Улисс покидает Калипсо

«Бессмертной быть покинутою смертным
Гораздо тяжелее, чем для вас
Оно бывает, когда своей волей
Бессмертные вас покидают, смертных.
Божественные могут возвращаться,
Для смертных же – увы! – возврата нет.
Вы никогда и никуда не возвращаетесь.
И ты, Улисс, родного не узришь
Порога, ибо нет его, порога!
То были только детские мечты,
Обманы юности, соблазны возмужанья,
Когда ещё не знавшее любви,
Горячее, неопытное сердце
Приемлет оттиском в себя девичий профиль
И с ним живёт, и омывает кровью,
И слёзы посылает на глаза,
И думает – всё в мире для его
Любви как антураж припасено,
Лежит священною развёрнутою книгой,
Зовущею себя читать… Увы! –
Ты сам и твоё сердце – лишь страница
В сём фолианте судеб, и не ты –
Тебя читают очи богов жизни,
И боги смерти с ними, и судьбы
Холодная, мучительная стража.
Но ты, Улисс, не хочешь уезжать!
Нет, вижу я, ты здесь остаться хочешь!
Чем станет этот остров без тебя?!
И я одна средь этих пышных мест,
Прекраснейших, быть может, на земле,
Но без тебя унылых, безотрадных,
Узнавшая мужскую страсть и силу,
Я буду жить бессмертною вдовицей,
Деля утраты горечь с беглецом,
Который, ко всему, и сам не знает,
Что заставляет его вдаль стремиться
И подставлять ветрам своё лицо.
Да, да, Улисс, ты сам того не знаешь!
А я так думаю, что сам уход
С ему присущим пафосом разрыва
Тебя пленяет; только это мило
Твоей душе, и пафос её силы –
Забыть, уйти, уплыть за горизонт.
Но подожди хотя бы ещё день!
Мы вновь пойдём гулять по нашим нивам,
Где злаки полные, где россыпи фиалок
И маков омуты, и васильков
Кровь голубая залила поляны;
Мы будем есть душистый виноград
И запивать его водою ключевою;
Мёд золотой, хлеб добрый, козьих стад
Дар и отрада – сыр – насытят нас с тобою.
И сотни бабочек слетятся к нам на пир.
Цветок, одетый в распашонку мая
И при крыле, – вот бабочка. Махая
Своими крыльцами, они вкруг нас весь воздух
Так испестрят, что будет нам казаться,
Что ожили цветы и в жажде танцев
Сорвались со стеблей… Мы прочь уйдём,
Туда, где тополь, где ольха и кипарис
Так буйно и свободно разрослись,
Что ни единого луча не пропускают;
Где вечные прохлада, полумрак
Разгорячённые тела нам охладят
И в грот укажут путь – в тот жуткий, тайный
И бесконечно милый для нас грот,
Где рябь морская пленницей тенёт
Природою изрытого бассейна;
Где вездесущее смолкает время
И лишь Эрот игру свою ведёт
В священных, стыдных росписях по стенам.
Мы будем заниматься там любовью,
Как делали не раз, но будут внове
Взаимных ласк нам сладость и дурман.
И ты меня омоешь, словно море,
Цветущие брега мои омоешь,
И будешь в славе сопричтён к богам!»
Напрасны все мольбы. Улиссов плот
Почти готов. Осталось погрузиться
И плыть. Что он и делает. И вот
Уже героя нашего не видно
На горизонте, как ты не гляди.
В Итаку через Схерию Улисс
Задумал плыть. Семнадцать долгих дней
Он пробыл в море, по ночам следя
Медведицы, Воота и Плеяд
Торжественное по небу движение.
Когда же наступил осьмнадцтый день,
Герой наш, наконец, увидел землю.
Но море стало бурным и разбило
Улиссов плот, а сам Улисс был брошен
На скалы острова и там чуть не погиб.
Но вынес Палемон его на берег.
Лежал он там промокший, измождённый,
Издрогнувший от холода и горя.
Когда же, наконец, пришёл в себя,
То так сказал измученному сердцу:
«Терпи, герой, терпи! Улисс, терпи!
Достаточно терпел ты в своей жизни.
Ты столько вытерпел, что нет тебе пути
Иного, кроме как вперёд, в отчизну!
Теперь она должна существовать!
И если раньше то была одна мечта,
То ныне своей болью и терпеньем
Ты вызвал её к жизни, дал ей плоть.
Нет, мне теперь иначе, как вперёд
Уже нельзя! Там, дальше, будет видно
Что делать. А теперь одно – согреться!
В опавшие оливковые листья
Не плохо бы зарыться с головой.
Душе уснувшей осень станет домом,
Пусть временным, но тёплым и укромным,
Каким не станет никогда дом мой».