Е. И. Нифанина Наш дедушка

    Про нашего дедушку все в деревне говорили: он всё знает, он – колдун, любую девку присушит, хотя она и не любит парня, а мужик не любит жёнки.  Он чего-то наварит, слов начитает, это скормят – и всё пойдёт хорошо, заживут дружно. Такая слава про нашего дедушку была известна всем деревенским. А в старое время за это никто не привязывался, люди верили в Бога, чёрта, во всех дьяволят. Так Яков Гордеевич поклонился нашему дедушке: «Сделай милость, чтобы дочь моя жила и любила своего мужа». В масленницу  Яков устроил пир молодому зятю и всей родне. Яков мужик зажиточный, пива и вина – вдоволь. Весь день пир горой. Наш дедушка тоже пожаловал посидеть, хотя и на самом последнем месте, - под порогом, на лавке, у самых дверей. Яков посадил бы его и на самом почётном месте, да всем в глаза бросится, что Онтон, Настасью к Ваньке Бурне, присушивает. Не обидел Яков чаркой Онтона, то и дело подносил ему полные стаканы. А вино было разбавлено спиртом, Онтон сидел и хвастался: «Я, старик, а уже седьмой стакан пью»…
   …В тот вечер вся, наша, семья была уже дома. Не было Яшки, старшего брата. Молодая согрела самовар и села спокойно. Устала. Папа лежал на койке, мама и нас ,трое, лежали на печи. Раиса раздевалась, только что пришла с горки, где последний день катались. Мама рассказывала нам: « Сегодня сон нехороший видела, будто вышла замуж за Ваньку Чушку, и так реву, будто девок своих жалею. Чего-то неладное будет у нас». Папа встал с койки и говорит: « Где-то батько нейдёт? Самовар простыл, а его где-то нету. Наверно, ушёл к Якуне, и так уж десять раз угощан». ..
   Тут дверь наскоро открылась, прибежал Якуня. Шуба нараспашку, без шапки, весь запыхавшись, едва выговорил: « Липат, иди к нам, не знаем, что у Онтона сделалось: уснул ли? Трясли, никак не могли разбудить». Папа на ходу одел шубу, мама с печи соскочила и все, с Якуней, убежали. Мы, маленькие, остались дома одни: боимся, от страха ревём… Потом мама пришла, ревёт. «Запоили, - говорит, - распроклятые присухи. Неужели домой привезёт? Запоили, пускай там и лежит». Только успела мама это сказать, как мост загремел. Мост у нас длинный, мама и говорит: « Тащат»…Мы все в голос заревели: «Дедко-то нас съест»! Молодая бегом из дому, Раиса в одном валенке, а мы, с Ираидкой, босиком всё бежим и ревём: «Дедко-то нас съест, он ведь икотник»! Прибежали к соседу, Семёну Герасимовичу, он нас заругал: «Никто никого не съедывал и вас не съест…»
   Три недели дедушка был подвешен под окном на скамейках, по три мужика, в день, караулили по очереди. Потом приехал пристав, дал похоронную. Эти три недели не только у нас, на Тиневе, а по всей волости, по одинке, ночью не ходили на улку: «Онтон-колдун умёр, может стать и бегать имать людей, чтобы съести»… Вот как, в те времена, народ был невежественный и запуганный.