23 июня. Птица
До посадки в Боготе оставалось еще долгих два часа. С того момента, когда сигароподобный аэробус взмыл вверх, с трудом оторвавшись от взлетной полосы парижского аэропорта Шарль де Голль, прошла, казалось, вечность. Уже несколько раз стюардессы "Эр Франс" в скромных платьицах и легкомысленных шарфиках (демонстративно намекающих на особую французскую небрежную элегантность) с тяжелыми тележками, гружеными ланчбоксами и бутылками с соком и водой степенно проезжали вдоль кресел, уже давно полусонные пассажиры не реагировали на их призывные "мадам, месье, желаете что-нибудь выпить?". ..
За аккуратными овалами иллюминаторов все так же свинцово серело небо, у которого никак не получалось разродиться рассветом, так как настырная стальная птица все гнала и гнала на запад, уносясь прочь, через часовые пояса, океана и километры от европейской пристани к далекому латиноамериканскому берегу.
Людмила Скворцова (для близких Люся или Птица), главный редактор никому не известного и совсем не популярного журнала «Осколки цивилизаций» летела в командировку. Она слабо представляла себе, что такое Эквадор или Венесуэла, но зато точно знала цель поездки: ей нужно отыскать и силком увезти на родину загулявшего на просторах центральной Америки своего зама - Михаила Распутина.
Пока ещё скандал никто не поднимал, да и электронная почта пару раз выплевывала в редакционном компьютере короткие Мишкины мэйлы: «Жив-здоров, подробности позже». Однако с момента предполагаемого возвращения блудного сына прошло уже больше 40 дней, телефонной связи с Михаилом не было, и, хоть виза Распутина позволяла ему находиться в каждой из этих двух стран еще месяцев пять, в Москве почему-то все занервничали.
Честно говоря, основания для этого были. Но не формальные…. Так, на уровне интуиции…
Несмотря на общие корни со знаменитой фамилией, особого сходства с гулякой Распутиным, Мишка не имел. Был примерным отцом троих детей, не бузотерил, в порочащих связях замечен не был, а самое главное, практически не имел никаких финансовых возможностей для несанкционированного загула.
Именно это и настораживало.
Даже если предположить, что Мишка потерял, или пропил (что маловероятно), или проиграл (еще невероятней), словом, каким-то образом лишился билетов и документов, то оставался реальный и разумный выход - посольства родной Российской Федерации в тех же Эквадоре или Венесуэле. Однако, ни в одно из этих учреждений Михаил не обращался, просто продолжал слать с регулярностью раз в три недели короткие записки, с разных компьютеров, почему-то не пользуясь собственным электронным адресом.
Целью поездки Миши в Латинскую Америку должны были стать репортажи о нынешней жизни потомков легендарных инков, монтаньос, кечуа и гуарани, ну и, конечно же, его обожаемые зарисовки на тему воинских обычаев племен и народов разных стран. Осенние выпуски журнала редколлегия планировала полностью посвятить военной культуре древних индейцев. Маршрут готовился кропотливо и тщательно. Состыковывались внутренние рейсы, обозначались города и провинции, намечались предположительные контактеры. Гарантом удачной поездки был старый друг Людмилы – Карлос, которому она могла доверять как себе…
Самое удивительное, что все те люди, с которыми должен был встретиться Распутин, контакты с Мишей подтвердили.
Он точно по графику проехал весь маршрут, точно в срок оказался в Каракасе, откуда и должен был вылететь в Москву. А вот дальше начало происходить невероятное. Вместо Москвы Михаил опять оказался в Кито, столице Эквадора, начальной цели его командировки. Потом его, якобы, видели в Мачалилье, где он остановился все в том же крохотном отельчике "Мандала" , откуда, по словам хозяина заведения, снова собирался лететь в Коку.
Проследить дальнейший путь русского журналиста не удалось. Маршрут Распутина (и в первый и во второй раз) не проходил в раскрученных туристических зонах, местные проводники практически не говорили на английском, а понять их своеобразный испанский московские переводчики могли с трудом.
После нескольких неудачных попыток найти Михаила «цивильным» телефонным способом, не поднимая шума, было принято решение отправить на поиски заместителя его непосредственного начальника - Птицу. И теперь она, донельзя уставшая от многочасового перелета, рассеянно просматривала распечатки с описанием тех мест, где ей предстояло искать пропавшего коллегу.
Честно говоря, в какое-то несчастье или какой-то криминал, случившиеся с Мишкой, Люся верила мало. Просто сердце (чуткое, женское, трепетное) сердце главреда и хорошего Мишкиного друга молчало.
Безусловно, какая-то неприятность все-таки произошла (иного объяснения просто нет), но не катастрофа, нет, совсем не катастрофа.
То же сердце, но уже настроившись на романтическую волну, вдруг выдало версию, что Михаил элементарно влюбился.
Вот так, внезапно, дожив почти до полтинника, заимев наследников и симпатичное бюргерское брюшко, которое он удачно маскировал просторными свитерами и пейзанскими толстовками, взял – и влюбился. Более того, не просто влюбился - втюрился. Может быть какая-нибудь черноокая креолка, с чувственным тугим телом и пухлыми неулыбчивыми губами так взяла в оборот немолодого журналиста, что он решил круто изменить собственную жизнь? И лежит сейчас дон Распутин в каком-нибудь гамаке, лениво потягивая тростниковый сок и похлопывая свою возлюбленную Изауру по упругим бедрам, и придумывает, как бы сгонять в ближайшее интернет-кафе да отправить бывшим коллегам очередную цидульку, чтобы продлить свой медовый рай еще на недельку-другую...
«Просим пристегнуть ремни, самолет идет на посадку».
Люся вздрогнула и проснулась.
Сон о распутинском распутстве был таким ярким, что Птица начала оглядываться по сторонам, словно кто-то мог подсмотреть или подслушать ее нехорошие мысли о хорошем, в принципе, русском парне, сорока пяти лет от роду.
Однако соседи в креслах мирно дремали, а серое небо сменили ватные комья облаков, в которые с налету врезался гигант аэробус. «Богота, - вздохнула Люся, - еще пара часов в этом колумбийском транзитном аэропорту, затем еще два часа лета до Кито, и я на месте! Скорей бы уже!»
И она снова задремала.
В аэропорт Люся вошла, как ни странно, отдохнувшая и вполне бодрая. Глядя на нее со стороны, никто бы не догадался, что эта энергичная, высокая и довольно спортивная женщина, за последние сутки спала от силы всего час.
Рыжие волосы "унылились", как любила говорить сама Птица, но в целом, ни помятой, ни усталой она не выглядела.
На плечах у Птицы висело несколько сумок с техникой (взяла на тот случай, если ей самой придется выполнять не сделанную Мишкой работу). Крупной вязки, нарочито небрежный трикотажный свитерок и холщевые джинсы придавали всему Люськиному облику какой-то хулиганистый, подростковый вид.
Кстати, именно этим своим умением «камуфлировать» возраст она невероятно гордилась. Собеседники, как правило, терялись в определении ее подлинных лет, потому что мудрые глаза, с наметившимися припухлостями на нижних веках и слегка поплывшая талия как-то совсем не вязались с мальчишеской челкой и невероятной энергией, которую излучало все Люськино естество. Конечно, ей хотелось быть и более подтянутой и, чего греха таить, более сексапильной, но вечная гонка, работа, авралы и миллионы мелких домашних хлопот совсем не оставляли времени ни на фитнесс, ни на косметичек. Поэтому Люська давно смирилась, что она прибавила в весе «не от котлет, а от лет» и утешала себя тем, что ее обожаемый супруг любит ее любой… А так же ещё немножечко и тем, что «когда я, наконец, доберусь до салона красоты, вы все упадете в обморок».
Первым делом она отыскала в прохладном здании аэропорта фастфудовскую забегаловку и затребовала большую чашку кофе, рюмку коньяка и огромный гамбургер. Пока рядом не было любимого мужа, Птица могла позволить себе смолотить такую чудовищную смесь вредных продуктов, получая от них огромное удовольствие. Затем она попыталась дозвониться в Москву, прикинув, что сейчас там примерно 6 часов вечера. Ее сотовый высвечивал координаты какого-то местного оператора, но соединять с Москвой отказывался напрочь.
Люся вспомнила, что в одном из первых мэйлов от Мишки было упоминание о том, что в Латинской Америке какая-то собственная система связи и наши Би-Лайны, МТСы и прочие Мегафоны пробить в ней брешь не могут.
Ей очень хотелось поговорить с мужем, с сыном, с родной редакцией, но искать стационарный переговорный пункт, покупать телефонную карточку и изучать принцип работы местных телефонных узлов, было откровенно лень.
«Позвоню из отеля», - твердо пообещала она себе и пошла бродить по просторным залам боготских дьюти-фри.
Незаметно протекли два часа транзитного ожидания. Люська с ужасом обнаружила, что ее самолет вылетает через десять минут, случайно скользнув взглядом по настенным часам в одной из парфюмерных лавочек.
Её собственные часы до сих пор показывали московское время и, соответственно, вносили путаницу в не выспавшуюся голову.
Сориентировавшись, в каком из терминалов идет регистрация рейса на Кито, Людмила Скворцова гордо предъявила таможеннику свой бордовый российский паспорт. Невысокий и коренастый пограничник, одетый в какую-то киношную полувоенную форму, лениво скользнул взглядом по страницам документа, не торопясь пролистал билетную книжицу и внимательно вгляделся в сумки, висящие на Люськином плече.
- Что это? - на очень плохом английском поинтересовался он.
- Это камеры. Я журналист, - на таком же плохом английском ответила Люся. В школе и университете она когда-то давно освоила азы французского языка, а английский знала шапочно, просто потому что приходилось много путешествовать по миру и волей-неволей говорить какие-то стандартные фразы.
- Предъявите!
Таможенник стал неторопливо разглядывать многочисленные кэноны, контаксы, боксы с объективами и объемный алюминиевый блок с фотопленкой, вытаскивая каждую катушку, открывая крышечки и снова закрывая их.
- Эй, сеньор! Мой рейс сейчас флай, ту-ту, нужно квикли-квикли, - Люська отчаянно замахала руками изображая то ли курицу, то ли взмывающий в небо самолет.
- Это порядок! - строго сказал хмурый дядька и спокойно продолжил свое занятие.
Людмила заподозрила, что таможенник просто какой-нибудь маньяк-фотограф-любитель и досмотр техники для него редкая возможность повертеть в руках навороченную дорогую аппаратуру, настолько любовно он поглаживал Птицыны черные и серебристые камеры, с любопытством вглядываясь в прозрачные линзы объективов и вчитываясь в названия катушек с пленкой.
Наконец, печально вздохнув и с явной неохотой вернув всю аппаратуру на место, пограничник взял под козырек и нарочито безразлично отвернулся к следующему пассажиру.
До терминала она бежала как на олимпийском забеге, невежливо расталкивая руками и сумками прохожих и думая только об одном: время, время...
На этот раз Люськина легендарная везучесть решила вздремнуть, поэтому, когда запыхавшаяся журналистка добежала до вожделенного выхода №34, стеклянные двери оказались плотно запертыми, а толстое тело ее гиганта-самолета лениво скользило по взлетной полосе.
Еще не до конца осознав произошедшее, Скворцова затравленно заметалась у закрытых дверей, с тоской вглядываясь в отъезжающий на стартовую линию самолет.
«Хэлп ми, хэлп ми!»- мысленно просила она, очень кстати вспомнив расхожую киношную фразу о помощи, которую обязательно произносят герои всех американских ужастиков, попадая в какое-нибудь отчаянное положение.
Но оказалось, что вопила она не про себя, а вслух, потому что к ней тут же подошла элегантная служащая аэропорта, темнокожая мулатка с идеальной прической и идеальным английским выговором.
- Чем я могу вам помочь?
- Самолет, мой самолет, ту-ту, я ему говорила, а он все проверял и проверял, - почти рыдая от досады, Люська едва подбирала английские слова.
Безусловно, понять ее в такой ситуации было сложно, но Птица, намертво вцепившись в руку женщины, потащила ее к тому таможенному посту, на котором потратила драгоценные минуты, остававшиеся до вылета.
- Вот, - злорадно обратилась она к таможеннику, стоявшему на том же месте и с тем же суровым выражением лица, - Я вам говорила, что самолет улетит, а вы все копались и копались. Что мне теперь прикажите делать? Как я, по-вашему, должна попасть в Кито? Я обращусь в русское консульство, вы за это ответите!
Служащая обратилась к таможеннику на испанском. Он ей что-то ответил. Потом они добрых пять минут зло и темпераментно спорили, периодически дергая Люськины сумки и тыча пальцами сначала в её билет, потом в нее саму. Наконец темнокожая женщина решительно расправила плечи, и, медленно произнося английские слова (видимо, успев оценить уровень Птицыных знаний), сообщила:
- Мы отправим вас в Кито следующим рейсом. К сожалению, сегодня это был последний самолет в Эквадор, ближайший рейс только через 20 часов. Вы можете взять такси и отправиться в город, в любую гостиницу. Завтра, перед вылетом, если вы предъявите чеки из отеля, мы компенсируем вам сумму, потраченную на ночлег. Я оставлю вам свои телефоны, позвоните мне из отеля и сообщите его название и номер комнаты. Наша машина прибудет за вами утром и отвезет к самолету. Приношу вам глубокие извинения за недоразумение.
Протянув ошеломленной Людмиле свою визитную карточку, служащая последний раз зло зыркнула на таможенника и горделиво проследовала в какую-то потаённую дверь за его спиной.
Не менее злой таможенник выхватил у Люськи из рук ее паспорт, прикнопил к одной из его страниц фиолетовую бумажку с печатями (вероятно, визу), вернул документы, козырнул и угрюмо уставился прямо перед собой.
- Муччо грасиас, - со всей возможной язвительностью поблагодарила Птица на испанском и, нахохлившись, побрела к выходу из аэропорта.
Ну что за наказание? Мишка сгинул в недрах Латинской Америки. Она не долетела до нужного места. Что подумают в редакции, если сегодня, встречающий ее в Кито коллега-журналист, обнаружит Люськино отсутствие и перезвонит в Москву?
Да, этот континент проглатывает европейцев как пенсионерка пилюли, даже не морщится. Видимо, до сих пор не может простить белокожим конкистадорам их не прошеного вторжения, отыгрываясь на всех остальных не по принципу землячества, а исключительно по цвету кожи.
У выхода из аэропорта на придорожной обочине мирно паслось стадо разномастных автомобилей с традиционными шашечками и надписью "taxi". Хозяин ближайшего, заприметив Людмилу, мгновенно выскочил на солнцепек и приветливо распахнул дверцу: «Такси, сеньора?».
Нужно сказать, что к десяти утра небо распогодилось и выкатило на всеобщее обозрение невозможно белый диск раскаленного колумбийского солнца. В свитере и джинсах Птица мгновенно вспотела, поэтому с удовольствием плюхнулась в прохладу кондиционированного автомобиля, мысленно возблагодарив бога, что в этой машине предусмотрено такое благо цивилизации, как климат-контроль.
«Почему мы не едем?» - рассеяно подумала Люся и тут же, спохватившись, сообразила, что водитель ждет, когда она соизволит сообщить ему адрес. Не раздумывая долго, она сказала первое пришедшее на ум название: «Мариотт». Ей показалось, что в любой, уважающей себя столице мира, отель с таким названием должен быть. Если бы не оказалось «Мариотта» она назвала бы «Хилтон», или «Софитель», или имя еще какого-нибудь монстра отельной индустрии, накрывших планету, как паутиной, сетью своих гостеприимных вотчин.
Однако, судя по тому, что водитель понятливо кивнул головой и завел двигатель, «Мариотт» в Боготе был. Люсе до чертиков хотелось посмотреть на столицу Колумбии, но бессонная ночь и слепящее солнце сделали свое черное дело – женщина крепко уснула. Проснулась она оттого, что водитель мягко, но настойчиво потрогал пальцем ее плечо.
- «Мариотт», сеньора.
Люся потрясла головой, затем вопросительно глянув на водителя, потерла в воздухе пальцами, и достала бумажник.
- Тен доллар! - не моргнув глазом, отрапортовал таксист, радостно улыбаясь.
Много это? Мало? Десятка американских рублей... Да и черт с ним, выяснится позже. И Людмила спокойно отдала зеленую бумажку.
Регистрация не заняла много времени. Отельный номер, как впрочем, и само здание, были слегка потерты временем, но своим пяти звездам отвечали полностью. В просторном гардеробе отыскался махровый халат и такие же тапочки. В ванной комнате белела огромная ванна и просвечивал сквозь призму пузырчатого стекла душ. На массивной мраморной тумбе умывальника выстроились в ряд фирменные флакончики с шампунями и гелями, чуть в стороне лежали коробочки с одноразовой зубной щеткой и тюбик с пастой.
Едва бросив на кровать вещи, Птица с огромным удовольствием плюхнулась в пустую прохладную ванну, сладко потянулась и только затем включила воду. Щедро поливая себя гелем, она провела таким вот немудреным образом добрый час, почувствовала невероятный прилив сил (стала «как новенькая») и потому, пританцовывая, направилась к телефону. У нее было время, чтобы обдумать, кому позвонить. В Москву - нельзя. Она только зря испугает родных, которым лучше рассказать им о своём маленьком приключении в Колумбии уже по возвращении.
Поэтому звонить можно было только Карлосу, тому самому коллеге-журналисту, а по совокупности еще и старому студенческому другу, который должен был встречать Люсю в аэропорту Кито, и который последним видел Мишу Распутина.
Найдя в сумке бумажку с телефоном Карлоса, она с первой же попытки правильно набрала номер и с налету выпалила в трубку:
- Карлос, только не волнуйся, это я, Люся. Я опоздала на самолет, поэтому прилечу завтра. Пытайся отслеживать все колумбийские рейсы, потому что я еще не знаю, на какой из них попаду.
- Тиса? Ты?!!! - охнул в трубку Карлос. Как все латиноамериканцы, он говорил по-русски со своеобразным мягким акцентом, произнося вместо "птица" - "тиса".
- Я, Карлос, я, - счастливо засмеялась Люська. - Думала, что уже сегодня увижу тебя, но, видишь, встреча откладывается. Заночую в Боготе…
- Но это опасно, Тиса! - продолжал волноваться на том конце провода темпераментный Карлос - В Боготе плохая криминальная обстановка, ты не знаешь языка, обычаев, законов. Ты там одна...
- Я в отеле "Мариотт", лежу в махровом халате на огромной кровати и болтаю с тобой по телефону. Так что со мной все хорошо, не переживай. Никакого криминала, сплошная скука…
- Тиса, я немедленно свяжусь с моим братом Энрике. Он женат на колумбийке, и у него дом в Боготе. Лучше остановись у него, а завтра он отвезет тебя в аэропорт.
- Карлос, успокойся! - Люська не на шутку перепугалась, что ей сейчас придется ехать к какому-то незнакомому Энрике, опять одеваться, опять улыбаться. - Я ничего не хочу. Я сейчас отосплюсь в отеле, а вечером, возможно, посмотрю город. За мной из аэропорта пришлют машину. Всё, дорогой…. Пока! Целую крепко, и до встречи в Кито.
Птица быстро опустила трубку на рычаг и блаженно вытянулась на кровати. «Почему совсем не хочется спать, - лениво подумала она, - ведь спала-то с гулькин хвост: час в самолете, да полчаса в такси... Нет, надо себя заставлять». И отвернувшись от окна, российская гражданка, волею медлительного таможенника очутившаяся в экзотической Колумбии, мгновенно уснула.
Проснулась она, когда за окном уже было совсем темно. Правда, Люся помнила, что на экваторе темнеет очень рано, примерно в шесть вечера. Поэтому определить, сколько же она проспала и который сейчас час, ей было неимоверно трудно. Часы она, как водится, так и не перевела, а сообразить, что от чего, или к чему нужно прибавлять, или вычитать с учетом разницы времени, для Птицы было выше всяких сил.
Оранжевый плафон настольной лампы отбрасывал уютную апельсиновую тень. Откуда-то из-за стены доносились звуки латиноамериканской румбы, и Скворцова вдруг поняла, что она неимоверно счастлива. И спасибо огромное Мишке, что он пропал, спасибо, что ее отправили на его поиски, что она здесь в чужом, но почти домашнем мирке.
Вот встанет сейчас, подойдет к минибару, найдет там какой-нибудь пакет с чипсами, маленькую бутылочку с виски или джином, тяпнет за приезд, включит телевизор и будет валяться все оставшиеся часы до вылета, бездельничая и испытывая безграничный кайф. В Москве у нее никогда не было да и быть не могло таких вот ленивых вечеров….
Работа. Дом. Дом. Работа. Ночью - компьютер и очередная недописанная статья, или чей-то опус, требующий немедленной редактуры.
Птица не понимала, кому, кроме пары сотен любителей древних загадок, нужен ее журнал. Однако учредители упорно продолжали финансировать полуживой проект. Журнал выходил солидным тиражом и растворялся на прилавках российских городов и весей. Кто его покупал, да и покупал ли вообще, главный редактор никогда не могла узнать. Не могла, или не хотела???
«Хотя, если звезды зажигают, значит это кому-нибудь нужно, - легкомысленно и привычно подумала она, - тем более, что мы не звезды, а так, осколки,… « осколки цивилизаций»...
В этот момент в номер кто-то громко постучал.
Птица вздрогнула и села на кровати. Затем, сообразив, что, вероятнее всего, ей пришли сообщить время завтрашнего вылета, подошла к двери и распахнула её. На пороге стоял пожилой латиноамериканец, маленького роста, тщедушный и почти совсем седой. Правда, держался он с таким достоинством, что высокая Птица почувствовала себя маленькой девочкой и автоматически глубже запахнула халат.
- Буэнос тардес, сеньора! Я Энрике, старший брат Карлоса, - очень медленно выговаривая русские слова, сообщил маленький господин. - Я учиться в 1962 году в Москве, в МГУ. Сейчас почти позабывал русский, так что буду говорить не быстро.
- Входите, - растерялась Люся еще больше.
- Грасиас, но я вас ожидать в лобби. Карлос просить показать сеньоре город. Я заказать столик в ресторане. Там, внизу, моя жена Антуниэтта и старший сын Юрий. Мы все приходить видеть вас.
Энрике быстро улыбнулся какой-то скользящей улыбкой и опять вернул лицу серьезное выражение.
- Юрий, это как Гагарин. У нас есть еще сын Руслан, дочь Людмила, а внука мы назвать Горбачев.
Откланявшись тоже как-то быстро, словно удирающий от опасности уж, пожилой господин удалился, оставив растерянную Людмилу в дверях ее номера.
«Вот же, Карлос, зараза, - с веселой злостью подумала Люська, быстро натягивая джинсы и принюхиваясь к свитеру, - В ресторан меня поведут, видите ли. А то, что мне даже переодеться не во что, он подумал? Опозорюсь перед его колумбийской родней или родню опозорю, если они меня решили в приличное место вести».
Повесив на грудь самую большую из своих камер (туристка, так туристка) и решив, что таким образом свитер с джинсами объяснены и даже чуть задекорированы дорогой техникой, Скворцова выдвинула ящик прикроватной тумбочки, чтобы оставить там паспорт. Пользоваться сейфом ей, как всегда, было лень. Тем более, что она была абсолютно и наивно уверена, что в таких дорогих отелях воровство искоренено напрочь. В ящике уже лежали какие-то билеты. "Tania Vondrachkova", - прочитала она фамилию на корешке, попутно выяснив, что это был билет на сегодняшний рейс до Буэнос-Айреса. Вероятно, билет забыла в спешке предыдущая гостья "Мариотта" и Птица невесело хмыкнула, представив, как та, наверное, набегалась по аэропорту, объясняя таможеннику (вероятно, тому же самому) куда и зачем она летит без документов. Судя по имени и фамилии, Таня Вондрачкова была гражданкой Чехии, или Словакии. Автоматически сунув ярко-красную тоненькую билетную книжечку в задний карман джинсов, Люся закрыла дверь номера и спустилась на первый этаж.
Лобби отеля было ярко освещено. На большом диване, стоявшем непосредственно у центрального фонтана, Скворцова заметила Энрике и очень похожего на него мужчину лет сорока от роду. Недалеко от них прохаживалась элегантная дама примерно Люсиного возраста. Примерив на лицо самое дружелюбное выражение, Птица быстро направилась к новым знакомым.
-Буэнос ночес, синьоры! - она очень кстати вспомнила испанское приветствие
- Здравствуйте, Люсия, рады видеть вас в Колумбии. Моего мужа вы знаете, а это Юрий, мой сын. Меня зовут Антуниэтта Мендоса, в Москве друзья называли Аней, - высокая (не ниже Птицы) женщина прекрасно говорила по-русски. Кроме того, подойдя совсем близко, Люся отметила, что, пожалуй, никогда раньше не встречала подобной красавицы: идеальная фигура без малейшего намека на лишний вес, огромные оленьи глаза, роскошные длинные волосы, в графитной глубине которых притаилась всего одна седая прядь... Да, жена Энрике была чудо как хороша, да и выглядела, чуть ли не моложе собственного сына.
Птица пожала протянутую ей руку, искренне улыбнулась, правда, ответной улыбки не дождалась. Колумбийка смотрела на Люсю как-то очень серьезно и встревожено. Затем Люся протянула руку Юрию, который тут же ее галантно поцеловал.
- Мы приглашать вас в ресторан. Лучший ресторан Боготы, - торжественно произнес Энрике.
- Спасибо, но вы понимаете, мой багаж улетел в Кито, а я не очень уверенна, что в лучший ресторан Боготы принято ходить в джинсах, - Люся ждала, что ее как-то успокоят на этот счет.
- Да, не принято, - спокойно подтвердила Антуниэтта, - Но это исключительный случай. Тем более, что нам очень надо поговорить, а в этом ресторане нет громкой музыки.
Людмила опешила. Поговорить? Но о чем? Они ведь только что познакомились. Краем глаза Люся отметила, что Энрике с не меньшим удивлением смотрит на свою жену и только Юрий сохраняет полное хладнокровие, очевидно совсем не зная русского языка.
- Да, поговорить. Минуту назад я тоже не знала, что скажу так, просто ждала вас, чтобы показать Боготу по просьбе Карлоса. Теперь все поменялось, - Антуниэтта требовательно посмотрела на мужа, словно ожидая, что он прокомментирует совсем уж непонятные для Людмилы фразы. Энрике что-то уточнил у супруги на испанском и получив короткое "си" ("да") в ответ, запинаясь, произнес:
- Моя жена работать медиум. Жители нашей страны верить медиум, а Антуниэтта сильный, очень сильный медиум. Она есть вам что-то сказать.
В ресторане, куда Людмила приехала с новыми знакомыми, было удивительно тихо. Мужчины направились к барной стойке, а дамы церемонно расселись за огромным столом, покрытым белоснежной скатертью. По нескольким фразам, которые Антуниэтта произнесла на испанском в полу-приказной форме Энрике и сыну, Птица догадалась, что мужчины отбыли в бар не по собственной воле. Её догадка тут же подтвердилась.
- Послушайте, Люсиа. Я чувствую, что вам нужно срочно улетать из нашей страны. У вас тут, - Антуниэтта очертила над головой большой круг, а затем нарисовала петлю вокруг собственной шеи - и вот тут очень черный цвет. Я вижу его. Он такой плотный, что я могу его потрогать. Это знаки беды. Правда…
Птица боязливо потрогала воздух у себя над головой, но кроме собственных волос, мгновенно вставших дыбом от низкого голоса невестки Карлоса ничего, естественно, не нащупала.
- Я и так собираюсь уехать из вашей страны. Буквально завтра утром, - ее голос тоже почему-то мгновенно сел и даже чуть-чуть охрип. В это же мгновение Антуниэтта резко взяла Люсю за запястье, больно встряхнула руку, потом закрыла глаза и низко опустила голову. Еще через мгновение она быстро заговорила на каком-то непонятном языке, изредка шумно вдыхая воздух.
- Великая Ценность древних монтаньос, - Антуниэтта внезапно перешла на русский – досталась тому, кому ее передал вождь. Все те, кто будет искать этого человека, а значит, искать Великую Ценность, - погибнут. Смерть ждет каждого, кто приблизится к Хранителю. Вам нужно немедленно уезжать, иначе смерть, смерть, смерть…
Люся не выдержала и выдернула руку. Внезапно ей стало так плохо, как если бы она совершила на самолете мертвую петлю. В ушах зашумело, ком подступил к горлу. «Еще минута и меня вырвет», - успела подумать Птица, стремительно выбегая из зала. Её глаза быстро обшарили коридор в поисках заветной туалетной комнаты. На одной из массивных дверей у гардероба чинно красовалась латунная буковка «М», на другой значилось «Н». Не раздумывая, Люся ворвалась во вторую дверь, так как очевидно именно она и была дамской комнатой.
Едва закрыв за собой дверь одной из двух кабинок, Люся с облегчением наклонилась над огромной белоснежной раковиной и даже прислонилась к ее прохладному краю лбом. Странно, но тошнота тут же прошла. Только дыхание оставалось тяжелым и бешено пульсировала вена на виске. Люся с остервенением сплюнула, выпрямилась, вытерла губы туалетной бумагой, потом долго терла ею же лоб в том месте, которым касалась холодного фаянса. Именно в этот момент в дамскую комнату кто-то вошел. К огромному удивлению Людмилы она отчетливо расслышала мужские голоса. Один – высокий и слегка визгливый - темпераментно и длинно что-то объяснял на испанском. Второй голос, как показалось Люсе, должен был принадлежать очень старому человеку. Скрипучий старческий фальцет вклинивался в монолог изредка и перемежался с одышкой. Решив пересидеть визит не прошеных гостей, Людмила притихла. Однако прошло пять, десять минут, мужчины продолжали разговаривать. Только теперь Птица отчетливо расслышала звук, похожий на тот, когда открывают замки портфеля или дипломата, а дальше последовал шорох целлофановой бумаги и высокий голос забубнил «уно, доз, трез…», словно что-то пересчитывая. «Нет, так я могу просидеть в этой дыре вечность», - решила Людмила и резко распахнула дверь. В непосредственной близости от нее действительно находились два человека. Точнее, сначала Люсе показалось, что мужчин значительно больше. Только потом она сообразила, что огромное зеркало напротив кабинок удваивает количество присутствующих. «Сорри», - вежливо сказала она и попыталась протиснуться к выходу. Однако быстро обойти собеседников (одного здоровенного толстяка с рыхлым лицом и незалеченными фурункулами на нем и второго, дряхлого дедулю в черном смокинге) у Птицы не получилось. Дедок что-то резко скомандовал, а его молодой приятель грубо схватил Люсю за плечо.
- Какого черта? - возмутилась Птица.
- Шар-ап (заткнись)!- прошипел дед на английском.
На полу, между приятелями, Люся заметила внушительных размеров коричневый чемодан, в котором солдатским строем лежали небольшие пакеты, обернутые в пергамент цвета порыжевшей старинной бумаги, каким в дорогих бутиках обычно декорируют рождественские подарки. Что находилось в пакетах, разобрать было сложно. Отдаленно они напоминали кирпичи, заботливо упакованные и уложенные слоями. Насколько Люся помнила из американских фильмов, ни наркотики, ни деньги эти пакеты не напоминали. Старому латиноамериканцу очень не понравилось то, с каким вниманием Люся рассматривает содержимое чемодана, о чем, видимо, он и сообщил своему молодому приятелю. Тот, в свою очередь, выплюнул несколько слов, обдав Люсю запахом лука и рома, затем рывком стащил с ее головы камеру и очень грубо огромной лапищей обыскал карманы джинсов. Орать Люся даже не пыталась. Вытащив на свет божий несколько бумажек, прыщавый толстяк сунул их себе за пазуху, а затем неожиданно размахнулся Люсиной камерой. Огромные, сосискообразные волосатые пальцы и серебристый корпус дорогущего фотоаппарата – вот и все, что Людмила Скворцова запомнила перед тем, как на неё по очереди накатили резкая боль и темнота.
23.06. Михаил 12:45
Компрессор в аквариуме явно завидовал славе отбойного молотка. Но, хотя он старался во всю, его урчание не пугало ни тупомордых пираний, лениво меривших длину своего стеклянного жилища, ни большого зеленого попугая, скучавшего в соседней с аквариумом клетке, ни, тем более, человека, растянувшегося в полный рост на резной кровати черного дерева. Человек спал. Курчавящаяся темная двухмесячная борода чуть колыхалась, колеблемая мерным дыханием спящего. Его шоколадные от загара, поцарапанные и разбитые руки контрастно выделялись на фоне свежей белой простыни. Бородачу явно что-то снилось. Зрачки под веками беспокойно двигались, пальцы чуть заметно шевелились, а дыхание то замирало, то становилось таким глубоким и шумным, что, в конце концов, дошло дело и до храпа. Мужчина чуть слышно всхрюкнул, и тут же открыл глаза. Некоторое время он, не шевелясь, прислушивался к звукам окружавшей его жизни, но, видно, поняв, что кроме компрессора ничего услышать не удастся, резко сел на кровати, спустив ноги на пол, и огляделся.
Комната производила впечатление типичного гостиничного номера средней руки, довольно уютного и просторного. Рядом с кроватью стоял тускло горящий торшер с резной деревянной подставкой в виде знойной индейской красавицы. Окно в боковой стене кроме легкой шелковой шторы было занавешено плотными тяжелыми суконными гардинами, не пропускавшими с улицы ни света, ни звука. Сделав некоторое усилие, о чем можно было судить по болезненной гримасе, постоялец встал и подошел к зеркалу. Вряд ли кто-либо из знакомых сразу узнал бы в этой почерневшей, небритой и опухшей физиономии обычно добродушное и веселое лицо Михаила Распутина, вечного бодряка, любимца шумных компаний и женского пола от 16 до 60 лет.
- Да я, брат, и сам себя не узнал бы, - подмигнул он своему отражению. Впрочем, в своем нынешнем положении он пока толком не понимал, что для него сейчас выгоднее – оставаться неизвестным хиппующим лохмачом или быть узнанным.
Первым делом он проверил все двери. Входная, как он и ожидал, оказалась запертой снаружи. Немного оттянув пальцем плотную занавесу окна, Михаил выглянул в щелку наружу. Полуденное солнце висело практически в зените, раскалив брусчатку в небольшом дворике, обнесенном высокой кирпичной стеной, густо заросшей вьющейся зеленой растительностью. Со второго этажа хорошо просматривался навес, крытый пальмовыми листьями (при желании можно допрыгнуть из окна, отметил для себя Михаил), где хозяева прятали от жары потрепанный Лендровер, между задними колесами которого разлеглась тощая кошка с котятами. Самый бойкий из них играл шнурками чьих-то высоких ботинок, выставленных на солнце, видимо, для просушки. Его старания были отмечены. Из-под навеса показались босые ноги в камуфляжных штанах, и в следующий момент котенок, отброшенный хорошим футбольным ударом, улетел из поля зрения Михаила. Кошки бросились врассыпную. Владелец камуфляжа, опустившись на одно колено, стал обуваться, и теперь был виден весь. Видавшая виды бандана, туго стянувшая густые темные волосы, брезентовые ножны, из которых торчала рукоятка мачете и пистолетная кобура, висевшая на поясном ремне, выдавали в нем бойца одной из многочисленных «армий», которыми кишит любая страна этого неспокойного континента. Завязав шнурки, сторож выпрямился и, взглянув на окна, убрался снова под навес.
- Значит, все-таки взяли они меня. Ладно, рано или поздно сами скажут зачем.
С этими мыслями Распутин расшнуровал свой рюкзак, стоявший в углу комнаты. К его удивлению, ничего из вещей не пропало, в том числе и подарки вождя монтаньос. Тяжелый золотой диск и такой же золотой, почерневший от времени наконечник копья лежали на дне рюкзака, предусмотрительно завернутые в зеленые шорты Михаила. Сверху их прикрывала тяжелая кожаная сумка, полученная Распутиным все от того же Чаверро.
Михаил прошел в ванную, принял душ, чисто выбрился и, открыв обнаруженную в холодильнике банку пива, лег на кровать и принялся вспоминать все, что с ним произошло за последние дни. Получилось это не сразу, т.к. голова больше была занята ощущениями из разряда «после вчерашнего». Она просто отказывалась слушаться и выдавать «на гора» хоть какие-то мысли ввиду солидного похмелья. Хотя его, вроде, не должно было бы быть. По крайней мере, не от двух рюмок рома. Он не помнил, чтобы выпил больше. Да нет, точно, не было этого. Да и не было желания напиться, просто принял на радостях, оттого, что, наконец, вышли к людям. Пиво потихоньку делало свое дело, голова соображала лучше и Михаил тщательно, шаг за шагом вспомнил весь вчерашний день.
Накануне он решил изменить тактику передвижения….
24 июня. Птица
Сидя в салоне старенького Боинга, уносившего Людмилу в Кито, женщина почти спокойно вспоминала вчерашний вечер. Отыскавшие ее в ресторанном туалете бездыханной родственники Карлоса долго охали и причитали. Они подняли на ноги местных охранников, дирекцию заведения, даже пытались сообщить о нападении на русскую туристку в полицию. Висок, рассеченный фотоаппаратом, ломил неимоверно, резкие и темпераментные испанские голоса раздражали, поэтому Людмила категорически отказалась предъявлять администрации ресторана какие-то претензии, а уж тем более ехать в участок. Только в отель и спать. Оказалось, что она по ошибке приняла комнату с буквой «Н» за дамскую, так как в Латинской Америке именно эта буква обозначает «hombre» (мужчина), а «М» - «mujer» (жена, женщина). Очевидно, Люся стала невольным свидетелем какой-то обычной для Колумбии криминальной сделки, за что и была нокаутирована одним из бандитов. Успокоив себя тем, что жена Энрике, «очень сильный медиум», имела в виду именно эти неприятности, Птица даже обрадовалась, насколько легко отделалась. Рассеченный висок да разбитый объектив дорогого фотоаппарата – это согласитесь, все же лучше, чем «смерть, смерть, смерть»…
Встряхнув головой, чтобы окончательно выбросить из нее боготские воспоминания, Птица деловито разложила на коленях бумаги. Итак. Цель ее поездки – поиски беспутного Распутина. С чего их начинать, она не имела никакого представления. Однако, тщательно взвесив все имеющиеся у нее в наличие факты, Люся решила, что если Михаил зачем-то вернулся из Венесуэлы обратно в Эквадор, то, как минимум, венесуэльскую часть его маршрута можно из поисков исключить. Любой мужчина поспорил бы с этой женской логикой, потому что объяснений поступку Миши могло быть миллион, но Птица считала ход своих рассуждений единственно верным.
Во-вторых, ее несколько беспокоил и сбивал с толку тот факт, что при повторном возвращении в Кито, Миша решил обойтись без Карлоса, его постоянного эквадорского куратора. Но и ему она быстро нашла «правильное» оправдание. Не связался, значит, не хотел. В «не мог», она, почему-то, не верила, а следовательно, не принимала в расчет. Таким образом, где-то, на протяжении всего маршрута по Эквадору, с Михаилом случилось нечто, что потребовало его немедленного возвращения к этому месту. Основных этапов поездки было три. Из Кито Михаил вылетел на Галапагосы (там ему, как этнографу, было нечего делать, но принимающая сторона настояла на посещение этого уникального заповедника). С островов Миша отправился в Мачалилью, где до сих пор жили индейцы монтаньос. На этом, не оставившем особого следа в истории, горном племени в Мишиной поездке отводилось всего три дня. Затем, он должен был улететь в Коку, сплавится по реке Напо до поселений индейцев племени кечуа и провести у них две недели. Люсе показалось, что именно в этом таинственном месте ей и стоит искать Распутина. Никаких «особых» данных по кечуа у нее не имелось, но она почему-то предполагала, что четырнадцати дней Грише вполне хватило, чтобы что-то нарыть.
Решено! Сразу из Кито Люся с Карлосом вылетят в Коку и пройдут по маршруту Распутина еще раз.
Очень довольная собой, Птица вернула принтерные распечатки в тоненькую голубую папку и взглянула в иллюминатор. Самолет легко скользил в прозрачном, голубоватом воздухе, оставляя внизу и сзади заснеженные горные вершины Проспекта Вулканов, причудливые изгибы многочисленных ребер легендарных Анд. Наконец, вдали показалась аккуратная нарезка сельскохозяйственных угодий, точнее, серо-коричнево-зеленых полей, перемежаемая цивильными урбанистическими строениями. Под крыло самолета легли предместья городских кварталов. Скорость и высота ощутимо снизились. Вокруг серебристого тела Боинга замелькали жилые районы, и в тот момент, когда испуганной Птице показалось, что самолет просто падает на город, вспарывая одну из столичных улиц, тело лайнера вздрогнуло, выплевывая шасси, и стремительно понеслось по посадочной полосе. Аэропорт Кито находился в самой гуще городской застройки. «Экстрим по-эквадорски», - подумала Птица и с удовольствием отстегнула ремни, ощутимо впившиеся в ее плоский, но предательски мягкий сорокалетний живот.
Аэропорт Кито производил своеобразное впечатление. В нем напрочь отсутствовала торжественная леность, свойственная большинству аэропортов мира, специализирующихся на приеме праздных туристов. Ни малейшего намека на предвкушение игривой, бесшабашной курортной тусовки и вечных каникул. Очень четкие, понятные, функциональные действия. Птица, мгновенно впитав в себя эту деловую атмосферу, вспомнила стихи Пастернака:
Не спи, не спи, работай
Не прерывай труда,
Не спи, борись с дремотой,
Как летчик, как звезда!
Не спи, не спи, художник,
Не предавайся сну,
Ты – вечности заложник
У времени в плену.
Впрочем, Пастернака она могла цитировать всегда, по поводу и без. Кроме любимого автора мысли Птицы были заняты, пожалуй, лишь одним – где в данную минуту находится ее багаж, улетевший в столицу Эквадора на сутки раньше хозяйки. Однако, спустя несколько мгновений, Люся спокойно перевела дух, увидев за легкой металлической стойкой таможни радостного черноволосого Карлоса, держащего перед собой ее огромный серо-голубой чемодан. Багаж явно был тяжелее старого приятеля, но отважный эквадорец даже пытался подбрасывать его в воздух, словно претендуя на лавры спортсмена-тяжелоатлета.
- Карлос, родной, как же долго я к тебе летела!
- Тиса, здравствуй! Здравствуй, милая! Ты не поверишь, подруга, но за последние пятнадцать лет ты совсем не изменилась… Разве что стала из девушки бабушкой, - и Карлос, страшно довольный не забытым студенческим чувством юмора, ей залихватски подмигнул. Правда, спустя мгновение, его лоб наморщился.- Что у тебя с лицом?
- Бандитская пуля, - так же легко и беззаботно, совсем как раньше, ответила Людмила. Ее висок украшала громадная нашлепка из лейкопластыря, а темные очки, недальновидно приподнятые на лоб, не скрывали сине-желтый синяк, медузой распластавшийся во всю щеку.
- Тиса, мне звонил Энрике. Он сказал, что у его жены очень плохие предчувствия в отношении тебя. Правда, брат не сообщил, что эти предчувствия могли появиться, когда Антуниэтта, приличная дама, увидела русскую журналистку с лицом, как у конченой алконайки.
- Алконавтки, Карлос! Ты совсем забыл русский язык. Кроме того, должна тебя огорчить, таким лицом я обзавелась уже после знакомства с твоими родственниками и обедом в крутом боготском ресторане. Поэтому, если бы ты не подсуетился с гостеприимством, то я бы благополучно провалялась бы в отеле и прилетела в Кито белая и пушистая.
Карлос очередной раз издал свой неповторимый возглас «Тиса!», а затем они, обсуждая подробности вчерашнего происшествия, неторопливо направились к выходу из аэропорта. Вопреки ожиданиям Людмилы, ее эквадорский приятель не придал особого значения ни словам жены Энрике, ни инциденту с бандитами. Скорее всего, Карлос Мендоса, журналист по профессии и скептик по жизни, привык мыслить трезво и взвешенно. Во всяком случае, именно так он и сформулировал свой вывод Скворцовой: «Жива осталась, и ладно. Колумбия – это прыщ на теле Латинской Америки. Помнишь, у нас в РУДН, колумбийцы вечно во всякий криминал ввязывались. А Антуниэтту тоже не слушай. Ей выгодно быть медиумом, тем более, что корни у нее подходящие – дочь шамана какого-то племени - вот она и говорит всякую ерунду. У нее, если хочешь знать, даже Энрике должен слушаться «голосов». Когда они говорят «нет», он не выступает в парламенте. Угадай, сколько можно продержаться в правительстве таким образом?»
Совершенно успокоенная Птица покорно дала отвезти себя в отель (к слову, тоже системы «Мариотт»). Пока добирались до места, она изложила Карлосу свои основные выводы по плану поиска Мишки Распутина и была неимоверно счастлива, когда старый студенческий друг признал полную ее правоту.
Карлоса Людмила Скворцова знала и по-приятельски любила еще со времен их общефакультетского студенческого театра. Темпераментный латиноамериканец очень быстро женился на очаровательной москвичке, поэтому в студенческое братство вошел не как «эквадорец», а как полностью свой, советский, имеющий кучу чисто «наших» проблем, начиная с борьбы за шесть вожделенных соток в Подмосковье, выбивания мест в яслях и отключения горячей воды летом. При этом он сохранял весь свой экзотический шарм заморского мачо, на репетициях был галантен и очень артистичен. Очень. Птица даже вздохнула, вспомнив, как он был хорош в роли пламенного Че Гевары в одной из студенческих постановок.
В отеле Людмила, как всегда, сначала приняла душ, а затем набрала номер лобби, чтобы предупредить о том, что все, пришедшие на ее адрес телефонные звонки следует переадресовывать на мобильный Карлоса (Люся продиктовала его по бумажке). Этой простой процедуре ее научил собственный супруг, который так и не смог взять в толк, каким образом в наше электронно-мобильное время два цивилизованных человека (а уж тем более, журналиста) могут потеряться в каком-то Эквадоре. Наверное, не стоит уточнять, что и экспедицию по поиску Распутина он считал баловством наивной редакции. Люся грустно вздохнула, вспомнив, что так и не позвонила домой и совсем уж расстроилась, когда представила как там, в далекой Москве два ее самых любимых мужчины – муж и сын – сейчас спят в своих комнатах, не выключив компьютеры, не поужинав, наглотавшись перед сном термоядерного черного кофе. Когда она рядом, они такой «сладкой» жизни себе не позволяют.
Птица подошла к письменному столу и развернула пакет, оставленный Карлосом. Улетая из Эквадора в Венесуэлу, Мишка часть материала перегнал на большие видеокассеты, чтобы у его эквадорского гида осталась какая-то память о совместной работе. Именно эти кассеты Карлос и предложил Люсе просмотреть, дабы свежим взглядом она могла за что-нибудь зацепиться. Правда, уточнил, что сам он ничего обнаружить не сумел, даже с учетом того, что перевел все фразы индейцев, случайно записавшиеся на пленку. Люди говорили о погоде, работе, будущем урожае. Одна женщина жаловалась, что у нее в маисовой муке завелись жучки. Вот, собственно, и все.
Людмила всунула одну из кассет в отельный видеомагнитофон. На экране замелькали морские котики, очаровательные белоснежные птицы с удивительными синими лапами, какие-то огромные черепахи и лично Мишка, картинно позирующий на фоне самой крупной из тортилл. Чуть прибавив громкость, Люся расслышала тихое распутинское бормотание с комментариями о том, на каком конкретно из Галапагосских островов и по какому поводу произведена данная видеосъемка.
«Это не то», - решительно сказала себе Птица и заменила кассету.
Теперь на экране был сухой таинственный лес, словно сошедший с картинок детского фильма о Варваре Красе Длинной Косе. Темнокожие, скуластые люди, в цивильных майках и шортах что-то мирно обсуждали, сидя за большим деревянным столом, находящимся в непосредственной близости от опушки леса. Дородная женщина в цветном сарафане темпераментно жаловалась на что-то двум худеньким старушкам.
«Вот так, уже больше нескольких сотен, а то и тысяч лет, живут древние монтаньос, - услышала Людмила монотонный комментарий Миши, - Мужчины, правда, давно не охотятся, предпочитая работу егерями, охранниками леса, а женщины заняты домашними делами, воспитанием детей и незамысловатым огородничеством. Правительство, по обоюдному согласию с монтаньос, выделило им эти несколько тысяч гектаров земли, чтобы осколки древней цивилизации могли с гордостью продолжать род могучего некогда племени»…
«Тоже не то», - подумала Люся, правда, прежде, чем вытащить кассету, залюбовалась грациозной фигуркой индейской девушки, взятой Михаилом крупным планом и суровым лицом старого индейца, который внимательно и тревожно следил за перемещением объектива камеры черным, непроницаемым взглядом. «Это Эстер, дочка вождя, последняя из славного рода Монтегерро. Она останется у монтаньос за главного, когда ее отец, вождь Чаверро, отойдет к верхним людям», - комментировал Миша.
Людмила решительно заменила кассету. Не может быть ничего таинственного у людей, которые носят точно такие же, как мы, джинсы и ковбойки и вот так сидят, поедая из пластиковых мисок какую-то кашу. Если все латиноамериканские индейцы окажутся столь же экзотическими, как эти монтаньос, журнал «Осколки Цивилизаций» придется закрывать. Отправляя Мишу в командировку, редколлегия (да и сама Птица) ждали ярких кадров, редких снимков бронзовых, атлетических обнаженных тел с повязками на лбу, орлиными перьями в иссиня-черных волосах и красными полосками береговой глины на лицах. Хотелось дать материал, который был бы иллюстрацией ее любимой детской книжки о Чингачгуке.
Следующая кассета, судя по всему, посвящалась уже другому индейскому племени. К сожалению, на ней при записи почему-то ужасно барахлил звук, и Людмила могла лишь изредка расслышать отдельные слова в каком-то непрекращающемся Мишкином хрюканье. Зато сам сюжет заинтересовал ее значительно больше. Голливудских «краснокожих» она, правда, не наблюдала и здесь, но зато отчетливо рассмотрела шамана, который тряс над головой странным предметом, напоминающим булаву, полузакатившиеся глаза смуглых мужчин, сидящих на земле возле шамана ровным кругом. Увидела она и знаменитую духовую трубку, посредством которой какой-то мальчишка ловко выплевывал стрелы точно в цель плетеного из лозы круга. Рядом с этим тренировочным кругом в землю был врыт столб, возле которого, привязанный прочными веревками, стоял еще один индеец. Камера стала постепенно приближать лицо этого индейца и Птица с удивлением обнаружила, что перед ней, скорее всего, такой же дикарь, как она сама – просто дочерна загоревший бледнолицый пленник. Когда объектив очень сильно «наехал» на шею привязанного человека, стало заметно, что от его плеча, куда-то за ухо непрерывным потоком ползут огромные, почти двухсантиметровые муравьи…
К сожалению, запись на этом обрывалась. Последняя же кассета была, увы, пустой.
Птица крепко задумалась. Безусловно, видеосъемка не вменялась Михаилу в обязанности. Он должен был привезти в Москву только литературные материалы и качественные фотоснимки, а видео баловался так, для себя. Но ведь он не мог сделать классный материал из воздуха? Просмотренные же фильмы четко указывали на то, что никакой яркой фактуры у Распутина не было. Один тот факт, что среди всего материала Мишки было всего несколько «крупняков», крупных планов, однозначно свидетельствовал об отсутствии персоналий, достойных журналистского внимания. Хотя, возможно, Птица что-то и упустила. Она внимательно еще раз пересмотрела все сюжеты. Белоснежную птаху с синими лапами Михаил нежно именовал «бубби», а морской котик, на поверку, оказался морским львом. Размытые черные пятна в океане оказались не чем иным, как огромными китами, прибывшими к побережью Эквадора, справлять свои китовые свадьбы. Первый крупный план – сам Миша, затем Карлос, еще какой-то молодой человек, смешно щурящийся в объектив камеры… Все. На первой кассете действительно не осталось ничего, чтобы требовало дополнительного просмотра и изучения. Незнакомый юноша это, скорее всего, местный гид, потому что он довольно уверенно чувствовал себя на островной тверди, смело подходил к животным и птицам и даже один раз удержал Михаила, рвавшегося погладить огромного морского льва.
Люся решительно вставила третью кассету. Почему-то именно она казалась ей особенно перспективной. Итак, шаман. Красивое круглое лицо, сильные покатые плечи. Булава на самом деле оказалась огромным кокосом, проткнутым толстой палкой. Вероятно, в кокос были насыпаны какие-то камушки, потому что, мерно потряхивая этой штукой над головой, шаман добивался от нее какого-то подобия музыки. В Мишкином хрюканье Люся умудрилась разобрать несколько слов, в частности поняла, что погремушка шамана именуется «мандрой». Отрешенные лица индейцев удалось рассмотреть тоже довольно хорошо. Камера взяла их поочередно. Вот совсем старый человек, высокие скулы которого избороздили странные вертикальные морщины. Вот молодой, но очень худой паренек, с волосами, забранными сзади в конский хвост. Крайний слева толстый индеец… Нет! Люся быстро отмотала пленку назад. Так и есть, хотя этого не может быть, таких совпадений не бывает… Как журналист и историк Люся прекрасно понимала, что любая случайность, если только это не плод чьей-то фантазии, закономерна. Но какая может быть связь между ее колумбийским инцидентом и шаманским ритуалом? Увы, Птица с содроганием сделала вывод о том, что связь эта есть. Толстый, отвратительный индеец, со следами залеченного фурункулеза на лице, был именно тем человеком, который вчера ударил ее в ресторане, а месяцем раньше был заснят Мишкой в безымянной деревушке индейцев кечуа.
Значит все-таки кечуа! Она была права. Торопясь сообщить Карлосу о своем открытии, Люся набирала телефонный номер, продолжая краем глаза следить за экраном. Стоп! Она опять замерла. Лицо подростка, метко стреляющего из духовой трубки, Людмиле тоже показалось очень знакомым. Но она была уверена, что нигде не встречала его ни вчера, ни сегодня. Ни в Колумбии, ни в Кито. Юное лицо было словно специально выпачкано костровой сажей. Старая бейсболка низко надвинута на лоб, козырек практически скрывал огромные глаза и точеный нос. Большая бамбуковая трубка, из которой подросток выплевывал свои стрелы, маскировала губы и подбородок. Тем не менее, Птица могла дать голову на отсечение, что этого худенького мальчишку она уже где-то видела.
Телефонная трубка, зажатая в руке, надрывно издавала какие-то звуки. Поднеся ее к уху, Людмила услыхала вопли Карлоса.
- Тиса, это ты? Что случилось? Не молчи. У меня определился номер твоего отеля.
- Карлос, я обнаружила странные вещи. Когда ты приедешь, я покажу тебе на Мишкиной кассете того человека, который напал на меня в Боготе.
- Не может быть, - ахнул Карлос, Ты не могла перепутать?
- Нет. На пленке, которую вы снимали у кечуа, ну той, с шаманом, есть толстый индеец. Этот гад вчера разбил мою камеру об мою же физиономию. Очень жаль, что я не могу разобрать, что там Распутин о нем говорит.
- Миша камеру обернул в пленку. Там же ливни все время. Сезон дождей. Микрофон оказался под пленкой, а сообразили мы, что получился брак по звуку, только когда кассеты переписывали. Да и не рассказывал Михаил ничего такого. Я же рядом все время стоял. Он просто пытался прокомментировать, как мандра действует на индейцев.
- Тем не менее, мне крайне все это не нравится. Ты знаешь, как я отношусь к совпадениям. Я до последнего не верила в какой-то криминал, случившийся с Распутиным, но дядя на пленке меня пугает.
Карлос несколько секунд помолчал, а затем спросил:
- Тиса, а как ты вообще объясняла себе Мишино исчезновение?
Птица смущенно хихикнула:
- Знаешь, почему-то в самолете я придумала историю о том, что наш примерный семьянин влюбился…
Карлос замолчал надолго.
- Алло, Карлос, алло, ты пропал, я тебя не слышу?
- Извини, но я думаю точно также.
-??? …Что? Ты ведь все время был с ним рядом, значит, знаешь что-то конкретно?
- Ну не все время, а только в Эквадоре. В Венесуэлу-то Карлос улетел один.
- Ты должен немедленно рассказать. Срочно приезжай в отель, я не успокоюсь, пока все не узнаю.
- Хорошо, через час я буду у тебя. Не волнуйся, я поднимусь прямо к тебе в номер. Пока.
- Пока, Карлос…
Положив трубку, Люся заметалась по номеру. Вот это дела! Любовный роман у Михаила? А как же жена, дети?… Или правду говорят, седина в бороду, бес в ребро? И что теперь прикажите делать? Скворцова подошла к окну, отдернула тяжелые портьеры и, помимо воли, залюбовалась наступающим закатом. Прозрачный воздух не скрывал белоснежные шапки вулканов. Под окнами «Мариотта» начали зажигаться первые цветные яркие лампочки ресторанных и магазинных вывесок, а по улочкам, уходящим по склону вверх, серпантином поползли желтоватые огоньки жилых кварталов. Затем Птица, решительно тряхнув головой и пробормотав свое любимое «война план покажет», торопливо надела любимые белые джинсы и просторную голубую толстовку. Вечерами в Кито прохладно – высокогорье, как-никак. А ей очень хотелось пройтись по улицам. Точнее, совсем не улыбалось сидеть в собственном номере, да еще наедине с Карлосом. Находясь вдали от мужа, Люська мгновенно превращалась в пуританку. Она решила спуститься в лобби отеля, чтобы перехватить приятеля там, но столкнулась с ним буквально в лифте.
- Не дождалась? – радостно улыбнулся Карлос, - Извини, я торопился, как мог. Но пробки…
Птица смутилась. Карлос еще раз улыбнулся и протянул ей букет ярко-оранжевых цветов:
- Их нужно поставить в воду. Давай поднимемся к тебе.
- Нет! – очень быстро ответила Люся, - Нет. Мне так давно никто не дарил цветов, что я не хочу с ними расставаться даже на час.
- А ты и не будешь. Мы же должны посмотреть пленку.
- Успеем позже. А сейчас я хочу прогуляться и послушать все, что ты мне захочешь рассказать о Мишкиной лав-стори.
- Позже? Эта перспектива меня вдохновляет, - и Карлос многозначительно подмигнул Людмиле.
Она мгновенно покраснела. Трудно объяснить, но заигрывания мужчин всегда ставили Люсю в тупик. Она терялась и начинала злиться. Вот и сейчас она досадливо поморщилась и молча направилась к выходу из отеля.
- Тиса, не злись, - Карлос догнал ее и крепко обнял за плечи, - Я, правда, ужасно по тебе соскучился, поэтому говорю всякую ерунду. Но ты можешь ее не слушать, можешь даже рассказать все Ольге, она как раз собиралась заехать сегодня к тебе.
- Оля? – Люся недоверчиво уставилась на Карлоса, - Оля должна приехать? Что ж ты молчал, дурак старый? – Сделав крутой поворот на сто восемьдесят градусов, Скворцова почти бегом отправилась в номер.
Ольга Мендоса, в девичестве Петрова, была однокурсницей Люси. Правда, проучились вместе они всего год, а потом Оленька благополучно вышла замуж за эквадорца, что в далеких советских годах сильно не приветствовалось, и вынуждена была оставить учебу. Но подруги продолжали общаться, правда, чаще созванивались, чем встречались.
23 июня. 13-00 Михаил
Он продолжал вспоминать.
Река стала шире, и он больше не хотел жаться к одному берегу, внимательно вглядываясь в заросли, чтобы в случае опасности укрыться в них, а сразу вывел лодку на середину реки и ходко пошел по самой стремнине, почти не гребя, а только поправляя узкую и верткую пирогу на быстром течении. Отчалили они рано утром, когда небо лишь чуть посветлело, обозначив верхний край леса на противоположном берегу. Плыли молча. Эстер неподвижно сидела на носу лодки, внимательно вглядываясь в воду впереди и слушая звуки ночи. Над водой было хорошо слышно, как всплескивает крупная рыба, стрекочут цикады и хлопают крыльями большие птицы, под которыми трещали сочные ветки лиственных деревьев. Распутин боковым зрением видел натянутую струной спину девушки и знал, что она видит и слышит сейчас лучше и больше его. Пока ничто не вызывало у нее беспокойства. Лишь один раз она сделала знак рукой, и они легли на дно лодки, чтобы спустя три минуты беззвучно проскользить мимо какого-то безвестного и безлюдного причала, освещенного совершенно невероятной в этих местах лампочкой.
Рассвело быстро. Птицы свистели, трещали, щебетали на все голоса, будто впервые в жизни дождавшись солнца, радуясь тому, что пережили страшную темноту минувшей ночи. Михаил и Эстер тоже приободрились. По берегам стали чаще попадаться лачуги с расчищенными под плантации маиса участками, и пасущимися у кромки воды бородатыми козами. Пару раз навстречу им и дальше вверх по течению протарахтели длинные грузовые моторки. Эстер больше не сидела впереди как корабельная фигура. Она перебралась поближе к Распутину и повернулась к нему лицом.
- Теперь можно говорить.
- Думаешь, больше ничего не будет?
- Только если они уже попали в Коку и пошли нам навстречу.
- А почему в Коку?
- Они живут там, у них там сила. Если повезет, мы успеем спрятаться в Сан-Кристобале, это примерно сто сорок километров от Коки. Город уже совсем близко. Они здесь не станут нападать.
- А в городе?
- В городе можно спрятаться в монастыре. Меня там знают.
- Это ведь женский монастырь?
- Я договорюсь. Отец сказал, тебе теперь все должны помогать.
Распутин усмехнулся.
- А эти, с автоматами, они-то, почему не помогают?
- Ты не понимаешь. Они враги, - Эстер аккуратно коснулась пальцами смуглой Мишиной щеки, - Мои враги, и твои тоже.
После полудня впереди, на левом берегу ставшей к этому времени огромной реки Напо показались розовые черепичные и желтые тростниковые крыши над серыми стенами пыльных и пустых городских улиц. Это был Сан-Кристобаль, городишко небольшой, но, как и все города страны, почти полностью контролируемый правительством. Здесь имелись не только мэрия, полиция, госпиталь при монастыре, но даже свой депутат национального собрания. Но самое главное – здесь встречалась горячая вода и могла обнаружиться связь. Может быть, даже интернет.
Михаил на мгновение подумал о семье и о матери. Надо хоть как-то сообщить им о себе и отправить мэйл в редакцию. По старой, еще армейской привычке, «в поле» он никогда не думал и не вспоминал о жене, сыне и родителях. Он знал, что чем меньше думаешь и говоришь о них, тем безопаснее они себя чувствуют, укрывшись где-то в самых дальних уголках памяти. Но теперь, кажется, война, наконец, позади. Надо дать весточку.
Привязав лодку к чьему-то причалу на краю города, спецкор нацепил на плечи сильно полегчавший за последние дни рюкзак и валко зашагал по улице рядом с миниатюрной индейской девушкой. Остановились они только у первого попавшегося им на пути трактира, распространявшего аппетитный запах свежеиспеченных кукурузных лепешек - япингаччо. Распутин решительно направился к дверям забегаловки, над входом в которую висел невероятных размеров сочный красный перец из пластика и крупная надпись на испанском: «Вкусно! Заведение сеньора Маркеса». Эстер нерешительно возразила, что лучше сразу добраться до монастыря, но голод мучил девушку ничуть не меньше, чем ее бородатого спутника, так что она довольно быстро согласилась перекусить. Пока хозяин, не ожидавший в это время посетителей, готовил лепешки и заказанную куриную лапшу, Михаил попытался отправить сообщение на адрес редакции. Для этой цели у сеньора Маркеса был приспособлен видавший виды ноутбук, неизвестно кем и когда оставленный здесь и используемый теперь хозяином заведения в качестве источника дополнительного дохода. Однако стершаяся старая клавиатура сделала эту несложную задачу совершенно невыполнимой… Ну нет, так нет. Успеется ещё…
Под горячее, довольный удачным выходом из джунглей, Распутин махнул рюмочку рома - отвратительнейшего пойла местного разлива - даже не заметив его сивушно-приторного привкуса. Эстер категорически отказалась от спиртного, но уплетала курятину с ничуть не меньшим аппетитом. Усмехнувшись, Михаил отметил про себя, что его подруга ела, совершенно не задумываясь, как она выглядит в глазах своего спутника и уж, тем более, хозяина кабачка. Как же приятно было наблюдать этот естественный аппетит, нисколько не похожий на манерность их редакционных красоток…
Вторая рюмка прошла практически дуплетом с первой. Теперь можно было поблаженствовать, посидеть немного в полумраке, удовлетворенно ощущая сытую тяжесть желудка и поболтать о пустяках.
- Ну, что, подруга, кажется, вышли мы с тобой?
- Похоже, что так.
- Я думал, кокнут нас твои друзья из Коки. А тут, на счастье, такой городок славный подвернулся.
- На Напо много таких городов. Гринго их строили, когда обнаружили здесь серебро и медь. Гринго строили шахты, а вокруг собирались поселения.
- Что-то мало это место похоже на шахтерский город.
- Он уже давно не шахтерский. Руды оказалось меньше, чем было нужно гринго.
Резко звякнул колокольчик на входной двери и в заведение вбежал мальчишка лет девяти в бейсболке и линялой майке с цифрой 10 на спине. Потянувшись через стойку, он подал сеньору Маркесу записку. Записка явно ввела последнего в замешательство, вернее, мигом переключила его с благодушного настроения на деловой лад. Сославшись на срочный заказ, он исчез за дверью кухни. Впрочем, почти сразу же вернулся со счетом и еще одной рюмкой рома: «Заведение угощает!»
- Ну, разве что по последней, как говорится, - пророкотал Михаил и выпил за здоровье хозяина.
С этого места воспоминания Распутина теряли ясность.
Прав был отец, царство ему небесное, последнюю пить не следует ни при каких обстоятельствах.
Как в тумане он вспомнил Эстер, поднимающуюся из-за стола. Вспомнил её огромные шоколадные глаза, придвинувшиеся почти вплотную к его зрачкам, вспомнил её спину, исчезающую за дверью харчевни… Потом провал. Потом непонятно – во сне, наяву ли нарастающий стук копыт, и звуки кавалерийской рубки. Потом чьи-то шагающие ноги в высоких ботинках, на которые он глядит почему-то сверху вниз, с чьей-то широкой, камуфлированной спины. Потом опять провал.
Желание выпить последнюю до добра не доводит…
Теперь вот сиди в этой комфортабельной мышеловке и рассуждай о бесплатном сыре, о клофелиновом бизнесе и об этих козлах, которым непонятно что от тебя надо. Если им нужно золото, почему они не взяли его сразу?
В замочной скважине входной двери с хрустом провернулся ключ, и колыхнувшаяся белым флагом занавеска подсказала, что в номер кто-то вошел.
Легки на помине! Михаил вскочил с кровати и пересел на стул у окна. Через мгновение дверь в комнату приоткрылась и практически сразу снова захлопнулась. На полу осталась тарелка с желтой, крупитчатой маисовой кашей, политой каким-то соусом, похожим на кефир с петрушкой и чили….
25 июня. Птица.
Голова болела неимоверно. Люся с трудом оторвала ее от подушки и, сконцентрировав внимание на деревянном ящике минибара, заставила себя встать и выпить бутылку ледяной пепси, предварительно тщательно разжевав и проглотив две таблетки пенталгина.
Да, надо признать, вчерашний вечер удался на славу. Сначала они вдвоем с Карлосом, рассматривая пленки, уговорили почти полбутылки водки, привезенной Птицей из Москвы в качестве презента. Водку закусывали бородинским хлебом, еще одним русским сувениром. Потом появилась Ольга, и друзья втроем отправились в любимый ресторанчик семьи Мендоса, где до отвала наелись севиче - острого рыбного супчика – и основательно его запили крепким эквадорским ромом.
Люся налила себе ванну, вбухала туда полфлакончика цитрусового масла и с наслаждением окунулась в горячую воду. Постепенно мысли начали проясняться и она, фраза за фразой, вспомнила все, о чем накануне ей поведал Карлос.
Вторым пунктом маршрута Распутина стал рыбацкий городишко Пуэрто-Лопес. Он находился в непосредственной близости от национального парка Мачалилья и привлекал малочисленных туристов ежегодными «свадьбами китов», на которые приезжали посмотреть, в основном, профессиональные ихтиологи. Для других специалистов, археологов, например, окрестности Пуэрто-Лопеса представляли иной интерес. Вот уже несколько десятков лет там велись раскопки поселений древних монтаньос. По мнению некоторых ученых, племена легендарных инков и монтаньос – это очень близкие звенья одной цепи. Просто когда-то, очень давно, в силу неизвестных теперь обстоятельств, одна ветвь племени инков ушла из Перу, осев частью своей в эквадорских горах. Вторая часть обосновалась в районе тихоокеанского побережья Эквадора. Именно там, в холмистой местности, прекрасно защищенной с одной стороны Андами, а с другой океаном, сформировалась община, именуемая и по сей день монтаньос. Более того, существует легенда, что монтаньос, а совсем не инки, и есть те люди, которые основав легендарное Эльдорадо, долгие столетия владели «всем золотом мира», а затем сами же и разрушили это государство, поняв всю тленность золотого тельца.
Как бы то ни было, сегодня монтаньос - это одно из самых непостижимых и загадочных племен. Полностью утратив какие-то родовые черты и приняв цивилизацию как данность, индейцы этого племени расселились по разным странам Центральной Америки (правда, отдельными его представителями или семьями). Некоторые из них умудрились получить блестящее образование, открыть собственный бизнес. Часть племени, во главе с вождем, до сих пор проживает в деревушке недалеко от Пуэрто-Лопеса. Рассказывают, что вождь имеет право потребовать у любого из монтаньос, в любом уголке планеты, исполнения самого невероятного своего желания, и тот, к кому будет обращен приказ, не вправе отказать. При этом совершенно не важно, кем является рядовой монтаньос – банкиром или ученым – он мгновенно спешит исполнить просьбу верховного руководителя своего племени.
С другой стороны, все эти истории Карлосу кажутся просто красивой сказкой, потому что он вместе с Михаилом был у вождя Чаверро, видел как бедно и непритязательно живет этот человек, имея в подчинении около двухсот жителей деревеньки. Практически невозможно поверить в то, что, имея такую неограниченную власть над монтаньос всего мира, старик Чаверро ест постный маис, запивая его подкисленным тростниковым соком. Правда, свою дочь, Эстер, старик воспитывал в одном из лучших монастырей Эквадора, дав ей тем самым вполне приличное для девушки образование. И именно с этой юной прелестницей, по предположению Карлоса, у Михаила мог завязаться роман.
Люся вспомнила кадры, на которых Миша запечатлел свою потенциальную любовницу. Хрупкие плечи, вытянутая в струну спина, огромные, в пол-лица глаза, точеный, слегка приплюснутый у ноздрей носик…
Вдруг, Птицу точно током пронзила какая-то мысль. Она пулей вылетела из ванны, наспех завернувшись в большое пушистое полотенце, и лихорадочно защелкала пультом видеомагнитофона.
Так и есть!
На кассете, где шаман племени кечуа исполняет свои ритуальные пляски, худощавый подросток стреляет в духовую трубу…. То-то она мучилась, отчего паренёк показался ей знакомым. Теперь никаких сомнений – этот подросток ни кто иной, как Эстер. Девушка в образе мальчика. Но зачем Мише нужно было её гримировать? И почему Карлос вчера промолчал об этом случае? Ведь он рассказал только о том, что все три дня у монтаньос, Распутин очень тесно общался сначала с вождем, потом с вождем и Эстер, а последние день и ночь только с девушкой. Распутин прекрасно говорит на испанском, поэтому переводчика при этих беседах не было, и о содержании их бесед Карлос понятия не имел. Но очень сильно подозревал, что старый Чаверро пытался всучить Распутину собственную дочь в качестве потенциальной невесты. К тому же, у Мендосы сложилось впечатление, что Эстер и Миша этому желанию совсем не противились. Во всяком случае, при прощании в Кито, Эстер что-то долго и нежно шептала русскому бойфренду на ухо, потом взяла у него записную книжку, и исписала полстраницы какими-то адресами и телефонами. Карлос об этом знал точно, потому что тот час же пролистал книжку, когда Миша отошел сделать несколько прощальных снимков девушки. К огромному сожалению, ни одного адреса он не запомнил. Эквадорец стеснялся своего поступка, но ему страшно хотелось узнать, что же реально связывает русского журналиста и индейскую девушку.
Решив, во что бы то ни стало, выяснить у своего приятеля, почему тот умолчал о поездке Эстер к шаману, Люся набрала домашний телефон Карлоса. Длинные гудки свидетельствовали о том, что в доме Мендосы никого нет. Мобильный тоже был отключен.
Вздохнув, Птица надумала пойти позавтракать, а заодно прогуляться по Кито, прикупить домой несколько сувениров, да и просто пофотографировать.
В фойе отеля одуряющее пахло ароматным кофе. Этот божественный напиток эквадорцы обожали, умели его выращивать и, конечно же, готовить. Вкус кофе был слегка терпким, приятно горчил, но в то же время оставлял очень стойкое сладкое послевкусие. Впервые попробовав эквадорскую «заварку» Люся поняла, почему хороший кофе можно и должно пить без сахара. Купив два килограмма кофейных зерен элитных сортов, Птица вернулась в номер, чтобы не таскать покупки по всему городу. В плетеной полотняной сумочке на ручке ее двери белела свежая газета. Естественно, газета была на испанском языке, и прочесть ее Люсе не удалось бы никогда. Поэтому она, честно забрав «подарок отеля» в комнату, решила по старой советской привычке обернуть в газетные листы холщевые пакетики с кофе, чтобы те не испачкались в дороге и не отсырели, - впервые за много лет жизни в журналистке Скворцовой проснулась ее сверхаккуратная мама Людмила Петровна.
Заворачивая четвертый пакет, Люся вдруг зацепилась глазами за крупный заголовок: «? Tania Vondrachkova, аsta la vista?» Там же помещалась фотография молодой женщины и еще две иллюстрации каких-то книг, с обложками на испанском языке. Естественно, Людмила тут же вспомнила, что именно эту фамилию она прочла на билете, забытом в тумбочке боготского «Мариотта». Вероятно, эта Вондрачкова была какой-то писательницей, чьи книги издавались в Эквадоре. Недаром же, рядом с ее фотографией помещены книжные обложки. «Как тесен мир, - вздохнула Люся, - Второе совпадение за два дня. Я начинаю привыкать».
Отложив статью в сторону, Люся взяла другой лист, тщательно упаковала последний мешочек, закрыла чемодан и вышла из номера. До самолета в Коку у нее оставалось еще шесть часов, и нужно было все-таки выполнить то, что она запланировала.
Не успела Птица выйти из отеля, как прямо перед ней, весело бибикнув, остановилась серая, довольно старая машина. С водительского места поднялся Карлос и, картинно охая и прикладывая руку к голове, предложил «сеньоре тяпнуть пивка, после вчерашнего, для облегчения абстинентного синдрома».
- Пить надо меньше, - беззлобно ухмыльнулась Люся, садясь рядом с Карлосом.
- Это вы в России закаленные, - печально подытожил тот, - А я за двадцать лет навыки подрастерял. Надо же, вчера пили вместе, а ты как огурец.
- Не кисни, мне тоже было с утра невесело. Просто я пташка ранняя, уже успела и кофе выпить и делами заняться. – Люся вдруг вспомнила, зачем утром разыскивала Карлоса. – Кстати, я тебе звонила, чтобы сказать, что обнаружила в ваших пленках один удивительный факт. У кечуа, помнишь, снят подросток, стреляющий из трубки. Распутину не удалось меня провести. Это была новая Мишкина подруга!
- Узнала все-таки…,- Карлос невесело улыбнулся, - А я думал, ты не заметишь.
- Так ты действительно знал?! – возмущению Людмилы не было предела, - А я-то, наивная, удивить тебя хотела. Думала, что Михаилу удалось втихаря девушку протащить с собой.
- Ну, как ты себе это представляешь? Из Пуэрто-Лопеса до Коки лететь с тремя пересадками. Потом еще четыре часа на моторной лодке до Ютури-Лоджа, а оттуда еще часов шесть без мотора до той деревни, где мы провели три дня. Да нас бы с собаками никто не нашел, если бы специально вместе не поехал. Ты хоть представляешь себе, что такое Амазония?
- Пока нет, но надеюсь, что через несколько часов узнаю. Так за каким чертом, все-таки вы потащили с собой эту Эстер?
Карлос невнятно пожал плечами. В этом обычном мужском жесте было столько красноречия, что все несказанные приятелем слова Птица проговорила про себя сама. «Зачем-зачем? А кто нас спрашивал? Мужики сердечных дел не обсуждают. Михаил просто поставил всех перед фактом, что с ним вместе едет Эстер и все».
- Я так поняла, что Эстер и Миша жили вместе?
- Мы все жили вместе. Поэтому-то он и нарядил Эстер мужчиной, что для сна нам четверым отвели один небольшой навес с гамаками. Женщины у них спят в другом месте. А твой коллега не хотел расставаться с Эстер ни на минуту.
- Какая же это любовь, если три мужика в гамаках? Никакой романтики, - Люся искренне не понимала Мишкиного поведения.
- А они в джунгли уходили на полночи. Довольна? И вообще, я твоему Распутину не нянька, – и Карлос резко нажал на газ.
- Подожди, не кипятись. Я же тебя ни в чем не обвиняю, - Люся искренне не понимала, отчего вдруг Карлос разозлился. – Черт с ней, с этой Эстер. Но ведь искать нам придется теперь не просто Мишу, а двоих! Это же в корне меняет дело. Помнишь, я говорила тебе, что мы из редакции пытались проследить маршрут Распутина? Так ведь мы искали его одного, а не, скажем, семейную пару. Двоих-то засечь легче. Тем более, что пара такая колоритная – белый мужик, гм-м-м…, в годах и индейская девочка. Кстати, а почему Распутин не взял ее с собой в Венесуэлу?
- Да откуда я знаю? На самолет в Каракас я провожал Мишу вместе с Эстер. А о том, что он вернулся в Кито, я узнал только от тебя, когда ты из Москвы позвонила.
Карлос отъехал от отеля всего на пару кварталов и остановил машину. «Сиди здесь и не выходи, я быстро», - сказал он и скрылся в подъезде большого серо-белого здания, рядом с входной дверью которого красовалось несколько латунных табличек с надписями учреждений. Проскучав около получаса, Людмила решила все-таки нарушить просьбу своего приятеля и добежать хотя бы до ближайшей сувенирной лавки. Ведь действительно, время идет, а она не сделала ничего из тех приятных женских дел, которые запланировала на сегодня. Не купила пончо себе и маме кофту, не посмотрела свитера для мужа и сына, не набрала вагон милых сувениров для коллег. А ведь ей говорили знакомые, что в Эквадоре прекрасный трикотаж ручной вязки из натуральной шерсти ламы и отличные поделки народных умельцев из каких-то хитрых сортов дерева и морских раковин. Прежде, чем она успела распахнуть дверь, появился Карлос.
- На, читай!- он с довольным видом плюхнулся на свое сидение, - В восемь утра отдал, чтобы тебе перевели на русский, так что ты, Тиса, теперь будешь знать о монтаньос примерно столько же, сколько и я.
- Хорошо прочту, только объясни, за каким лешим мне монтаньос? Мы же решили искать Мишку у кечуа?
- С кечуа пролёт. Все мои друзья в этом уверены… В том смысле, что те индейцы, у которых мы были – мирные речные жители. Сидят себе на своей Напо, никого не трогают. Есть, конечно, и у них совсем дикие отдельные отростки. Но для того, чтобы их найти, нужно так далеко забираться в сельву, что, я думаю, Мишка бы не рискнул. Там даже местные не знают, где и кого искать.
Зато Людмила хорошо знала своего заместителя. Он легко мог влезть и к черту за пазуху, не говоря уже о каких-то диких племенах в сельве. Другое дело, как они с Карлосом повторят все эти Распутинские фокусы? Пока Карлос колесил по городу, Люся успела очень бегло просмотреть принесенные им бумаги. Перевод был не слишком литературный, но суть его она все-таки легко уловила. Это была заметка, опубликованная, вероятно, какое-то время назад в одном из эквадорских журналов или газет. Автор публикации утверждал, что Эльдорадо – земля обетованная – не миф и не легенда, а существовавшее примерно восемь тысяч лет назад мощнейшая цивилизация монтов, предков нынешних монтаньос. К началу нашего тысячелетия у них сохранились традиционные культовые верования, ничем не уступающие по красоте и величию древнеегипетским. Золото в этой стране, действительно, валялось под ногами, и мальчишки играли золотыми самородками, как мы играем камушками в пристеночек. А женщины и девушки носили на себе украшений из золота и перламутра примерно по три – четыре килограмма каждая. Постоянные военные набеги соседей и мощные миграции более организованных и предприимчивых племен инков, заставили монтов сдвинуться с традиционных мест их обитания (примерно из района Кито) и уйти южнее экватора в Мачалилью – удобную ложбину между Андами и побережьем. Храмовых построек у монтов не было. Они поклонялись высшему духу – Силе, который являлся олицетворением всех человеческих проявлений. У вождей и шаманов в ритуальных «залах» были так называемые «Места Силы», специальные каменные троны, сидя на которых верховные правители многократно увеличивали свою доблесть, храбрость, мужество и т.д. Знаком Силы являлся тотем, единый для всех монтов. По преданию, «Знак Силы» - не фигурка зверя, и не нарисованный символ, а золотое копье, с наконечником, имеющим огромный, концентрированный запас энергии и золотой диск, похожий на миниатюрный щит. Прикосновение этого копья сначала к диску, а затем к сердцу врага обозначало его немедленную смерть. Правда, тотемы умели и исцелять больных, и даже оживлять умерших.
Еще в статье говорилось о том, что монты были отличными мореплавателями. Их огромные тростниковые корабли, теоретически, могли пересечь океан и добраться до берегов северной Африки. Нынешние монтаньос пересказывают легенду о том, как однажды их вождь Рачагерронай вместе с сыновьями покинул свои земли. Куда они уплыли – никто не знает. Но, увезя с собой тотемы, верховные монты лишили свой народ Силы. Монтаньос стали хиреть и чахнуть, и к началу нашего тысячелетия оказались далеко не самым мощным племенем центральной Америки. Правда, численность не равна силе. Племена горных монтов так и не удалось поработить ни инкам, ни другим соседям. К счастью, золотые тотемы монтаньос однажды опять оказались на родине. Как это произошло, никто не знает. Но монтаньос уверены, что щит и копье, а значит, и сила к ним вернулись.
Правда, ни местные археологи, ведущие раскопки около деревни монтаньос, ни ученые из других стран даже следов тотемов монтов не обнаружили. Хотя, возможно, искали они не столько их, сколько те огромные золотые схороны, которые монты устраивали, когда количество золотых украшений в племени уравновешивалось весом одного «Места Силы», то есть достигало примерно пятисот-шестисот килограмм. Оставив схорон, монты уходили в другой лес, на другую реку и основывали новое поселение, изготавливали новые украшения, выбирали нового вождя. Неизменной оставалась лишь деревня верховного вождя, которая, кстати, до сих пор находится там, где была, недалеко от рыбацкой деревушки Пуэрто-Лопес.
Птица закончила просматривать записи.
- Ну и что? Ты веришь во все это? – с улыбкой спросила она Карлоса.
- Да, Бог его знает, - Карлос смешно сморщил нос и почесал его указательным пальцем, - Понимаешь, был у меня однажды случай… Мы с редакцией ездили в эту деревню, возили туда коллег из «Нью-Йорк Мэгазин». Джон Литт, их самый раскрученный обозреватель, захотел вдруг посидеть на «Месте Силы», чтобы, так сказать, усилить свой творческий потенциал…
- Ну и что, я бы тоже захотела!
- Местные предупреждают, что делать этого не стоит. Потому что «Место Силы» увеличивает то качество, которое в тебе доминирует. Скажем, ты хочешь быть умнее, а в тебе не ума, а жадности больше.
- И что?
- Превратишься в конченую скрягу, будешь складывать использованные салфетки и хранить целлофан от сосисок.
- Да, ну, бред, - Люся недоверчиво уставилась на Карлоса.
- Не знаю, но Джон на камне все-таки посидел…,- Карлос вздохнул и замолчал.
- Ну не томи, Карлуша, скажи же, что он в себе усилил?
- Короче, пить он начал, просто страшно. В первый же вечер надрался до чертиков в ресторане, выпив бутылки две рома. Да и потом всю неделю не просыхал.
- Может, у него просто какой-нибудь запой начался? А потом прекратился?
- Да не прекратился он ни фига. Джон Литт, звезда и надежда американской журналистики, бомжует сейчас в Кито, если конечно, уже не помер. Полгода назад, например, я точно знаю, его лечили от белой горячки.
- Так он, что, в Америку не вернулся?
- Какое там! Мы его полутрупом по стране возили, а в тот день, когда их делегация улетала, он вообще пропал. Обнаружился через месяц, но этого месяца хватило, чтобы он окончательно опустился.
- А его коллеги? Что они говорили? Пил этот Литт раньше? – в Люське проснулся журналистский азарт.
- Ну, пил, естественно, как все. Пиво там, по праздникам, виски – по большим праздникам. Никто и не подозревал, что Джон именно алкоголизм в себе усилит.
- Круто! А ты не врешь? – Люся недоверчиво уставилась на приятеля, так как внезапно вспомнила, что Мендоса умеет виртуозно вешать людям лапшу на уши с самым серьезным выражением лица.
- Чтоб я сдох! – засмеялся Карлос, припомнив их старую студенческую клятву.
24.06 17:15. Михаил
Распутин вынул из фотоаппарата дискетку и положил ее в карман. Потом убрал камеру в рюкзак и достал оттуда коричневую сумку из толстой кожи, подарок старого вождя. Конечно, комната, в которой он был заперт, была комфортнее, чем зиндан где-нибудь в горах, но торчать здесь из-за какого-то дорогого сувенира всю оставшуюся жизнь очень не хотелось. Как отсюда выбраться он еще не знал. Но верил, что случай подвернется. Случаи всегда неизбежно подворачиваются, раньше или позже, более или менее удачные. Надо только быть всегда готовым.
День тем временем близился к концу. Михаил уже с удовольствием съел бы чего-нибудь. Но к еде, которую ему принесли в обед, прикасаться не хотелось. Конечно, в этом положении никто не будет снова травить его, но инстинктивно журналист всё же побаивался какой-нибудь засады. В конце концов, потирая бурчащий живот, он брезгливо отломил кусочек застывшей кукурузной каши, попробовал, и, внезапно почувствовав настоящий зверский голод, мгновенно съел и все остальное. Подумав о справедливости народного изречения о том, что «голодные поедят и холодное», Миша, тем не менее, решил завершить трапезу горячим чайком.
С этой мыслью сытый пленник расстегнул кармашек рюкзака и извлек на свет божий маленький кипятильник, неизменный спутник его во всех дальних и ближних командировках. Да уж, чего только раньше наш брат, советский человек за рубежом, не готовил с помощью кипятильников. Вареные вкрутую в умывальнике куриные яйца это так, обычное дело. Были и каши, и борщи… Распутин опустил кипятильник в стакан с водой и воткнул вилку в розетку. Во второе гнездо спаренной розетки он вставил вилку телевизора, и, завалившись на кровать, стал щелкать пультом. Работал всего один канал и по нему передавали новости. После новостей местного разлива пошли сюжеты событий международных, с Вашингтоном и Рио-де-Жанейро. И вдруг в телевизоре показался знакомый силуэт Спасской башни и Храма Василия Блаженного. У Михаила невольно вслух вырвалось восторженное, хотя и не совсем печатное выражение. Он даже не слушал сейчас, что говорит человек с микрофоном в кадре, пристально вглядываясь в бесконечно знакомые и дорогие места за спиной у говорившего.
Там, по брусчатке Васильевского спуска, неуклюже и лениво перепархивали толстые московские сизари, сновали наши российские машины, бродили толпы «москвичей и гостей столицы», среди которых вот уже месяц как должен был, по идее, двигаться и он сам. В Москве стояла отличная летняя погода, светило солнце, и стрелки курантов ярко блестели в его лучах на последнем, завершающем репортаж, кадре.
Распутин еще некоторое время смотрел в телевизор невидящими глазами. Неожиданный этот репортаж из Москвы извлек откуда-то из дальних уголков сознания одну простую мысль, которая давно была там заархивирована, не беспокоя его попусту. Сейчас же она вырвалась на свободу и, расправив огромные черные крылья, закрыла собой весь мир: КАК ЖЕ Я ХОЧУ ДОМОЙ! Михаил повернулся на бок и закрыл глаза. Репортаж снимали откуда-то с Москворецкого моста. Это одно из самых любимых его мест в Москве. Столько здесь хожено-перехожено пешком из Замоскворечья к Красной площади, с друзьями, с женой, потом с детьми. Лучшего места, чем эти берега Москвы-реки, пожалуй, и нет. Правда, особо остро осознаётся эта незатейливая мысль исключительно с расстояния в тысячи километров.
В голове откуда-то всплыло материнское: «Господи, помоги!».
Распутин не был особо религиозным человеком и не помнил всех молитв, которые его мать читала наизусть, стоя у себя в комнате перед иконами. Но, исходя из собственного жизненного опыта, знал, верил, что «там, наверху», есть невидимая сила, многократно превосходящая силу любых амулетов и тотемов. И обращался сейчас прямо «туда».
Однако, долго рефлексировать не пришлось.
За спиной послышался легкий шум, похожий на хлопанье крыльев и Распутин машинально вскочил, готовый к любой неожиданности. К любой, но не к этой…. Вода в стакане давно выкипела, тонкое стекло лопнуло, и раскаленный докрасна кипятильник поджег бумажные салфетки на столе. Огонь на его глазах мгновенно подобрался к шторам и почти сразу охватил все полотно. Бумажные обои тоже занялись. Михаил кинулся срывать занавески, но понял, что поздно. А, может, оно и к лучшему? Главное только не сгореть самому. Припомнив рассказы о японцах, которые даже детей учат пережидать пожар в ванне, он метнулся в ванную, открыл воду и, вернувшись в комнату, стал быстро собирать самое необходимое. Покидав все в коричневую сумку, он сорвал с кровати одеяло и верхнее тяжелое покрывало, начавшее уже дымиться с одного угла, забежал в ванную и захлопнул за собой дверь. Покрывалом он постарался законопатить нижнюю дверную щель, надеясь, что не сделает хуже, а затем, забравшись прямо в одежде и обуви в ванну, намочил одеяло и стал ждать. Лампа под потолком погасла, и в узкую щель сверху двери стали видны отблески пламени, сменившиеся довольно скоро его желтыми настырными язычками, пробовавшими на зуб саму дверь. В горевшей комнате огонь уже не хлопал крыльями, он ревел и трещал, как лютый зверь, продирающийся сквозь чащу. Вода выливалась из ванны и растекалась по полу, закипая вокруг дымящегося покрывала струями беловатого пара. Главное не задохнуться, подумал Распутин, накрываясь с головой мокрой насквозь рубахой и таким же мокрым одеялом.
Дышать правильно он умел, надо было только успокоиться.
Сделав над собой усилие, Миша замер на дне объемистой старинной ванны и почти не дышал, изредка делая лишь неглубокие всхлипы-вдохи. Воздуха действительно скоро стало так мало, что через некоторое время он уже ни о чем другом не и думал, кроме как о запрете на глубокий, вкусный вдох, сосредоточившись на своих ощущениях и едва-едва, мелкими толчками пропуская воздух носом.. Это было похоже на детские прятки, на то, словно он боится, что огонь обнаружит его. А еще это было похоже на дыхание по методу Бутейко, которому его учил когда-то знакомый врач, да так и не научил. Да нет…, вот же – научил,…. дышу ведь.
Никакого понятия, сколько по времени продолжался пожар, у Распутина не было. Просто в какой-то момент треск огня сменился шипеньем и гулом водяной струи пожарного брандспойта, потом раздался чей-то гортанный голос: «Эй, есть кто живой?». Самое трудное было удержаться, не крикнуть в ответ во все легкие, чтобы не обжечь гортань, не потерять сознание и не задохнуться. Уже почти ничего не соображающий Распутин дождался того момента, когда в ванную вошли пожарные и обнаружили его сами. Одетые в защитные костюмы образца прошлого века огнеборцы, аккуратно спустили его со второго этажа, положили на носилки и водрузили в карету скорой помощи. Так, лежа на носилках и прижимая к груди перепачканными в саже руками коричневую сумку из старой кожи, он и въехал в приемное отделение госпиталя при монастыре Санта Кармелита.
26 июня. Птица. 9-00.
До лоджа Ютури Птица и Карлос добрались глубокой ночью.
Засыпая, Людмила вспоминала, как они приземлялись в Коке, как летела навстречу их маленькому самолетику огромная водная гладь разлившейся Напо. Как казалось, что пилот не найдет даже пятачка сухой земли, чтобы посадить свой верткий и, скажем честно, не очень новый летательный аппарат.
Кока напомнила Люсе все виденные ранее фильмы о Латинской Америке, где люди живут, словно в каком-то киношном мире.
Условные дома-декорации, наспех сооруженные из старого кирпича и глины. Условные заводики, где отсутствуют стены, и каждый желающий может увидеть старые визжащие станки, на которых работают условные рабочие. Продавцы тростникового сока, толкающие впереди себя тележку, груженную немытыми пол-литровыми банками, в которые они всем желающим такой же немытой рукой нагребают крошиво льда и цедят из цинкового ведерка мутноватую жидкость. Праздные упитанные креолки, бесцельно стоящие у дверей своих подъездов и лениво переговаривающиеся с подружками, точно так же подпирающими стену на другой стороне улицы. И при всем этом, в нереальном, киношном, условном Кито царила полная и невозможная в наше время естественность. Настолько все выглядело натуральным, честным, настоящим, что Люся невольно залюбовалась этим заштатным городишком.
Она с грустью подумала о своей любимой Москве, в которой жители улыбаются не тогда, когда им хочется улыбаться, а тогда, когда этого требуют обстоятельства или заставляет профессия. Когда люди спешат и толкаются, но не потому что им действительно некогда, а потому что «надо» и «модно» казаться занятым и спешащим. Вспомнила, с какой брезгливостью мы оттопыриваем губы каждый раз, когда покупаем жареные пирожки в киосках: живот урчит от голода, хочется впиться в горячее тесто зубами, ан нет… Пирожок сначала нужно протереть, чуть ли не салфеткой, а потом язвительно поинтересоваться у продавца, не из котятины ли он сделан…
Сама же река Напо до боли напомнила ей Астраханскую пойму.
Прошлым летом они ездили туда с мужем на рыбалку, и сейчас Люся не могла избавиться от ощущения, что стоит ей закрыть глаза, затем снова открыть их, чтобы увидеть на носу моторки не смуглого Карлоса, а своего белокожего Сережку. Правда, когда лодка чуть замедляла ход, ровно настолько, чтобы берега переставали сливаться в единую стену зелени, проступали разлапистые абрисы пальм, к воде тянулись тысячи тонких канатов лиан, «русский ивняк» превращался в джунгли и наваждение исчезало. Но потом моторка снова набирала ход…
По настоящему ей стало страшно только один раз, когда узкая и длинная лодка вдруг нырнула в темный таинственный проток и огромные деревья почти сошлись над головой путешественников.
«Это приток Напо, река Ютури», - прокомментировал гид, а Карлос успокоительно взял ее за руку и пообещал, что плыть осталось совсем недолго. Тем не менее, Птицу долго била крупная дрожь, особенно когда прямо над ухом раздавались резкие и громкие крики обезьян, пофыркивала какая-нибудь пичуга, а в борт лодки тупо тыкалось проплывающее бревно. Людмила знала, что в этой реке полно кайманов, пираний, анаконд, поэтому никак не могла избавиться от ощущения, что сейчас ей все это свалится прямо на голову.
- Сеньора, буэнос диас! – громко постучав, в Люсин домик заглянула симпатичная девушка лет двадцати пяти. Людмила открыла глаза и долго изумленно таращилась на расплывчато-кисейный образ, лишь через несколько секунд сообразив, что виной тому защитная антимоскитная сетка, пологом укрывшая ее кровать.
- Диас, - буркнула Люся и, потянувшись, уселась в своем кисейном облаке, - А где Карлос?
Вопреки ожиданиям, девушка отлично среагировала на русский язык.
- Сеньор Карлос? Буэно! – и она исчезла.
Не успела Птица выпростать ноги из под огромного белоснежного полога, как в ее тростниковую хижину без стука ввалился Карлос.
- Батюшки! Солнце уже высоко, а ты все спишь, красавица?
- А кто б меня разбудил раньше? Я тут с вашими часовыми поясами совсем счет времени потеряла, - продолжала ворчать Люся, - Кстати, доброе утро.
- Буэнос диас!
- Карлос, прекрати пялиться на заспанную женщину, лучше попроси, чтоб нам сделали кофе.
Птица шмыгнула в ванную, тихо взвизгнув по дороге туда, так как едва не наступила на огромного, сантиметров восьми в длину коричнево-черного тропического жука. Безусловно, ее крик был бы более громким, если бы Людмила только могла предположить, что этот жук был ни чем иным, как вульгарным экваториальным тараканом. А их Люся боялась до дрожи в коленках. Даже не их, а мелких рыжих российских таракашек, с которыми долго вела в Москве отчаянную и беспощадную войну.
На веранде большого дома, где уже был сервирован стол, Люся появилась в девять утра. Карлос лениво жевал бутерброд с сыром, потягивая из небольшого стаканчика бледно-коричневый напиток. Птица огляделась и, не обнаружив на столе ничего, кроме нескольких кусков подсохшего хлеба, полупустой баночки с джемом и термоса, в котором, очевидно, находился тот же напиток, что и в стакане ее приятеля, удрученно пробормотала:
- Не густо…
- Тут нет туристов. А ученые, которые приезжают в лодж, как правило, люди довольно нетребовательные. Кофе и хлеб для них – прекрасный завтрак. Кстати, обед будет тоже не ахти – булочка с колбасой и банан. Я видел, как нам упаковывали ланчбоксы. Зато на ужине ты оторвешься. Ужин для кечуа – святое дело!
- Прекрасная перспектива. Особенно с учетом того, что ужинать мне, как раз, и нельзя. Иначе утром сразу обнаружу пару лишних килограмм на щеках, - Птица на минутку задумалась, а потом без всякого перехода спросила, - Кстати, я хотела еще вчера у тебя узнать, кто такая Таня Вондрачкова?
- Таня? – Карлос вздохнул и опустил глаза, - Таня была одной из самых перспективных ученых нашего университета. Она этнограф, много лет жила в Кито.
- А почему уехала? – спросила Люся, вспомнив, что название статьи, которая ее заинтересовала переводится как «До встречи, Таня Вондрачкова». Только там в конце стоял вопросительный знак, который Птица подметила с чисто редакторской пунктуальностью, а, значит, человек, написавший статью не оставлял надежды на возвращение Вондрачковой.
Однако ответ Карлоса ошеломил ее.
- Она не уехала. Она умерла, погибла. Мы только вчера опубликовали некролог.
- Погибла? Ничего себе? Этого не может быть!
Карлос с недоумением посмотрел на Люсю:
- Почему не может? Кстати, а ты откуда знаешь Таню?
- Карлос, миленький, - голос Птицы задрожал, - Твоя Вондрачкова не может погибнуть. И я ее не знаю, просто…
Людмила принялась взахлеб рассказывать приятелю историю о найденном билете в Буэнос-Айрес, нападение в туалете, утренней газете в номере «Мариотта»…
- Ты думаешь, это все совпадение? - тревожно спросила она в конце рассказа.
- Скорее всего, да. Нам в газету позвонили в четыре утра из Бразилии, сообщили, что на Таню было совершено покушение. Какой-то отморозок вылил ей на голову пару литров концентрированной кислоты. К сожалению, задержать его не удалось. Но в полиции считают, что это рядовая экстремистская выходка местных «луэгос», воинствующей молодежной организации, которая объявила войну богатеньким белым «гринго». Увы, Таня просто попала под раздачу.
- Я ничего подобного никогда не слышала, - сказала пораженная Люся.
- Да об этом, в общем-то, никто особо и не распространяется. К тому же, до недавнего времени «луэгос» достаточно жестко контролировались властями. Распоясались они совсем недавно.
- А почему позвонили вам?
- У Тани не было родных в Эквадоре. Она родом из Чехии, а в Кито жила последние пятнадцать лет, взяв второе гражданство. Пять из них считалась близкой подругой нашего главного редактора. Его-то телефон и обнаружили в Таниной записной книжке.
Людмила совсем забыла об остывшем кофе и неотрывно смотрела на Карлоса.
- Скажи, ты веришь в подобные совпадения? Так просто не бывает. Колумбия, Эквадор, тысячи километров. Два человека, которые мне встретились совершенно случайно – толстомордый индеец и неизвестная женщина с чешской фамилией… И вот одного из них я вижу на пленке у Мишки, а вторая на следующий день умирает в Бразилии. Еще несколько тысяч километров. И где-то посредине я… Что все это значит, Карлос, скажи?
- Ну что ты ко мне пристала, Тиса.- Карлос кашлянул и отвел взгляд. – Уверен, это действительно стечение обстоятельств, ничего больше. Мы в такие совпадения не верим, но они, видишь, случаются. Плохо, конечно, что ты в это влезла. Но давай рассуждать логически. Не посмотрела бы ты в тумбочку – и знать не знала бы, кто такая Таня. Не пошла бы в мужской туалет – не увидела бы этих бандитов. Все просто… Смотрела бы сейчас Мишкины пленки спокойно и составляла план его поисков. А Таню, действительно жаль… Я, когда подписывал некролог в номер, сам чуть не плакал. Наш Главный, Роберто, мне позвонил в пять утра и просил утвердить материал. Сам он уже вылетел в Айрэс за телом своей подруги.
Мужчина поднялся и приобнял Птицу за плечи. Люся молча уткнулась носом в его руку. Сказать, что она испугалась, значило бы не очень точно передать тоскливо-тревожное состояние, которое плотным и влажным саваном навалилось на Скворцову.
- Знаешь, те заметки, которые я давал читать тебе в Кито, написала Таня, - Карлос мягко улыбнулся, - Она была просто помешана на какой-то своей сверх-идее о неизвестной мировой религии, которая существует в недрах индейских племен уже тысячи лет. Сколько же ей за эти сказки влетало от коллег этнографов… Неугомонная, она собрала довольно убедительный архив материалов о том, что все десять основных групп индейцев, проживающих на территории Южной и Центральной Америки, и исконно исповедующие с нашей точки зрения язычество, на самом деле объединены неким единым божеством. В Эквадоре его называют Сила, в Колумбии и Венесуэле – Солнце, в Бразилии – Свет, в Перу – Радость. Главный дом этого бога находится в горах, где сейчас живут монтаньос. Этот бог создал землю, море, людей и животных. Он умел превращать камни в золото, а своим копьем поражал неверных, отдавая их жен и имущество настоящим добрым и чистым людям. Он оплодотворил луну, и от их любви родился первый индейский вождь Хрицкацитель, который, в свою очередь, осеменив стадо горных лам, подарил миру тысячу верховных шаманов. Эти шаманы расселились по территории Латинской Америки и вот уже десятки тысяч лет стерегут свою паству, отвращая ее от чужых богов и верша справедливое правление. На самом деле, - Карлос опять улыбнулся, - Когда я читал Танины заметки, у меня было такое чувство, что я читаю какую-то сказочную, индейскую версию нашей христианской Библии. Кстати, знаешь, как по настоящему звучат имена этого главного бога на основных индейских языках? Савватцтель, Сбаоферро, Цавваох… Не правда ли, очень напоминает нашего Савваофа? К тому же, сына этого бога, верховного вождя Хрицкацителя, который прожил четыреста сорок четыре года, так же как и Иисуса Христа, казнили неверные. Они пришли с севера, позарившись на несметные богатства детей бога. Его разорвали на четыре части и останки оставили на горе Монтегерро. Женщины, пробравшиеся ночью к месту казни, чтобы похоронить вождя по индейским обычаям, увидели, что тело его лежит целым и невредимым. Но когда они дотронулись до него, тело взмыло вверх и исчезло в небе. Дальше все менее красиво…Верховные жрецы, дети лам, с той поры постановили: любого врага, покусившегося на истинную веру, нужно убивать, выпускать из него кровь и наполнять ей глубокие каменные колодцы. Именно они, эти кровавые ямы, так напугали испанцев, столкнувшихся с индейцами впервые.
- Четвертование, воскрешение… А, знаешь, Карлос, мне кажется, что все религии похожи. Ведь первооснову любой легенды сочиняют люди. А у нас, видать, фантазия не очень богатая. Хотя, мне очень нравится момент про любовь с луной и совсем не нравится про колодцы. Нужно будет в журнале ваш эквадорский материал назвать торжественно «Дети Луны и Солнца», а может «Дети Луны и Радости».
- Назови лучше – «Сила Луны», - попросил Птицу верный эквадорской легенде Карлос.
По ступенькам большой бамбуковой террасы к мирно беседующим Птице и Карлосу поднялся высокий, краснолицый бородач, одетый в легкую клетчатую рубашку и просторные синие шорты. Он шел очень медленно, отдуваясь, отдавая по рации отрывистые приказы и постоянно вытирая высокий лоб смешной розовой тряпочкой с кружевной оборкой. Резкий гортанный голос, который с головой выдавал в нем самого чистопородного немца, почему-то сразу же понравился Людмиле. Видимо, в джунглях все европейцы начинают ощущать себя самыми настоящими земляками.
- Гюнтер, дорогой! – Карлос бросился навстречу бородачу с распростертыми объятиями и самой широченной улыбкой на свете.
Немец тоже рассмеялся и, к удивлению Люси, ответил на плохом, но русском (!) языке:
- Карл! Хоть в этот раз ты не сбежал от старого Гюнтера.
Затем бородач укоризненно погрозил Карлосу пальцем и обратился уже непосредственно к Птице:
- Фрау, я знаю, что Карл, как и я, учился в России, поэтому у него совсем нет хороших манер. Но у меня-то есть. Я ждал, что еще ночью он представит вам старика Гюнтера, но ваш спутник уснул как дитя, едва ему показали постель. Разрешите, я отрекомендуюсь вам сам: владелец этого лоджа и по совместительству вечный бродяга и вечный холостяк Гюнтер Борман.
- Людмила, - мило улыбнулась смущенная Птица огромному и веселому бородачу.
- Но, я слышал, Карл называет вас Тисой?
- Это от слова Птица… Это моя… кличка, то есть, прозвище - Люся почему-то засмущалась.
- Кличка? – бородач с неподдельным интересом уставился на Люсю, - Вы были в тюрьме? Кто вас преследовал? Горбачев? Ельцин? Вы стали жертвой режима?
- Я стала жертвой собственной фамилии, - со смехом ответила Люся, - До замужества я была Щеглова, потом стала Скворцова. Вот и весь секрет. До диссиденства я не доросла. Так что Птица - вполне адекватное и заслуженное прозвище.
- Послушай, Гюнтер, - Карлос вдруг стал совершенно серьезен и даже не заметил, что своим вмешательством наносит вред дружеской болтовне, - В прошлый наш приезд тебя не было в лодже...
- О, да! Я ездил в Кито на фестиваль севиче. Ты же знаешь, я могу приготовить сорок пять вариантов этого удивительного блюда, - бородач лукаво подмигнул Люсе, словно обещая, что она, как минимум и в ближайшем же будущем попробует каждое из них.
- Я знаю. Помню. Я приезжал с русским журналистом в твое отсутствие и нас возил в индейскую деревню твой помощник, Мигель, - настойчиво продолжал Карлос, - Сегодня утром я выяснил у Кончиты, что Мигель ушел от тебя давно, примерно месяц назад?
- И ушел, и пришел… Да ты не нервничай! - Гюнтер раскатисто засмеялся и, полуобернувшись к холодильнику, заботливо поинтересовался – Виски? Ром? Кола? Пиво?
- Доз сервеса, - Карлос заказал два пива, продолжая все так же внимательно и серьезно смотреть в небесно-голубые глаза Гюнтера.
- Хорошо, я понял, - Гюнтер тяжело поднялся, достал из холодильника две запотевшие бутылки, откупорил их, разлил в пластиковые чашки, стоявшие вверх дном неподалеку, протянул их Птице и Карлосу и только потом продолжил.- Мигель действительно ушел. Более того, когда я брал его на работу он мне и самому не нравился, и я рассчитывал, что «уйду» его раньше, чем он об этом заговорит. Но ты же знаешь, в этой глуши трудно найти проводников. Кечуа не хотят работать на гринго. Любой, кто обратится ко мне и скажет, что готов сопровождать белых к индейцам, мгновенно получит работу. Я просто не успел. Мигель исчез следом за вами. Собственно говоря, вы были его первой и последней группой.
- Ты можешь отправить нас туда, куда мы ездили с Мигелем и русским журналистом? – Карлос вопросительно приподнял бровь.
Честно говоря, Людмила никак не могла взять в толк, что происходит. Исчезнувший проводник? Какое им дело до этого?! Пусть Карлос назовет деревню, а местные индейцы отвезут их туда на лодке. Зачем столько страстей из-за пустяка? Карлос, словно прочитав мысли своей подруги, тут же проговорил:
- Тиса не знает, что у Напо здесь восемьдесят шесть рукавов. Каждый из них делится еще на пять-семь проток. Мы шли на лодке шесть часов. Деревня не имела названия. Без Мигеля мы просто ее не найдем.
- А вот тут ты не прав, - Гюнтер весело подмигнул Люсе, - Я-то, как раз знаю, куда вас возил этот прохвост. Мне уже нажаловались. Вы были у верхних кечуа, куда, по договоренности с правительством, мы обычно не суемся. Конкретной деревни я не назову, но, если у вас есть время, вы ее обязательно найдете. Правда, если не знать конкретно точного места, то на поиски может уйти до двух месяцев.
24.06 13:30. Михаил
В дверном проеме больничной палаты показалась фигура мужчины зрелых лет в хорошем костюме явно нездешнего, не латиноамериканского производства. Большой палец правой руки украшал массивный золотой перстень с изображением оскалившегося индейского звероподобного божка. Высокие скулы и полное отсутствие растительности на землисто-коричневом лице выдавали в нем прямого потомка местных индейцев.
- Добрый день, господин Распутов.
- Я – Распутин. Здравствуйте.
- Разрешите представиться, Карлос Ортега.
- Не могу сказать, что рад вам… - буркнул Михаил. - Надеюсь, вы мне объясните, что означает всё происходящее.
- Смотря что из происходящего вы имеете в виду. Совсем всё никто и никогда не объяснит ни вам, ни мне.
- Почему меня заперли здесь?
Ортега сел на пуфик у туалетного столика, положив ногу на ногу, и в упор посмотрел на собеседника.
- Вы ведь приехали сюда с культурологическими целями, правда? Мне перевели ваши статьи в русском журнале. Насколько я понимаю, вы собираете материалы по мужской воинской культуре по всему миру. С этой целью и приехали в нашу страну, к индейцам монтаньос. Да, мы - очень интересный народ. Таких, честно говоря, на Земле осталось немного.
- Кто вы и чего от меня хотите?
- Не торопитесь. У меня к вам деловое предложение,- Ортега сделал паузу, выжидательно взглянув на Распутина. – Я обеспечу вам контакты не только с монтаньос, но и со всеми племенами, живущими в тропических джунглях на огромной территории бассейнов Ориноко и Амазонки. Это десятки и сотни древних родов, которые, как и тысячи лет назад находятся в примитивном и первобытном состоянии перманентной войны за выживание. Вот где раздолье для человека вашей профессии. Тут материала достаточно не то, что для статейки в журнале. Можно писать книги, снимать фильмы. Это целый затерянный мир!
- Для начала мне надо вернуться домой, в Москву.
- Безусловно, семья ждет, правда? Сколько младшему?
- Не важно. Что вы хотите?
- Важно. Все важно. Младшему, Александру, два года. Видите, мир стал тесен. Вы же знаете о монтаньос, правда? А мы тоже теперь все знаем о вас. Где вы работаете, где вы учились, где вы служили, какая у вас семья, где живете, с кем дружите. У вас ведь теперь тоже свободная торговля, торгуют всем, в том числе и информацией.
- Подготовились вы неплохо. Что дальше?
- Как видите, вы у нас в руках. И родственники, уверяю вас, досягаемы. Но я не хочу вам зла, и ни в коем случае не хочу прибегать к насилию. У меня к вам предложение, нет даже просьба. Я почему-то уверен, что вы не сможете мне отказать. Видите ли, некоторое время назад к вам в руки попала вещь, которая для вас может быть только простым сувениром. Я понимаю, что вам, вероятно, дорог подарок старого вождя, но уверяю, совсем не так, как был бы дорог мне. Это тотем моего племени, вещь, которая значит и стоит больше, чем золото, из которого она сделана. Верните нам ее.
- И что потом?
- Свобода, деньги, работа, Москва, джунгли – все, что пожелаете…
- Какие гарантии?
- Нам нужны не вы, а тотем. Но мы не имеем права взять его силой. Его нельзя украсть. Это должен быть только подарок.
- Почему я должен вам верить?
- Можете не верить, но другого выхода у вас нет. И не будет. Тотем не выпустит. Тогда вы останетесь здесь навсегда. Подумайте об этом.
С этими словами Ортега встал и скрылся за дверьми так же неожиданно, как и появился. Громкий щелчок ключа в замочной скважине подтвердил, что исчезнувший как призрак визитер действительно только что сидел напротив русского журналиста. Оставшись один, Михаил лихорадочно соображал, что же делать.
Достали они со своими суевериями! Из-за куска металла, пусть даже драгоценного, поставят на уши все джунгли и горы. Тотем, видите ли. Видно ведь, что этот тип давно уже не мальчик из джунглей, а вполне городской житель, может даже образованный. А туда же – закон предков!
Распутину стало душно, он подошел к окну, резким движением отодвинул шторы и открыл окно.
Одно понятно – пока подарок вождя со мной, меня не убьют. Они могли это сделать уже тысячу раз.
Михаил достал из рюкзака самое дорогое из содержимого – цифровой фотоаппарат последнего поколения, любимого «Маркушу», которым он снимал репортаж из разоренного поселка индейцев. Ожидаемого материала по мужской культуре, к сожалению, не получилось. Зато вышел репортаж фактически из зоны боевых действий….
Второй раз Распутин появился в индейском поселке буквально на следующий день после звонка Эстер в Венесуэлу на его местный номер, и на следующий день после того как деревенька была уничтожена бандой «Ютури» - «лесных муравьев»- как эти отморозки называли себя. Не раздумывая, журналист прервал путешествие и в тот же вечер вылетел в Мачалилью…
Теперь Михаил листал кадр за кадром отснятое, печально глядя на сожженные хижины, перевернутые и разбросанные повсюду нехитрые индейские пожитки. Из жителей в поселке остались лишь старый вождь Чаверро и его дочь, Эстер. Чаверро тогда тоже «попросили» отдать реликвию. Причем, руководствуясь своими идиотскими «понятиями», его даже пальцем не тронули, зато увели с собой в джунгли всех, кто им только встретился в деревне.
Увидев Распутина, Чаверро не выдержал и расплакался. Старый индеец считал себя виновным в том, что произошло два дня назад. Михаил смотрел на следы погрома и как мог, старался успокоить старика. Не зная языка монтаньос, он просто обнял пожилого индейца, похлопывая ладонью по сухощавой спине в такт его причитаниям. Тот все время заглядывал ему в лицо, жалуясь, и словно пытаясь понять, может ли он ждать от Михаила помощи. А когда Миша, разведя огонь, поставил на него большую консервную банку с тушенкой и помахал ему рукой, приглашая жестом разделить с ним трапезу, вождь издал гортанный возглас, напоминающий крик раненой птицы. На зов отца из лесу показалась Эстер, одетая в перепачканный просторный комбинезон явно не по размеру и шляпу, скрывавшую лицо девушки.
Распутин с замиранием сердца выслушал темпераментный пересказ недавних событий. Расставаясь с девушкой две недели назад, Михаил даже предположить не мог, что они увидятся снова. Поэтому сначала он не столько слушал пламенную речь дочери вождя, сколько любовался ею, понимая, что он действительно по ней соскучился.
Михаил, в принципе, не особо ценил женскую красоту, увлекаясь красотой иного рода – красотой мечей, клинков, сабель, мушкетов и ружей, с которыми никак не состыковывались особы слабого пола. Разве что амазонки. Эстер, как раз, на них и походила… У нее были густые черные волосы, заплетенные в тугую косичку с бисерными фенечками, характерную для местной индейской моды. Грубоватое (на вкус эстета), осыпанное веснушками, скуластое лицо с огромными шоколадными глазами почти не выражало никаких эмоций, делая ее похожей на каменные изваяния городов древних инков.
- Пойдем, отец зовет нас.
Михаил встряхнул головой и сосредоточился на словах Эстер.
- Пойдём? Но куда? – за разговорами Миша не заметил, как исчез из поля зрения старик.
Чаверро ждал их на другом конце поселка, где серым пеплом светились руины мужского дома.
Пахло костром. Распутин отметил про себя, что это именно запах костра, а не гари, обычно сопутствующий большому пожару где-нибудь дома, в России. Индейцы строят себе жилье самое простецкое, так, легкие шалаши из тонких стволов и пальмовых листьев, и поэтому всё сгорает почти полностью, до золы. Несмотря на отсутствие стен, Чаверро именно «вошел в дом» - оставив на входе обувь и поклонившись на пороге. Михаил последовал за ним, повторив всё в точности.
В центре квадрата, бывшего когда-то хижиной для воинов, покрытые серым ковром лохматого пепла, как гигантские белые грибы, стояли два трона. Вернее, тронами эти предметы можно было назвать лишь весьма условно. Это были вытесанные из белого песчаника два возвышения, на которые имели право садиться лишь самые уважаемые и значительные люди, вроде вождя, старейшин и самых дорогих гостей.
На один «гриб» Чаверро сел сам и жестом пригласил Михаила присесть напротив, на второй трон. Эстер осталась в двух метрах от них – за порогом несуществующего мужского дома, вход в который для женщин закрыт при любых обстоятельствах.
Старик спокойно закурил маленькую трубку с длинным чубуком, о чем-то говоря сам с собою, в своей спокойной, ровной манере. И только когда он обратился к Михаилу, Эстер стала переводить.
- Я просил тебя один раз забрать Эстер, и ты всё сделал, как нужно. Я просил дочь второй раз позвать тебя снова. Я советовался с Силой и понял, что ты тот, кого я ждал всю жизнь. Теперь слушай…. - Чаверро замолчал, сделав добрую затяжку из своей трубки, и двумя руками передал ее Михаилу.
- Ты тот, кто нам поможет. Ты тот, кому поможем мы. Здесь опасно. Долго быть нельзя. Они вернутся. Она выведет тебя. Ты сделаешь остальное….
Михаил тоже потянул из трубки. Табак был крепок и душист. Мысль о том, что эта война племен становится и его войной, никак его не грела, но оформилась с кристальной четкостью.
- Как я помогу?
- Прими вот это.
Чаверро наклонился назад и извлек из-под своего «гриба» сумку из мягкой коричневой кожи. Подержав ее у себя на коленях, он, наклонив голову, протянул ее двумя руками журналисту.
Взвесив на руках, Распутин прикинул, что внутри спрятан приличный кусок камня, либо металла.
- Это вас поведет. Храни хорошо. Сейчас не смотри. Теперь нет времени. Вам уходить. Главное помни – ты отдашь это другому человеку. – Чаверро положил сумку на колени Михаилу и снова припал к трубке.
- Кому я должен это отдать?!!
– Ты не знаешь кому. И я не знаю. Копье скажет само. Если не услышишь его голос, оставишь у себя. Никому другому нельзя отдать. Плохо будет.
- Но вы уже давали мне однажды ваше драгоценное золотое копьё, и я уже возил Эстер в Коку? Зачем снова делать это? Тем более, что я вообще не понимаю, зачем я нужен вам и Эстер. Тем более сейчас, когда вам просто нужно где-нибудь скрыться от бандитов.
- Дочь забрала то, что должна была забрать. Копьё помогло. Спасибо тебе. Теперь у тебя два тотема. Остался еще один…. Спаси их. Сохрани…
Загадка рода Монтегерро
© Copyright: Инна Метельская, 2013
Свидетельство о публикации №113040806751
Свидетельство о публикации №113040806751
Рецензии
На это произведение написаны 2 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.