – на трое разделяется, когда развозят актёры свои спектакли по другим странам и городам.
 И домовому с этим волшебным шатром тоже кочевать приходится.
 А дома кого оставишь, чтобы в родных стенах к возвращению порядок был, чтобы не набежали шустрые крысы-мыши, не изгрызли томики Островского и Шекспира в театральной библиотеке? Чтобы не проникли шуршавки и скрипуны, не раскачали колосники над сценой и узкие театральные лесенки? Чтобы не развелись в тёмных углах за кулисами пугалки сумеречные, от которых избавляться потом приходится живым огнём, долго и хлопотно?
 А в театре живой огонь – штука опасная, это вам любой пожарный домовой подтвердит.
 Нет, театральный дом без присмотра бросать нельзя. Потому и появился в театре домовёнок: нужен был – и возник. Маленький, мохнатый, со своей собственной новенькой метёлкой.
 Домовому без метлы никак.

 Соседние домовые, Батон Батоныч из угловой булочной, Чесал Чесалыч из подвальной парикмахерской и Валерьян Валерьяныч из старинной аптеки сразу пришли на него посмотреть.
 – И зачем он тебе, Суфлёрыч? – поморщился Чесал Чесалыч при виде домовёнка. – Одному лучше.
 Суфлёр Суфлёрыч попытался объяснить бестолковому соседу сложный театральный уклад: про гастроли, концерты и всё прочее.
 – Подумаешь, гастроли, – выгнул мохнатые брови Валерьян Валерьяныч, – гастроли тоже в каких-нибудь местах проходят, там свои домовые водятся, они и присмотрят за порядком, это их дом`овый долг. Тебе-то чего по чужим краям таскаться? Сиди дома, как все.
 Суфлёр Суфлёрыч вздохнул: не понимают они. Ну как доверишь домовым-чужакам свой родной чудесный шатёр? Они и текстов не знают, и спектаклей не видели – разве догадаются, когда отвислый край кулисы отдёрнуть, чтобы героиня на выходе ножками не запуталась? Когда бросить на скользкий пол чужой сцены горсть шершавого порошка, чтобы пляшущие актёры не попадали? Когда дунуть на вспотевшую старую приму долгим освежающим дуновением, чтобы в пылу игры сознание не потеряла?
 При театре нужен глаз да глаз.
 А толстяку Батон Батонычу домовёнок сразу понравился, и он с улыбкой протянул малышу свежий тёпленький бублик: на, говорит, Суфлёрушко, угощайся.
 Батон Батоныч сам по ночам бублики да булочки пёк и всех окрестных домовых ими кормил.
 В старые времена оно ведь как было? Домового жильцы в доме уважали, величали «хозяином-батюшкой» и ставили ему в особом уголке мисочку с едой и напёрсточек молока. А теперь людям до домового дела нет, кормись, как хочешь. Вот и приходится домовым поддерживать друг дружку.
 А Батон Батоныч – он вообще очень добрый.
 
 Стал Суфлёрушко в театре жить и постигать домовую премудрость.
 Жизнь у домовых непростая: за всем уследи, везде поспей. Говорят, домовые днём спят – неправда это, у них и днём работы с избытком, только никому они на глаза не лезут.
 Хочешь быть домовым – умей прятаться.
 
 Театр, где жил Суфлёрушко был не простой театр, а кукольный. Здесь верховодили куклы, домовёнок это мигом понял. Он с восхищением смотрел, как куклы прыгают по ширме, танцуют, поют и говорят длинные речи, в которых ему не всё понятно было, но отчего-то захватывало дух.
 А люди-актёры – они куклам вроде помощников: там поднимут, тут поддержат, здесь плечиком подопрут. Актёр – он вместо своего личного домового при каждой кукле.
 Суфлёрушке-малышу сразу захотелось с куклами подружиться, особенно – с печальным длиннолицым Гамлетом, который казался мудрее всех, читал красивые стихи «Быть или не быть?» и каждый раз умирал в конце своей пьесы.
 А на следующем спектакле всё начиналось сызнова.
 Но после спектаклей куклы не хотели ни с кем общаться: их вешали на стену, на специальные крюки и палочки, и куклы бездвижно висели, молча и загадочно глядя вдаль.
 С Суфлёрушкой они не желали разговаривать.
 – Глупыш, – усмехался дедушка Суфлёр Суфлёрыч, когда домовёнок ему жаловался, – куклы живут только на сцене, там их мир, и никому в него лезть не дозволено, даже домовым.
 И Суфлёрушко перестал к куклам лезть. Придёт лишь иногда, посмотрит на печального Гамлета – и ушлёпает прочь с тихим вздохом: у театральных домовых на ногах шлёпанцы, им босиком нельзя, в театре везде гвозди да булавки.
 
 А домовёнку очень хотелось с кем-нибудь подружиться. Но актёры-домовые его не слышали и не видели, после спектакля все они куда-то убегали, огорчая общительного малыша.
 – Дурилка малая, – смеялся дедушка Суфлёр Суфлёрыч, – они же люди! А мы с людьми в разном мире живём, всё равно как рыбы и бабочки.
 Подружился Суфлёрушко лишь с одной кулисной шуршавкой. Вообще, домовым их гонять полагается, потому что непорядок, но эту дедушка отчего-то терпел, гладил по взъерошенной голове и щекотал за ушами.
 И даже иногда угощал леденчиками из большой жестяной банки.
 Шуршавка была невредная, тихая, так её и звали – Тиша. Она сочиняла непонятные стихи и потом целыми днями бубнила их себе под нос, и домовёнку от них делалось легко и спокойственно:
 
          Ш`уры - ш`уры   –   ш`ур   шар`ы,
          Шур - шур - ш`уры,   ш`уши - ши.
          Ш`иши - ш`уши,   шу`ры   шир,
          Шир - шир   ш`уры   –   шишуш`ир-р-р-р…
 
 – Ишь, расшуршалась, – ворчал иногда дедушка, хотя сам всё непонятное любил.
 Как у всякого домового, у дедушки своя книга была, где всё записывалось. Так она и называлась – «Дом`овая Книга». Никто в неё, вроде, ничего не писал, а записано в ней было всё.
 В свободную минутку дедушка из этой книги вслух читал, красиво и тоже непонятно:
 
          Объяты любовью свыше,
          Творим мы бесславно жизнь свою,
          И кто забудет об этом -
          Бесславен трижды…
 
 
 Самое интересное в театре – это сцена. В театре вообще всё интересно, но сцена…
 Суфлёрушке она казалась необъятной. По бокам сцены висели кулисы, занавеси такие чёрные, а ещё на сцене стояла ширма. Ширма – это тоже сцена, только для кукол, и актёры-домовые за ней прятались, помогая куклам играть на ширме свои роли.
 Декорации в театре изображали разные места: то леса и сады, то дворцы и горы, и во время спектакля они часто менялись.
 Высоко над сценой были устроены колосники, такой настил решётчатый, вроде дырявого потолка или мостков, для театральных хитростей – всякие механизмы там ставить, декорации крепить. Декорации подвешивали на канатах, и когда сцена менялась, ненужные декорации подтягивали вверх, и зрителям они делались не видны.
 Очень домовым эти колосники нравились, любила на них по ночам собираться вся окрестная молодёжь – младшие домовые, недавние, что по новостроенным домам живут. Набегут, в дырки свесятся: ухают, гукают, вопли вопят, стараются, у кого выйдет жутче.
 Дедушка Суфлёр Суфлёрыч их не гонял, пусть себе резвятся.
 Театр – это чудо, тут можно всё.
 И разносило по пустому залу гулкое театральное эхо эти ночные звуки и выкрики, на радость затаившимся под зрительскими креслами скрипунам и шуршавкам – те мигом начинали под шумок выводить бесконечные скрипы и шур-шуры, пока дедушка с ворчанием не выметет их всех прочь своей старой мохнатой метлой.
 Всех, кроме Тиши.
 А вот на сцену никто никогда не лез, в театре сцена – это святое, на ней только спектакли творятся, а так бегать – ни-ни! Домовым на сцену ступать строжайше запрещено.
 Все домовые это хорошо знали, таков был старинный закон.
 
 Домовые много чего в театре делают, всего и не перескажешь: и в кулисах у них кипит работа, и под сценой, в просторном холодном трюме. Но главное их дело – это шёпоты. Как начнётся спектакль, так начинает театральный домовой, затаившись в уголке, актёрам роли нашёптывать.
 Спросите, откуда домовой все слова знает? А ниоткуда: надо ему – и знает.
 Вот и шепчут домовые словечко за словечко тишайшим шёпотком, так что ни единая живая душа не услышит – вроде как просто воздушные волны от них идут, легчайшие колебания. Но душа человечья вся из сплошных волнений и колебаний состоит, и ловит она эти волны малые, и придают они духу актёрам, чтоб не смутились на сцене, не запутались, не сфальшивили.
 Такое вот от домовых театральное вдохновение.
 Люди о домовых хоть и не знают, а тоже догадались в театре своих человечьих шептунов-суфлёров заводить, чтобы слова из роли подсказывали. Только те бубнили-бубнили, а вдохновением от них не веяло, в итоге – все теперь и перевелись.
 Вот и правильно, а то им ещё и деньги зря плати.
 Зачем театру человечий бубнила, когда в нём настоящий домовой есть?
 
 Всё Суфлёрушке в театре интересно было: и большой зал для зрителей с наклонным полом и смешными откидными креслами, и большое фойе со стеклянными витринами, где старинные куклы красовались – те, что больше не играют на сцене и стоят лишь для любования. И буфет, где продавалось такое вкусное ванильное мороженое, и актёрские гримёрные с потускневшими от сотен отражённых лиц зеркалами и ворохом прелюбопытных коробочек на подзеркальнике – коробочек с мазями и помадами.
 Дедушка эти коробочки смешно называл – грим. Так и на одной книжке в театральной библиотеке было написано – «Сказки братьев Гримм». И Суфлёрушко решил, что коробочки эти с книжкой как-то связаны: одни сказки в книжке спрятаны, а другие – в коробочках.
 И вот актёры перед выходом на сцену мазали этим сказочным гримом свои лица: театр – он хоть и кукольный, и куклы там главные, но актёров тоже на сцену частенько выпускают, зрителям показаться – наверно, чтобы им обидно не было.
 Больше всего нравился Суфлёрушке такой актёрский трюк, который назывался «чёрный кабинет». Актёры и правда полностью одевались во всё чёрное: и трико натягивали чёрное, облегающее тело, и чёрные перчатки, и даже закрывали лицо, оставляя лишь щёлочки для глаз. Сцену всю занавешивали чёрным бархатом – и чёрные актёры на чёрном становились глазу невидимы, и сразу казалось, что куклы и вещи в их руках сами порхают по воздуху.
 Смотришь – и начисто забываешь, как всё это устроено, потому что – волшебство…
 
 Тут тебе и грим, и сказки.
 
 Домовым в театре тоже в чёрном ходить полагается, им без одежды нельзя. Театр этот такое дело, что на всё он надевает маску, чтобы одно представлялось другим: и на лица, и на тела, и на слова человечьи. Ведь тут перед зрителями одни люди изображают, будто они совсем другие.
 И грим актёрский – та же маска. Только куклы играют без масок, самих себя.
 В общем, в театре голышом только дураки шастают: кожаный ты или мохнатый – будь любезен, надевай костюм.
 Одёжка у домовых от работы быстро изнашивалась, но с новой сложности не было: оторвут кусочек малый от старой бархатной кулисы – а Тиша им балахончик и смастерит.
 Она хоть и шуршавка, но на лапки ловкая.
 
 А ещё любил домовёнок в театре свет. Свет тут особенный, на разные цвета разложенный, чтобы на сцене красоту создавать. Сидит в будочке осветитель и светом управляет, а лампы для этого у него разные, и большие и малые – прожектора называются.
 А ещё есть у края сцены рампа, где тайные огоньки спрятаны, и над сценой тоже разноцветные фонарики-софиты светятся. И от этого света каждый актёр на сцене, человек он или кукла, точно сиянием окружён, и всё, что он делает и говорит, становится яснее и значительнее.
 Точно театральный свет из всего самую суть высвечивает.
 Диво дивное…
 
 Кроме родного театра был и странный чужой мир за окошками. Поглядывал на него иногда Суфлёрушка, притаившись за занавеской: ходили там люди, бегали странные хвостатые четвероногие, ни на кого не похожие – ни на шуршавок, ни на скрипунов, ни на стеногрызов.
 Ездили разноцветные ящики на четырёх колёсах, в темноте лампами перед собой светили.
 А над всем эти носились крылатые, чёрные да серые, пронзительно кричали и иногда шумно садились на подоконники за стеклом, топотали.
 – Это птицы, – ворчал на них дедушка, – вот лешие: всё бы им носиться, как угорелым…
 А на прочие вопросы домовёнка о странном наружном мире он отвечал так:
 – Не думай о нём раньше времени. Всё узнаешь, когда придёт нужный час.
 
 И вот поехал как-то дедушка с театром на большие гастроли, на целый долгий месяц. Суфлёрушке толком всё объяснил: чего делать, чего не делать, за чем следить особо внимательно. Взял рюкзачок с пожитками и узелок с испечёнными Батон Батонычем сладкими булочками, метлу свою прихватил – и устроился в углу большого ящика, в котором кукол на гастроли возят.
 Все актёры уехали.
 В театре в это время у остальных работников отпуск был: и у смешливого гардеробщика, и у ворчливого кассира, и у румяной буфетчицы, и в мастерских. Приходил по утрам охранник, сидел до вечера в будке под лестницей, а на ночь тоже уходил, нажимая в укромном месте хитрые кнопочки, чтобы от них был сигнал, если недобрый человек в двери-окна полезет.
 Короче – в театре тишина. Если б не Суфлёрушка да Тиша – считай никого.
 Домовёнку скучно не было: лазал по углам, шнырял под лесенками – вот и добрался как-то ночью до театрального подвала, где хранились старые гипсовые формы.
 
 Дедушка ещё раньше малышу объяснял, что куклы сами не возникают по необходимости, как домовые, что их делают кукольные мастера, долго и старательно.
 – Эти мастера – они волшебники? – восхитился Суфлёрушко.
 Дедушка улыбнулся: нет, конечно – они люди, как все. И подробно рассказал домовёнку, как кукол делают: как лепят художники голову из плотного скульптурного пластилина, как отливают по ней умельцы-бутафоры гипсовую форму, пустую внутри, чтобы потом разнять её на две половинки. Как лепят по этой форме папье-маше из бумаги и клея, терпеливо выкладывая слой за слоем. Как сушат его, иногда насыпая сверху нагретый песок, как потом вынимают и склеивают – и получается из слоёной бумаги прочная кукольная голова.
 И туловище куклам люди мастерят, и руки-ноги, и делают парик, и шьют одежду. И спрятан внутри каждой куклы специальный механизм, чтобы актёры могли шевелить их руками и ногами, двигать их глазами и даже открывать кукольный рот.
 И оживают куклы на сцене, на своей ширме, в руках умелых людей.
 
 Внимательно слушал его Суфлёрушко и понимал одно: всё это настоящее волшебство.
 
 И вот попал домовёнок в подвал с гипсовыми формами, по которым кукольные головы делались – стал ходить, рассматривать, откуда же кукольное волшебство начинается. И вдруг слышит за подвальным окошком, что вело в театральный двор, чьи-то шаги, потом скрип да треск.
 Спрятался Суфлёрушко – и видит: открылось окошко и влез в него какой-то человек, чужак незнакомый. Чужак этот домовёнку не понравился: был он грязный, неопрятный и плохо от него пахло, потому что держал во рту незваный гость дымящуюся палочку. Суфлёрушко такие палочки у людей во рту уже видел, многие актёры в перерывах на улицу бегали и дымили этими палочками у дверей, потому что дымить ими в театре всем строго запрещалось.
 И правильно. Смешная это у людей привычка – дымить изо рта, как чайники.
 Правда, у аптечного домового Валерьяна Валерьяныча тоже дымящая трубка есть, но она у него не для шалостей, а для дела, чтобы окуривать дома особыми травами, от которых стеногрызы прочь бегут – те самые стеногрызы зловредные, что стены в домах разрушают.
 От стеногрызов этих беда, надо их гонять, что есть сил, а то и домов совсем не останется.
 И вот дымит чужак своей палочкой и направляется прямо к запертой двери, что ведёт наверх. Удивился Суфлёрушко: как же он пройдёт, если снаружи на двери железный замок? Это домовым стены и двери не помеха, а людям, чтобы ходить, нужны дыры и проходы.
 Но чужак в дверь не пошёл: пошевелил он старые кирпичи возле дверной рамы, вынул один-другой, потом ещё несколько – и пролез в дырку, а там и в сам театр.
 Похоже было, что не первый раз он этим ходом пользуется.
 Кинулся Суфлёрушко за чужаком следом, волнуется: зачем тот сюда тайком проник, что задумал?
 На счастье, все двери в театре были крепко заперты: дёргал-дёргал их незнакомец, но замки выстояли. Тогда потопал чужак грязными ножищами по чистым коврикам и дорожкам прямо в зрительный зал, по дороге со злости витрину с куклами опрокинул: разбилась витрина, попадали куклы. Рассмеялся чужак, уселся в кресло возле самой сцены, дымит своей палочкой да пепел с неё на пол стряхивает. Одну издымил, на пол бросил, другую издымил, бросил. Третью поджёг, отшвырнул в сторону тлеющую спичку – разбежался от спички по ковровой дорожке махонький огонёк. Кинулся тушить его Суфлёрушко, затоптал, заволновался – а вдруг чужак тут пожар устроит, вдруг сгорят от его дымных палочек родные театральные стены?
 Позвал Тишу, стали они вокруг чужака ходить, стучать, греметь и шуршать, что есть сил.
 А чужак их не слышит, не пугается.
 Бросил тогда Суфлёрушка тайный клич о помощи братцам-домовым, мигом слетелась из соседних домов шустрая молодёжь – стали все ухать, гукать, посвистывать и завывать с колосников ужасающе. Подскочил чужак, бледный от страха, ринулся вниз – и прочь, на улицу.
 Даже дыру в стене кирпичами заложить забыл.
 Пришёл утром охранник, увидел дыру да грязные следы, а потом и разбитую витрину, заохал, расстроился. Позвал людей: всё убрали, всё починили, все дыры накрепко заделали.
 Вздохнул домовёнок с облегчением: спасён театр…
 А вскоре и Суфлёр Суфлёрыч с гастролей вернулся, выслушал эту историю, похвалил домовёнка за смекалку.
 
 Вернулся с гастролей и весь театр: и куклы, и актёры. Месяц отдохнули – на работу вышли, новый театральный сезон открывать.
 Только старая актриса-прима, что играла в театре целых шестьдесят лет, не вышла, сильно она расхворалась. Поболела-поболела – и решила совсем на отдых уйти.
 Устроили ей в театре пышные проводы: сцену гирляндами украсили, сказали на прощание много добрых слов о её труде и таланте. Накрыли в фойе длинный стол, пошёл пир горой, тосты да музыка. Молодёжь танцевала, старики обнимались и украдкой плакали, понимая, что у каждого настанет такой час, когда придётся навсегда оставить родную сцену.
 Жалко их было Суфлёрушке: домовые ведь долго живут, куда дольше людей.
 Пошли в театре репетиции: стали на роли, что старая прима раньше играла, молодых актрис вводить. И роль Золушки досталась юной Саше, тоненькой и золотоволосой.
 Очень домовёнку эта Саша нравилась: говорила она нежным голосом, не курила, как другие актрисы, дымных палочек и любила мазать за ушами каким-то душистым снадобьём из хрустального пузырька. И потом долго пахло от неё волшебными цветами…
 Суфлёрушка уже понимал: куклы куклами, но и от актёра много зависит, ведь говорят и поют все куклы актёрскими голосами. И вот стала Саша играть Золушку, и так дивно пела она её песенки, что сердечко у домовёнка трепетало и сочились из глаз водяные капельки.
 – Эх, – ворчал дедушка, – и ты туда же, очеловечился! Домовым плакать не положено.
 
 А как раз в то время стал пошаливать на колосниках над сценой один стригун неуловимый.
 Если кто не знает – стригуны они и есть стригуны, всё стригут и режут, что им по дороге попадается. Попалась нитка – нитку стриганут, попалась верёвка – верёвку порежут, попадись им канат, даже трос стальной – и по нему полоснут своими острыми, как лезвия, когтищами. Будут вжикать и вжикать, пока совсем не перетрётся.
 Просто так, не для чего, такой уж у них нрав.
 Всякий вам скажет, сколько от этих стригунов вреда. В театре – особенно: и пуговицы с костюмов летят, и шнурки на ботинках лопаются. Может оторваться даже целый занавес.
 Стригунов гонять очень трудно: юркие они, узенькие, везде пролезут. Вот и приходится домовым денно и нощно заделывать в стенах дырки, затыкать щели, замазывать самые малые трещины – всё от вездесущих стригунов.
 А этот нашёл какой-то тайный лаз: прошмыгнёт, навредит – и скроется.
 Измучились дедушка с домовёнком от его злых шалостей.
 
 И вот как-то раз кончался вечерний спектакль, пела Золушка-Саша свою финальную песенку – голосом, точно колокольчиком звеня. Сидел в уголке за ширмой домовёнок и от счастья таял.
 И вдруг видит: декорация от прошлого действия, что над Сашиной головой высоко-высоко на колосниках висела, как-то странно качается. Присмотрелся Суфлёрушка – а глаза у домовых зоркие – и видит: канат, что декорацию держит, почти совсем перетёрт, вот-вот лопнет.
 «Стригун шалит, – мигом догадался домовёнок, – надо Сашу спасать!»
 А на сцену ему никак нельзя, на сцену ему не положено – но ринулся он туда, прямиком к Саше. Подскочил – и толкнул её в сторону. И как сил-то хватило?
 Домовые ведь махонькие.
 В этот миг как раз опускался занавес. Упала Саша за ширмой, откатилась вбок: актёры падать умеют, их этому специально в школах учат, как и многому другому, полезному. А вслед за Сашей рухнула сверху и декорация – как раз на то место, где только что пела песенку театральная Золушка. Саша лежит ни жива – ни мертва: на миг почудилось ей, что прошмыгнул у её ног кто-то чёрный, мохнатый и махонький, с яркими синими глазами.
 Мелькнул – и скрылся.
 Актёры зашумели, подбежали, радуются, что всё так хорошо обошлось, что Саша цела осталась.
 Вышли кланяться. А зрители так ничего и не заметили.
 Дедушка Суфлёр Суфлёрыч стригуна прогнал, да и лаз его тайный нашёл и заделал: в гардеробе он был, за вешалками, под самым плинтусом.
 
 А домовёнок сидит, грустит – знает: крепко попадёт ему теперь за ослушание…
 
 Долго потом Суфлёр Суфлёрыч вздыхал, и так происшествие обдумывал, и эдак: как ни крути, а нарушил домовёнок театральный уклад, на сцену выбежал.
 А домовым уклад нарушать нельзя.
 Собрались окрестные домовые, пошумели-повздыхали – и решили: судьба теперь домовёнку новое место искать, пришёл его час. Должен он теперь найти себе дом, где домовых не водится, там и жить. Такой уж у домовых закон, никуда не денешься.
 Обняли все Суфлёрушку, наказывали в гости заходить, не забывать своих товарищей и на помощь обязательно звать, если потребуется. И сами тоже обещали за ним присматривать: для домовых расстояния не помеха.
 Батон Батоныч ему особенных сытных калачиков на дорожку испёк, с миндалём и сахаром – вкуснота!
 Обошёл домовёнок родные театральные углы и закоулки, молча попрощался со всеми куклами – и с Сашиной нежной Золушкой, и с печальным Гамлетом. И шуршавке Тише крепко лапку пожал. Тиша грустила: она бы с Суфлёрушкой в путь отправилась, но уж очень была боязливая.
 Да и к дедушке сильно привязалась за долгие годы.
 Нашуршала она Суфлёрушке на прощание короткий стишок:
 
          Ш`ур - шу,     ш`у - шур,   ш`уршу   ширш -
          Ш`аша - ш`уша   ш`ура   сширш-ш-ш-ш-ш…
 
 И подарила сшитый ею новый бархатный балахончик.
 Обнялись домовые, старый и маленький, всхлипнули тайком. Дедушка домовёнку книжицу малую на дорогу дал: не Домовая Книга, конечно, но тоже не даст скучать в минутку отдыха.
 Взял Суфлёрушка свою метлу да мешочек с пожитками.
 
 И шагнул в большой незнакомый мир…
 
          Объяты любовью свыше,
          Творим мы бесславно жизнь свою,
          И кто забудет об этом -
          Бесславен трижды…


http://www.zbrod.spb.ru/N13/L/s7n.html

•



•       Рахиль Гуревич   «Хрю-хрю!»

Осенью на даче весело. Осенью на пеньках опята. И на берёзах опята. Осенью под ногами волнистые дубовые листики.
– Мама! Смотри! Под листиком гриб чёрненький! И Вот ещё! И ещё! – загалдели Рита с Васей.
– Не берите! – говорит мама. – Я не знаю, что это за грибы.
В лесу ведь правило такое: не знаешь что за гриб – не трогай, а то плохо будет!
Набрали мама с Ритой и Васей опят, вышли к озеру, сели на упавшее дерево. Сидят-бутерброды едят. А из леса ещё грибники показались. Тётя в спортивном костюме с корзиной. Дядя в пятнистой куртке с кузовком. Грибники рядом с мамой присели. Тётя в спортивном костюме спрашивает у Риты с Васей:
– Чего набрали-то?
– Опята! – отвечает Вася и в кузовок заглядывает.
– Пахнут лесом, пахнут осенью! – делится впечатлениями Рита и на корзину косится.
– Мама! Мама! Смотри: дядя с тётей чёрненьких грибов набрали!
– Чего вы с ними делаете-то? – поинтересовалась мама.
И тётя рассказала, что чёрненькие грибы называются свинушками и чернушками, что эти грибы можно варить и солить, и что это самые вкусные на свете грибы.
– Вкуснее белых? – удивилась мама.
– Да! – кивнула тётя. – Только варите подольше, и солите покрепче!
– Вот увидите: зимой от гостей отбоя не будет, – добавил дядя.
И грибники заторопились к дому. Рита же с Васей потянули маму обратно в лес. Но так всегда бывает: когда тебе что-то не нужно, то вокруг этого добра навалом. А когда что-то очень нужно, то хоть целый день ищи – нипочём не обнаружишь!
– Это свиньи на нас обиделись за то, что мы их не собирали,– расстроился Вася.
– Не свиньи. А свинушки! – поправила Рита.
– Нет. Свиньи!
– Да что вы спорите! – улыбнулась мама. – Ни свиней нет, ни свинушек, ни даже поросят.
– Придумал! – крикнул Вася.-Нужно заклинание! Свиньи и объявятся.
Вася верил в силу заклинаний. Вот, например, Вася темноты боится, а мама научила Васю заклинанию,
и он каждый вечер в постели это заклинание повторяет, и ни один разбойник Васю ночью ещё не утащил, и ни один призрак в окно не залетел!
– Рита! Придумывай заклинание! – попросил Вася.
Рита была мастер стишок какой написать, смешное что-то сказать. Но тут Рите ничего в голову не лезло – устала Рита, расстроилась из за того, что мама про чёрненькие грибочки ничего не знала.
Вдруг из-под листика послышалось:
– Хрю-хрю! Возьмите меня тоже!
Рита прислушалась – тихо. Приподняла Рита волнистый листик – а там малюсенькая свинушка, чёрненький такой поросёночек.
Рита сразу всё поняла и говорит:
– Вася! Вот какое заклинание: «Хрю-хрю! Возьмите меня тоже!»
– Странноватое заклинание! Нескладно!
– Для поросячьего заклинания сойдёт, ? одобрила мама.
И стали мама, Рита и Вася хрюкать, и просить, чтоб их взяли. То есть, чтобы не Риту с Васей взяли и в корзинки посадили. А как будто они за свинушек говорят. И вдруг много-много свинушек объявилось. Свинушки на земле росли, на мхе, и просто из шишек торчали, и из гнилушек – как опята без всякой земли. Свинушки росли в заячьей капусте, в крапиве, в дикой малине. И быстро-быстро набрали мама, Рита и Вася огромный мешок.
Целый день мама варила грибы, и чёрную воду сливала, и в банки свинушки закладывала, и крышки закручивала. И грибы получились бесподобные – вкуснее белых, вкуснее опят.
И когда к маме гости заходили, Вася и Рита садились за стол и хрюкали:
– Хрю-хрю! Возьмите нас тоже!
– Куда это вас взять? – пугались гости. – Нам такие хрюкалки не нужны!
– Это Рита с Васей намекают, чтобы я вас грибами угостила, свинушками, ? объясняла мама.
– О! Свинушки – это вещь! Дайте нам свинушки! Хрю-хрю! – хрюкали в ответ гости.
Поздно вечером гости гладили себя по сытым животам и хрюкали уже так:
– Хрю-хрю! Мы к вам ещё как-нибудь зайдём на свинушки!
А Вася с Ритой хрюкали в ответ:
– Куда это вы зайдёте, хрю-хрю? Нам такие прожорливые гости не нужны! Нам много кого свинушками угостить ещё надо!
Мама извинялась за своих детей. Гости смеялись – гости совсем необижались, что их прожорливыми обзывают.
– Хрю-хрю! В следующей раз возьмите нас тоже свинушки собирать! – хрюкали на прощание гости!
– Хрю-хрю! Непременно! – примирительно хрюкали Рита и Вася.

http://www.zbrod.spb.ru/N13/L/s8n.html

•



•       Рахиль Гуревич   «Леди, коляска и Хулиган»

                • из цикла рассказов «Два трюфеля» •

                • 1 •
Обычное школьное утро. Дети заходили в класс, здоровались с Галиной Юрьевной, садились за парты, вытаскивали из рюкзаков учебники, тетради, комиксы и альбомы с наклейками.
Лада вкатила в класс игрушечную коляску.
– Владислава! Что это? – опешила Галина Юрьевна, округлив глаза.
Все уставились на Ладу.
– Здравствуйте, Галина Юрьевна! Здравствуйте ребята, – сказала Лада как ни в чём не бывало, как будто каждый день так вот в школу с коляской заявлялась.
– Лада! Ты что это коляску привезла? – спрашивали ребята.
– Тихо! У меня там малыш спит! Отойдите! Не будите!
И ребята отходили, пожимая плечами; кое-кто крутил пальцем у виска.
Коляска то и дело застревала в проходе, но Лада докатила коляску до своей парты, сняла рюкзак, села спокойно на стул.
– Владислава! – строго сказала Галина Юрьевна. – Школа – это не детский сад! Чтобы больше никаких колясок в классе!
– Хорошо, Галина Юрьевна.
Прозвенел звонок на урок. Галина Юрьевна объясняла свою любимую математику, а дети всё удивлялись и хихикали: смешно же, что в классе коляска – не каждый день такое случается.
– Что? – возмущалась Галина Юрьевна. – Что смешного в том, что первое и второе слагаемое дают сумму?
                • 2 •
На перемене Лада выкатила коляску в рекреацию. Она прогуливалась туда-сюда, баюкала пупсика, кормила его из бутылочки. Весть о коляске разлетелась по всем начальным классам. Из всех дверей, из-за всех углов выглядывали хихикающие рожицы. Выглядывали и прятались. Мальчишки носились как угорелые и улюлюкали вслед. Хулиган из третьего «Б» хотел отнять у Лады пупсика… Но Лада так царственно посмотрела на Хулигана, что он осёкся. Хулиган опомнился, хотел размахнуться, хотел поддать коляску ногой, хотел перевернуть к чертям собачьим эту глупую коляску… Но Лада опять строго посмотрела на Хулигана, и он остановился на полпинке, и рванул прочь по коридору. Растерялся Хулиган – ведь Лада Любушкина была очень красивой девочкой, первой красавицей первого «A».
На следующей перемене пошли завтракать. И Лада пошла завтракать. С коляской и с пупсиком стала спускаться по лестнице на первый этаж. Коляска медленно «шагала» колёсами по ступенькам. Вокруг смеялись и тыкали пальцами. Тут, откуда ни возьмись, появился Хулиган и очень ловко спустил коляску вниз. И никто уже не смеялся – все же боялись Хулигана.
Дорогу к столовой Ладе преградили медсестра и повар:
– С коляской нельзя! Негигиенично!
Лада не стала препираться ? она развернулась и покатила коляску обратно, прочь от столовой.
– Любушкина! Вернись! – заволновалась Галина Юрьевна.
Галина Юрьевна очень переживала, если ребята голодные. Галина Юрьевна пообещала медсестре, что больше коляски в столовой не будет, и Ладу пропустили.
– Надо же! – возмущалась повар, и её щёки, похожие на блины, подскакивали всё чаще и чаще. – Надо же! Тридцать лет в школе работаю, чего только не насмотрелась: и термосы в столовую приносили, и кастрюльки, и мыльный порошок в кашу сыпали, но чтоб коляски с пупсиками – такого не припомню. Один недавно на скутере в столовую въехал, но то – одиннадцатиклассник поспорил на деньги. А тут – девочка, и такая серьёзная, и такая симпатичная!
Хулиган дождался, пока Лада допьёт из трубочки молочный коктейль, пока дожуёт булочку. Коляска была поднята по лестнице обратно, и Лада, уже совершенно освоившись, вкатила сытого пупсика в класс.
На следующей перемене к Ладе подошла завуч.
Очень строгая завуч.
И все хихикающие в кулачок девочки скрылись. А улюлюкающие мальчики сделали вид, что они мирно прогуливаются по коридору и рассматривают стенд под названием «Бажову-200 лет!» Завуч очень строгим голосом попросила Ладу не привозить больше коляску. Галине Юрьевне завуч сделала замечание.
А после уроков, на выходе из школы, к Ладе подошёл директор. И тут же стало пусто – как будто бы был урок, а не перемена. Директор школы попросил Ладу больше не приносить, не привозить, не прикатывать в школу никакие игрушки – Лада спокойно кивнула в знак согласия. Директор сделал замечание и завучу, и Галине Юрьевне.
Лада и Хулиган вышли на школьное крыльцо, осторожно, чтобы не разбудить пупсика, спустили коляску с лестницы.
И прохожие не хихикали в след. А что в этом особенного: девочка катит по улице игрушечную коляску! Хулиган семенил за Ладой, сгибаясь под тяжестью двух рюкзаков. Тётя, почти такая же толстая, как пакеты, которые она тащила, улыбнулась и сказала:
– Вот молодцы, ребятки! Отличники, наверное?
Хулиган хотел по привычке нагрубить тёте, обозвать её квочкой или другой какой обидной птицей, но вместо этого приосанился и ответил:
– А вы как думали? Конечно отличники!
– А мне теперь учиться некогда, – сказала Лада. – У меня братик родился!
– Вот это – братик? – Тётя указала на коляску.
– Нет! Братик дома с мамой. И я теперь как мама – с коляской. И как мама – с малышом!
И Лада стала поить пупсика из игрушечной бутылочки.


http://www.zbrod.spb.ru/N13/L/s9n.html

•



•       Ирина Гарнис   «Верочка»

Уже близилось обеденное время, когда Йозеф Иванович с пятилетней внучкой Верочкой вошел под пахучие хвойные своды парка.
Верочка скакала на одной ножке, крепко сжимая в руке маленькую красную сумочку. В сумочке был носовой платок, флакончик из-под духов и куколка. Парк был полон гуляющими, лёгкий бриз ласкал беспечные лица. С детской площадки доносился смех и радостные вскрики. По дорожкам под ручку с матросами проплывали нарядные девицы в бескозырках своих спутников.
С моря тянуло обещанием далёких странствий..
У Верочки захватило дух. Она побежала по тропинке, заливисто засмеялась, спряталась от деды за сосной. Притаилась. Ждала, когда же деда её хватится. А он всё разговаривал со смешным толстеньким дядечкой. Вдруг что-то прекрасное, яркое мелькнуло перед глазами девочки. Огромная бабочка порхнула над её плечом, хотела опуститься, но передумала и скрылась за кустами.
«Я – цветок, – подумала Верочка. – Я – бегающий цветок!».
И Верочка побежала к кустам. Она вошла в таинственный сумрачный дом куста и замерла, потрясённая. Это был другой мир. Он замкнул её в своей тёмной прохладе. Верочка ощутила одиночество. Ей больше не хотелось прятаться. Она выбежала на солнце, лихорадочно пытаясь сориентироваться в мире, который покинула, как ей казалось, пару мгновений назад. Дорожка... цветы... Не то!..
«Деда!» – внезапная паника вырвалась в крике. Она услышала себя как бы со стороны, и ей стало страшно. Потому что деды нигде, нигде было. Верочка заплакала в голос, заметалась по дорожкам, ища знакомый силуэт. Её пытались остановить незнакомые ей люди, спрашивали что то... И они, и всё вокруг было чуждым. Вера замерла, давясь слезами. Она познала вдруг и сразу чувство своей потерянности, дикое, невероятное ощущение нереальности происходящего. Окружающий мир был условен, ведь пропал куда то деда, что было невозможно!
Всё стало ненастоящим, как сон.
И она, маленькая девочка в лаковых босоножках, тоже, наверное, была ненастоящая... Она была очень маленькая, она не умела ещё принимать решения, паника владела ею, но внутри неё всё же была какая-то сила. И, не переставая плакать, Вера отчаянно двинулась к выходу из парка. Она шла к дому. Она не думала, как это будет хорошо, когда она придёт домой. Она не была уже уверена, что дом этот есть на самом деле. Она не была больше Верочкой. Она была никто.
Но она осторожно переходила дороги, где надо заворачивала за угол, ориентируясь по знакомым домам, деревьям и заборам.
И она пришла домой.
Наверно, её ругали. Наверно, хвалили и целовали.
Деда, наверно, пил валокордин.
Но это не осталось у неё в памяти.
Осталось чувство, что её слишком мало для этого мира.
И на следующий день, гуляя в саду возле дома, Вера недоверчиво смотрела на знакомые флоксы, может, они тоже вдруг станут чужими? И всё изменится, и она вновь останется одна против равнодушной стены того, что перед глазами; станет невзаправдашней в этом чём-то. И её не будет больше.
Увядающие цветки падали на мягкую почву, блестящие жучки ползали между ними. И Вера, пройдя сквозь невидимую преграду действительности, сумела раствориться, одновременно став корнями цветов, их тёплым дымным ароматом, что уже на излёте. Она поняла их. Она стала тихим восторгом сущего. Это нельзя было сформулировать в мысль, да и не нужно это было. Вера не думала никакие мысли.
Она просто ЗНАЛА.
– Верочка! Обедать! – донеслось из открытого окошка.
Вера не оглянулась.
– Верочка! Я тебя зову, – бабушка начала сердиться.
– Верочки больше нет, – откликнулась, наконец, девочка. – Она потерялась в парке.

http://www.zbrod.spb.ru/N13/L/s11n.html

•



•       Ольга Зверлина   « * * *»

Летят слова на паутинках
Сквозь воздух чистого листа,
Деревья, точно на картинках,
Раскрашены во все цвета.
 
И птичий флот плывёт по свету,
Минуя туч дома-дымы –
Спешит на юг, обратно в лето.
 
А мы остались – ждать зимы.

http://www.zbrod.spb.ru/N13/L/s12n.html

•





~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~

 АВТОРЫ НОМЕРА:
 ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~

Татьяна Кадникова    http://stihi.ru/avtor/nika5
Ирина Глебова             http://www.elenasuntsova.com/glebova
Андрей Лукин               http://www.stihi.ru/avtor/kvanga
Рахиль Гуревич           Ирина Гарнис               http://www.proza.ru/avtor/cikada
 Ольга Зверлина            http://stihi.ru/avtor/zolga

 ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~