Церемония Поэт Года моими глазами

Эпиграф:
         Раньше сверху ехал Бог,
         Снизу прыгал мелкий бес...
         А теперь мы все равны,
         Все мы — анонимы.
         Через дырку в небесах
         Въехал белый «Мерседес»,
         Всем раздал по три рубля
         И проехал мимо.

           Борис Гребенщиков «Максим-лесник»

21 марта этого года отмечали день поэзии. И я, причисляющий себя к тронутым богом по темечку, приехал в столицу посмотреть дива дивного, пощупать чуда чудного.
Если кратко от этом дне, то все сказано в эпиграфе, которым можно было бы и закончить повествование.
Но если кто-то еще не понял моего ощущения — буду говорить пространно, описательно, с пренебрежением к знакам препинания.
На перроне меня встретил рыцарь пера и шпаги Фантомпризрачный. Он оказался вполне себе телесным, достаточно симпатичным, настроенным дружелюбно, но настороженно. Дружелюбно — ко мне, настороженно к цели моего приезда.
Но он был морально нестоек,  Мышалет уговорил его присоединиться к празднику поэзии, не отринуть от себя благ мирских и духовных. Временно обретя телесную сущность Фантом показал мне Москву в ее не самой худшей части. Мне же пришлось спрятать фост, усы и шерсть дыбом в дорожную сумку, которую я оставил на вокзале. В силу этого я чувствовал, что моя телесная сущность, наоборот, меня покинула.
Побродив по Москве, замерзнув и устав, мы притащили себя к Центральному Дому Литераторов, где в предвкушении праздника томились толпы нервных поэтов и поэтесс. Присутствие прозаиков не исправляло данной картины мира.
Нашу парочку сопровождали нелюбопытные взгляды и стеснительные улыбки, потому что поэт нелюбопытен и стеснителен, когда он вырван из контекста творчества и созерцания  и помещен в людской муравейник.
Центральный Дом Литератора, скажу для тех кто там не был, ничего из себя не представляет. Дом себе и дом. Но там висят афиши разных мероприятий, а в раздевалке я столкнулся со Швыдким, который очень швыдко пытался покинуть вышеупомянутый дом, грустя на нас глядючи, мечтая в душе, чтобы его не спутали с безвестным поэтом стихиры. Фантом спросил меня, кто это такой, чем меня страшно обрадовал. Не я один не имею интереса к Швыдкому.
На входе всем раздавали бэджики, где предлагали написать имя и фамилию либо стихирский псевдоним. Мы сделали вид, что мы тут зрители, и рассекречивать себя не дали. Бэджиков не взяли и прошли на второй этаж. Он был разделен на две зоны — смущенную и озабоченную. В смущенной был буфет, где граждане поэты и прозаики раздумывали, можно ли уже пить шампанское или надо подождать, пока другие выпьют, а потом уж присоединиться. В озабоченной зоне поэты и прозаики искали места, где присесть, чтобы не пропустить выступление у свободного микрофона. Поскольку мы решили поначалу сохранять условную трезвость, то я с  Фантомом нахально сел на боковых банкетках возле самой сцены с потертым роялем марки «Не-Стэнвей», фотографиями известных и даже популярных среди меня людей и микрофоном в центре.
Народ нахлынул внезапно, словно открыли шлюзы реки. В целом все выглядели весьма празднично, адекватно моменту. Тетки в платьях, с прическами, девушки в джинсах, мужчины в брюках, а парни... А были ли они? Не знаю, я на девушек смотрел. Церемонию вела белокурая фея лет сорока пяти, постоянная ведущая литературного салона. И хотя она сказала, что всех любит, ничего мышалетского в ней не было. Что меня не удивило, но опечалило. Регламент выступления у  свободного микрофона составлял три минуты или пять четверостиший. Народ в целом злоупотреблял, что уж поделать.
Все стихи можно было разделить условно на три категории: «весна и поэзия близнецы-сестры», «почему же снова снится мне деревня (детство)» и «возьми меня, я вся твоя». Мы с Фантомом не хихикали, а сохраняли поэтический вид, боясь, что нас побьют раньше времени. Из выступлений мне не запомнилось ничего, к тому же к этому действу я что-то быстро потерял интерес.
Виной был один прискорбный факт. Поэты постепенно подползали к микрофону, оттесняя от сцены меня с моей удобной банкеткой. Скоро передо мной оказалось много-много женских поп, разного калибра и масштаба. Их разглядывание сильно отвлекало от поэзии. Тем более, что микрофон почему-то работал только у ведущей, а у поэтов он просто присутствовал в виде одноногой музы.
Отмечу три  выступления, которые не подходили под вышеобозначенные категории современного творчества. Вышел полный лысеватый мужчина (напоминавший мне Киберстранника из фильма «Шапито») бодро вышел и сказал, что прочтет «шедевр, который он сегодня сочинил в поезде». Почему-то его быстро вытолкали, не прошло и двадцати минут. Потом старый дедушка просил в стихотворной форме «Поцеловать его в изгиб шеи», чем поверг нас с Фантомом в состояние скрытой ржаки. Милая нетрезвая девушка громко, дирижируя бокалом с шампанским, продекламировала стих о весне, в котором я услышал неоднократно и экспрессивно употребленное ею слово «кондом», что также способствовало развитию скрытой ржаки и ее подготовке к переходу в открытую фазу.    Я решил не доводить до открытой фазы и углубился в изучение прекрасных женских форм перед моим носом. Я сижу, они стоят, поглощены творчеством....
Если говорить честно, то было одно прекрасное выступление белорусской поэтессы. Она в прошлом году получила 2 или 3 премию на «поэте года» и поразила меня в самое сердце. Где бы найти ее страничку...
Были и другие  интересные выступления, но  я переместился в зону буфета и обнаружил, что уже никто особенно не смущается. Наоборот. Братцы поэты заняли все столики и вовсю общаются. Я примостился к девушке, читавшей о кондомах и завел с ней светскую беседу.   Мы с ней выпили изрядно и посудачили о Сталине. О ком  же еще, могли бы вы подумать... Вокруг нас образовалась группа неравнодушных к сыру, колбасе, шампанскому и конфетам. Мы перезнакомились, страшно удивились, какие мы в реале, потому что с несколькими я был знаком в виртуале. Фантом периодически выныривал из потока поэтов и докладывал обстановку. Но после третьего бокала шампанского я уже утратил не только нить его повествования, но и саму канву. К тому же животрепещущая тема «Какой же нехороший Кравчук» не могла быть прервана на полуслове, я все — таки хотел для себя выявить, хороший он или нет.
Тем временем, выступления поэтов закончились, а в зрительном зале, который был сбоку от фойе, началось буйное действо. Семьсот поэтов и четыреста прозаиков, которые вообще не знаю зачем пришли в день поэзии, втиснулись в зал на шестьсот мест. Разумеется, большинству было ничего не видно и не слышно, совсем в духе времени. Главное, видимо, участие.
Церемонию вел Вишневский Владимир, который шутил или ёрничал, хвалил или издевался, вещал или болтал... Одним словом, любовался своим местом под солнцем.
Его выступления скрашивались концертными номерами, которые были неплохи, но слишком старательны.
Поэты говорили нескладно, да и особенно не о чем было им сказать, потому что весь подходящий словарный запас  они уже поместили в стихах. И мне было жаль, потому что иных я бы послушал, уж поинтереснее бонз от поэзии.
 Фотографии на стенах холла спрашивали нас глазами: «Когда же вы уйдете», словно они были недовольны, что мы занимаем тут чужое место. Это чужое место нам было отведено на один вечер. Чтобы мы почувствовали себя не сотами всемирной сети, а людьми, но временно и невозвратно.   Я не почувствовал, наверное, мало выпил.
В печали и радости общения и созерцания я так и не понял, кого наградили. Наверное, достойных поэтов, во всяком случае, многие с этим согласятся.
Пролистав сборник «Сто поэтов», которые составили шорт-лист премии, я без всякой иронии скажу, что это было лучшее чтение за последние полгода. Стихи есть совершенно потрясающие. И эти люди живут среди нас, кушают, пьют, их обманывают в магазинах и банках, от них гуляют жены, им приносят домой свои пьяные морды мужья, а дети — двойки, их коты ссут в тапки с невинными глазами Джоконды, в их подъездах матерятся гопники, а начальство по утрам смотрит на них как на вошь на гребешке.
И они пишут стихи. Не стёб, не ржаку, а стихи.  И их надо, просто «необходимо-нужно» печатать. Чтобы гопники не малевали в подъездах с орфографическими ошибками, а коты не ссали в тапки безвозмездно.
Самое главное, что я вынес из здания — это не колбасу в животе, булькающую в перемешку с шампанским, а осознание того, что на свете есть мы, поэты. И давайте друг друга ценить. Потому что больше мы никому не нужны.
Это произведение я посвящаю Фантомупризрачному. В стихах не могу, потому что не знаю грамоты.