Реабилитация

                Центр реабилитации вместо диссертации

Почти все события этой повести
И описанные в повести горести,
Честно, взяты мною из головы,
Никак не чураясь общей канвы.
Иначе мне не достало здоровья,
И моей на зоне пролитой крови.
Но, не призову я Русь к топору,
Давно проходили мы эту муру.
Надо, чтоб народ был доволен,
Хочу, чтоб страна жила на ять,
Прошу, господа, о доброй воле:
Претензий мне не предъявлять.


Развелось всяческих центров немало,
Видно, необходимость такая настала.
В России сегодня их больше пятисот,
Если ж статистика наша не подведет.
Вас от напасти излечат, если не врут,
И даже денег за это с вас не возьмут.
Вот под Лугой есть бывший дурдом,
Где будто, лечили нелегким трудом.
Кстати, в Усть-Луге действует порт,
Который прибалтов бросит за борт.

Поступали мы в центр добровольно,
О будущей жизни не зная довольно.
Знали мы только: нельзя там курить,
Нюхать наркотики, колоться и пить,
Нельзя воровать и старшим грубить
И запрет с женским полом дружить,
Да просто с девчонками поговорить,
Даже нельзя говорить нам «спасибо»,
Когда к нам на стол подает она рыбу.
В общем, сложно на центре прожить,
Нельзя общаться обыденным матом,
Повсюду ходить с младшим братом,
Нам нельзя уйти с территории зоны,
В случаях все же нам разрешенным,
Нас контролирует начальник отряда,
И, конечно, охраны большая бригада.
Читать надо лишь священную Книгу,
Остальное, парни, большую вам фигу.
Никаких тебе электронных устройств,
Чтобы не было нервных расстройств.
Оказалось, что на деле не все довели,
И что вокруг пальца нас всех обвели.
Алкоголиков там и бедных наркошей
Загоняют работой,  как, блин, лошадь.
В центре нам всем не давали глюкозу
И лекарства, пусть в маленьких дозах,
Ведь лекарства - это большой дефицит,
И слюной, если хочешь, лечи дерматит.
На зоне вовсе не ставили нам эсперали,
О защите и психологии мы не мечтали.
А ведь перед самой в центр отправкой
Лекарства и вещи по списку я закупал,
Собирал разные медицинские справки,               
По приезду на зону на КПП все сдавал.
Там в обширном нам выданном списке,
В духе приказа, а вовсе не для отписки,
Было мыло, простыни и даже мочалки,
Были шампуни, полотенца и рукавицы,
И лекарства, которыми можно упиться.
Вот всего этого больше не видели алки.
Но, если пошло на бомжей, то не жалко.
У меня вот недавно зуб страшно болел,
Нет пенталгина – мне фельдшер запел.
Ерунда. Я без этих лекарств обойдусь,
Обыкновенно я водкой живу и лечусь.
На зоне есть лишь фельдшер и санитар,
Думают, этого хватит для жителей нар.
Если надо, нас - в больницу, но платно.
И не все из нее возвращались обратно.
Как-то товарищу расплющило бошку,
Жил в больнице совсем он немножко.

Было, шмонали по полной программе,
И вот, наконец, оказался на пилораме.
В центре по жизни  слышишь угрозы,
Да сплошные народа кровавые слезы.
Здесь лишь до ночи глубокой работа               
До седьмого, восьмого липкого пота,               
От зари, хоть с перерывами, дотемна,
Как же, парни, нам всем надоела она!
Есть небольшой перерыв на молитву,
И снова вперед, как будто бы в битву.
Не вздумай там, на минуту присесть,
Ведь ночные наряды на зоне-то есть,
Коль и нарядов вам покажется мало,
На этот случай есть ночные авралы.
Там забыты законы об охране труда,
Всякие Кодексы это вообще ерунда.
Я помню те, кто у нас воры в законе,
Говорили, мол, здесь недетская зона.

Перед побегом припомню я сутки,
Этого дня не забуду я ни минутки.
Тогда мы пахали до позднего часа,
Наконец-то закончили, Богу - ура!
И я с трудом  доплелся до матраса.               
Кажись, что к утру только-только,
Как ты упадешь на жесткую койку,
Когда тебе, крикнут, в ухо с утра -
Подъем! Давно просыпаться пора!
Эй, мужики, шевелись пошустрее,
Срочно бегите к пилораме скорее,
Давно там уже вас ждет самосвал.
И плевать, что ты ночью не спал,
Едут- то черные к нам лесорубы,
А они все нетерпеливы и грубы.
Зато лес у них дешевле намного,
Они ж ездят по тайным дорогам.
Машину вот быстрее разгрузишь,
После работы завтракать будешь.
Мы пилораму запишем в расход,
Иначе вы здесь не протяните год.
А у хозяев всегда по жизни аврал,
Нужен им всем позарез материал,
И на строительство баньки и дачи,
Срубов колодцев и другие задачи
Уже поджидает ужасно сердитый
Возле крылечка хозяин небритый,
Нужны ему срочно доски и бревна,
Его зубы от злости жутко скрипят,
А за ним, словно по ниточке ровно
Охранники в стойке красиво стоят,
Ждут, озираясь, опоздавших ребят.
Скоро туда  подъехала серая Волга,               
Вслед за нею пришел наш самосвал.
- Что ж вы, парни, пилили так долго,
Я тут два часа вас, однако, прождал-
Хозяин рассерженный  грубо сказал.
Отвечаем мы тихо себе в оправданье:
Торопились мы, мол, как на свиданье,
Да вот заблудились все же маленько:               
Не одна же в районе  тут деревенька,               
А мы-то тут точно у вас в первый раз.
Выдал хозяин рукою охране отмашку,
Заодно опрокинув, в горло рюмашку,               
Ну, уж  ладно, сгружайте - это приказ.
Записал сумму долга себе на бумажку.               
Но, сразу не стал брать с нас эту пеню
В честь радости: своего дня рожденья.
И так как, в законе они значится воры,
Впредь приказал соблюдать договоры.
Хозяину мы доски и бревна сгружаем,
В центр родной,  наконец, отъезжаем,
Как только машина приехала в «Ребу»               
То вот тебе раз! Там нас вместо хлеба
Давно уже ждет срочный новый заказ.
Пилорама, торопись быстро на выход
Хватит, ребята, кому-то там дрыхать.
И быть может, вас хозяин накормит,               
Если, конечно, сработать по норме.
Шли мы, шатаясь, на чертову раму,
Проклиная в душе не раз эту драму,
И каждый из нас подумал не вслух,
Переводя от трудов тихонечко дух:
Вот это, ребята, вообще, беспредел,
Так, запросто можно сгинуть от дел.
Потогонной назвали такую систему,
Больную коммунисты тронули тему,
А мы ведь лечить собирались запой,
Отнюдь, не просились мы на забой.
По специальности я стал алкоголик,
И я напивался временами до колик.
Когда-то давно ведь я был офицер,
Во всем подавал пионерам пример.
Но, ребятки, я шефу все же, не раб,
Чтобы без денег обслуживать жаб.
Если бы я на обычной раме пахал,
Тысяч бы тридцать легко получал.
Вот решила тогда пятерка парней
Двинуть из зоны в леса поскорей.               
Повезло, что у любимой конторы
Нет ни охраны, ни глухого забора.               
Благо у края леса стоит лесопилка,
Вот в этот лес побежали мы пылко.
Вам расскажу по порядку я небыль,
Как мы ночными, глухими часами,
Бежали болотом и густыми лесами
С Люцифером, проклятой «Ребы»,
Словно б погоней загнанный тать.               
Целую жизнь бы нам ее не видать!               
Бежали лесами вместе мы прытко,
Чтоб не попасть под тяжкие пытки,
Эх, блин, мать, твою в душу мать!
Но, я, же ведь, утром, по телефону,               
Который на время увел у патрона,               
Попросил, звук, убавив на полтона,
Я дочку встретить меня на машине,
А к центру она так и не приезжала.
Но, потом дочурка мне рассказала,
Дырка будто б случилась на шине.
Также дорог она местных не знает,
Ну, так, пусть мой пахан отдыхает.               
Видно, что зря на последние бабки
Экономя, и чуть не вытянув лапки,
Дочке подержанный фордик купил.
И зачем только я эту дочь породил?
Вот бы ударить резко дочку по уху,               
Пусть заплатит сполна за фордуху.
Только я ведь еще не полный дебил
И с детства своих дочерей я не бил.
Вот спасибо, тебе, родная дочурка,
Бреду по лесу,  как голодная чурка,
Спотыкаюсь, словно мишка шатун,
Верно, скоро наступит мне карачун.
А поутру отряд вообще разбежался,
Я один среди темного леса остался,
Лишь бы только я псам не достался,               
Чтоб толпою нас не взяли бандосы,
К одному всегда меньше вопросов,
У директора  псы  на длинной цепи,
Ты, стиснув челюсти, беги и терпи.
Они на джипах, а мы же пешочком,
Надо вырваться, оторваться и точка.
Но, однако, как мы все не старались,
Все ж таки трое бандитам попались.
Это, по слухам, я через годик узнал:
Парней поджидал печальный финал.
До сих пор они тупо пашут на дядю,               
Дорогого директора прибылей ради.

Вот я, наконец, прошел погранзону,               
Увидел: вдали, проезжают вагоны,
И пишу я, парни, горькую повесть:
По рельсам промчал скорый поезд
Из города Талина в мой Петербург.
Печаль не опишет мою драматург.
Шагал  я, ребятки, однако, немало
Километров несчетных по шпалам,               
У меня ведь в карманах нет бабок,               
Их иметь нам властью  запрещено,
От них человекам искушенье одно,
В наказанье мне нос, строго на бок,
Не хотел отдавать я братьям рубли,               
Расстаться мне с ними они помогли.               
Но, еще они часы у меня отобрали
И сотовый, блин,  родной телефон,
Чтоб мы время от старших узнали.
Вот это, воистину, проклятый сон.
Нет, конечно, в карманах и спичек;
Я ж как вольный стрелок без яичек.
Впрочем, нету ни одной папиросы,               
Так что, нету у матросов вопросов.
Золотые кресты у нас тоже изъяли,
Чтобы мы вдруг кому не продали.
Шагал я целых два дня и две ночи,
В это время, когда, между прочим,               
И с водой и едой уж было не очень.
Жаль, что мне нечего было продать,
А как хорошо бы маленько поддать,
Знаю, какая тогда была б благодать!
Только вот зря на ходу размечтался,
Потому что, погоне чуть не попался,
Но, однако, сумел я от псов убежать,
Меня-то не просто собакам догнать.
Они  мне, ребята, слегка намекнули,
Надо чтоб срочно, меня им вернули,
Чтоб я по гроб там до смерти и жил,
Потому, что народ я в центре мутил,
Что будто на деле, я бес, коммунист,
Надо меня, поскольку, я скандалист,
Скорей без суда, отправить в расход,
Это, истинно, будет правильный ход.
Свернул на дорогу к Сосновому бору,               
С дороги на Питер уйти было в пору,
Опасаясь засечек, пил я воду из речек,               
Потом по оградам, хоронясь от засады,
Собирал я малину, смородину ягоду ел,
Благодарный, за то, что покудова я цел.
А потом, озираясь, я  бычки подбирал,
В ближнем лесу, спотыкаясь на кочках,
Чернику и голубику, и грибки собирал,
Грибов очень мало, мне в жало попало.               
Желудок мой бедный постоянно урчал,               
Поскольку жара, тяжелая, грубая пища,
Вот, как последний бродяжка и нищий,
Я ел конский щавель, и в поле ячмень,
Живот свой потуже затянул на ремень,
Раз больше мне нечего было пожрать,
Видел, правда, однажды серого зайца,
Но, его, же не подстрелишь из пальца.               
Вот ситуация, блин, мать в душу мать.
Так в Ленинград пробрался болотами,
Хотя и давно я не командовал ротами.               
Ночью лег в лесу под мощной сосною,
Укрывшись, плотнее, свежей листвою.
Разместившись удобней так на ночлег,
Спел тогда песню про удачный побег:

Неподвижно лежал,
Еле слышно дышал,
Но, вскочил и бежал, бежал.

Как собака устал,
И не спал и не жрал,
Но, бежал я, бежал, бежал.

А за мной по лесам
По горячим следам,
Погоня гналась по пятам.

От нее уходил,
Выбиваясь из сил,
Но, твердил я, твердил, твердил:

Ты обязан уйти,
А не лечь на пути,
Чтобы жизнь от смерти спасти.

Если ты не уйдешь,
Если ты упадешь,
Пропадешь, пропадешь, пропадешь!
               
И я под песню свою незаметно уснул,
Как будто бы впал в недельный загул.               
Накрылась невольно, однако, малина,
Потому, что ночью, грянул  дождина,
Дождя месяц, однако, ждала природа,
Будто прорвало вдруг дно небосвода.               
И почти, что до нитки вмиг я промок,
А все же жаль, что не выдержал срок.
И болел, недобитый, бандитами нос,               
А поутру неожиданно грянул понос,               
Похоже, меня охватил сильный жар,               
Но, все же, я считал, что снова усну,
И вдруг молния ударила в эту сосну,
Ну, и начался сразу сильный  пожар,               
Из лужи я кепкой воду долго таскал,
Лапником ели я пламя рукою сбивал
Ничего себе, значит,  в лесу я поспал,
А без добра нет и худа, кто-то сказал,
Ведь даже понос мой куда-то пропал.
От ветки горящей я бычок прикурил,
Вмиг кайф настоящий быстро словил,
Понимаешь, полгода совсем не курил.
Пока, как лесник, боролся с пожаром,
Организм как-то справился с жаром,
Одежда прогрелась, просохла на мне
В общем, к утру я снова был на коне,
И неспешно я далее двинулся в путь,
Хоть и болел мой желудок чуть-чуть,
Верно, в России любому светит сума,
Но уж лучше она, чем крутая тюрьма.
Но вот с высоты очень маленьких гор,
Наконец-то увидел Сосновый тот Бор,
Где, как нам известно, электричка идет,
На входе перрона контроль вас не ждет.
Наконец я услышал протяжный гудок,
Эх, блин, жаль, что не выдержал срок.
Часа через три пришел я к платформе,
Где контроль, взглянул для проформы,
Уселся я в крайний от контроля вагон,
Наконец попрощался со мною перрон.
Потом по вагонам по старой привычке
Вдоль всей этой большой электрички,
Бежал от охраны, они бежали за мной,               
Будто б, в вагоне бдит строгий конвой,
Прыгнул с подножки, не по шарошке,               
По ходу движенья, словно в романах,
Об убежавших шпионах и хулиганах.               
Упал я на шпалы, кровью капая алой,
Итак, опять получил я кровавый урок,
Все же, жалко, что не выдержал срок.               
Полосою штанов рану перебинтовал,
Версту-другую я с трудом прошагал,
И на следующей большой остановке,
На бетон я уселся, близко от бровки,               
С нетерпением там состав поджидал,               
Бог милосердный, как я жутко устал!
И старушка седая, мне головою кивая,
В железнодорожной, трепаной форме,
На полуразваленной  этой платформе               
Спросила:  что же случилось, сынок?
А я признался, что не выдержал срок,
Что нет ни копейки у меня за душой,
А нога ж так болит да торопит домой.
Бредням поверив, больного пьянчуги,
Сбежавшего с зоны из-под Усть-Луги,
Со слезой на глазах, дала четвертной,
И я ей поклонился, ведь я провинился,
Ясно мне, что в жизни, бедует, порой.
Это ж  предметный, наглядный урок,
Как мне жаль, что не выдержал срок.
А я все рассказывал доброй старушке:
На зоне меня превратили в зверушку,
Был я в центре крутые лихие полгода,
И вот наконец-то здравствуй свобода!
Не курил я полгода, не пил я там тоже.
Услышал беседу мужичок, помоложе,
И с улыбкой сигаретой меня угостил,
          Я затянулся, в ответ ему улыбнулся,
   Подумал, что мир удивительно мил!
И снова я уверенный кайф, заловил.
Вот мужик пожилой, сердобольный
Жизнью своею ужасно довольный,
Четверть стакана мне спирта налил.
Быстро выпив эту четверть стакана,
Я сразу легко провалился в нирвану,
Понял: в мире людей много добрых,
И что не все вокруг злые, как кобры,
Тогда слегка захмелев, я начал опять               
О жизни пошлой своей размышлять.
               
Продержаться бы на зоне мне годик,
Они ж обещали, что вылечусь вроде,
Еще обещали мне счастливую жизнь.               
Развлечений на зоне всегда завались:
Так встреча с родными в Усть-Луге
Один раз за полгода позволена нам,
Если ж, конечно, ты угоден властям.
Допускались в центр даже супруги,
Им же целые сутки дали на встречу,
Чтобы потом вспоминали тот вечер.
Для них в центре были люкс-номера,
Чтобы не в бараке проводить вечера.
Ах, как свидания я этого дожидался,
Но, все, же в бега я из зоны сорвался.
Думаю, кстати, все это пустые мечты,
Там ведь начальство все чисто скоты,
Захотят и свидание мне они запретят.
Там я был всего лишь  раб пилорамы,               
И мной управляли наркоманы и хамы.
Унылое рабство как в стране пирамид,
Об этом писал Марк Твен и Майн Рид.
Лишь на зоне звали меня не дядя Том.
Да не пил я галлонами огненный ром.               
А алкоголиков в центре все-таки мало,
Чтоб против общества высунуть жало.               
И пусть я страшный  алкоголик - урод,               
Но, вряд ли я там продержался бы год,
У меня ж и друзья-то ведь все алкаши,
А других  не надо для широкой души.
Работать, конечно, им было неладно,
Долго выдерживать ночные наряды,
Для здоровья тоже весьма накладно.
Попробуй сам пройти все круги ада!
Я  трудился от зари и до новой зари,
Будто я взялся выиграть крутое пари.
То падает вдруг бревно мне на бошку,
А то кто-нибудь у нас уведет плошку
С последней на всех холодной водой,
Нельзя материться, так просто завой,
На пилораме-то нашей нет водовода,
Кто же визировал проект пилорамы?
И я надеюсь, что это не милые дамы,
А то убил бы я точно  такого урода,
Мы ведь во время нелегкой работы
Без этой водички заливаемся потом,
Хочешь, ныряй в ближайший обрыв,
Ну, может, и не было вовсе проекта,
Обошлись без проекта эти субъекты,
Но за водою можно лишь в перерыв,
Куда со старшим мы ходим  гурьбой,
Вот порядки в центре - просто забой.
Перерыв всего лишь один, за полдня.
Мама родная, обратно роди ты меня.
Если будет вдруг травма или пожар,
Или хватит кого-то сердечный удар.
А кто получит за это, за все гонорар?
У нас-то аптечки и телефона же нету,
Но, пилораму ж  проверяют  секреты,
Как там идет трудовой наш процесс?
Не сдернул ли кто-то тихонечко в лес?
На пилораме не ведают, что такое ТБ,
Ты будь благодарен  злодейке-судьбе:               
Мимо осколок пилы прилетает к тебе.               
Рукавицы и каски мужикам не нужны,
Ударит бревном, вот вам сладкие сны.
Там на ППБ денег не тратят задаром,
Верно, директора не пугают пожары,
Но, повсюду навалом труха и опилки,
В общем, к пожару есть предпосылки.
Огнетушитель там не один не поверен,
Безответственность в полном размере.
На эстакаде рельсы- то разных высот,
Ворочай-ка ломом ты давай, обормот.
И ни к чему вам, блин, транспортеры,
У нас же в избытке всегда волонтеры.               
Ну, если уж  краном бревна сгружают,
То площадку,  веревкой не ограждают.
А пилорама-то крыша с одною стеной.
И хорошо-то там будет лютой зимой!
Производство как в пятнадцатом веке,
Вот вам забота директора о человеке.               
Директор заказы нам крупные гонит,               
А деньги  всегда и на всем экономит.
Но, для редких комиссий различных
У директора  всегда много наличных,               
Да, ребятки, шеф это хваткий мужик,
Его не возьмешь ты, просто, на пшик.
А по национальности  босс - армянин,
И живет в хоромах, как тот дворянин.
Шеф - богатый, блин, крутой упырек.
Вот хорошо, что я  не выдержал срок.
Однако же, директор вовсе не плакса,
И на все заказы, у шефа круглая такса.
Но, не коммерческий - уверял патрон,
-Наш центр, а благотворительный он.
От  перерасходов обойти, чтоб закон
Древесину у черных берет лесорубов.
Но, жаль шефу, что растет мало дуба,
Нам привозят все больше сосны и ели,
Правда, березу грузили на этой неделе,
Ну, а нам все равно, отчего мы потели,
Шефу ж важнее, чтобы мы не балдели.
А мне-то давненько уже за сорок пять,
И не тяну я, конкретно, ребята, на ять,
Не хочу перед шефом в стойке стоять.
То повар первое нам опять не досолит,
То мне сходить по нужде не позволит.
Начальник столовой нарядом доволен,
Это его досконально исполняется воля.
А меня ж измучил мужской простатит,
Да временами в низу живота все болит.
А если  же выйду я, куда без младшего,
Тогда и поеду, возможно, я в Левашово,
Где жертвы репрессий когда-то зарыты,
Ведь будет тогда у них все шито-крыто.
Мне же ночью нельзя одному в туалет,
Заловит охрана  и, пожалуйста, привет!
И, не жалуюсь, парни, я на злую судьбу,               
А видал я начальников разных в гробу!
Если из дома вдруг получишь посылку,
Тогда уж начальники набросятся пылко,
И могут посылку совсем тебе не отдать.
Мол, там запрещенные были предметы,               
И, пожалуй, обжалуй кому-нибудь это.               
Спасибо, директору, мать в душу мать!
Мне говорят, посылка вышла в общак,
И, все, же на общих с отрядом столах,
Я не видел того, что послал нам Аллах.
Мне из дома самому вдруг присылали
За целых полгода  две - три передачки,
Посылки при мне второпях открывали,
Отзывая на час от надоевшей мне тачки,
И сдавали их тут же, на центре в общак.
Нет, парни, здесь что-то, я знаю, не так.               
Говорят мне потом, что Господа, ради,               
Отвезли мы посылку, будто, в детсадик,               
Ребятки видали, когда они разгружали,               
Как много посылок на крылечке  хача.                Вот и ударила в мозги тогда  мне моча,
Пусть они отожрутся, пусть подерутся,               
И продукты костью станут им в горле.
Персонал-то у шефа жутко прожорлив.               
Я на них не в обиде, в гробу я их видел.
И пусть они доедают чужие продукты,
Ныне прощаюсь: до свидания, фрукты!    
Начальников кормят неплохо отдельно
По норме совсем, почти беспредельной
Прямо,  как в лучших в Европах домах.
Вовсе не это являлось на наших столах.
Но нам нельзя телевизор, газеты ни-ни,
К телефону на вахте пройти не рискни,
В общем, по жизни, духовный застой,
Хоть уж действительно псалмы запой,
Знай себе, как только, молитвы бубни.
Я бывший партиец и УМЛ я закончил
Лет через пять, по окончании «Бонча»,
Лет пятнадцать я партвзносы платил,
Пока Ельцин компартию не запретил.
Имел я партийных взысканий немало,
Все из-за водки, что мне в жало упало.
И на собраниях часто меня разбирали,
Даже выговор строгий мне объявляли.
Но, я, же верил в победу Маркса идей,
И, точно не верил, что  Ленин-злодей.
Ума своего до конца еще не лишился,
От Господа - Бога вообще не тащился,
Хотя, как все, я, в зоне крестик носил,
Это не означает, что Бога я полюбил.
Когда маленьким в детстве крестили,
Моего разрешения ведь не спросили.
Понимаю, что сейчас нет уж морали,
И вера поможет их шишкам едва ли.
Я ж  закончил, однако, три «вышки»,               
Начальникам это всем до покрышки,
Они не дают мне цивильные книжки
Пусть раз в месяц, в свой выходной.
А церковный язык-то мне не родной.
Лет двадцать пять состоял я в рядах,
Служил в Союзе вовсе я не за страх.
И, наверно, я зря читал литературу,
Там же Маркса чтут за макулатуру.
Приходилось Маркса мне изучать,
Теперь лишь Библию, так ее мать!
Начитался я в ней древних сказок,
И не дают мне жить без подсказок.
От Библий на зоне ломятся полки,
Только в жизни от них мало толка.               
На «компе» там нельзя постучать,               
Чтоб интернет я мог подключать.
Просто на деле духовный застой,
Хоть и в правду ты псалмы запой,               
Вот ситуация - мать в душу мать!
Если в зоне застучат тебя с бабой
На передок  немножечко слабой,
Потом и вовсе костей не собрать.
Ну,  мне-то всякие местные бабы,
Все равно, что от Эльбы до Лабы,
А что говорить мне с ними нельзя,
Мы перебьемся, не велики князья.               
Думаю все же, смотря в эти рожи,
С паучками и с паутиной на коже,               
От обезьяны, несмотря на изъяны,               
Они, в основном, далеко не ушли:
В мозгах наркоманов только нули,
Пусть себе их зомбируют дальше,               
Я не желаю терпеть этой фальши,
Да, не пел я со всеми Богу осанну,
Мне-то по жизни хватило Афгану,
К чему ветерану чертов псалтырь,               
А тем более, Иегова, чисто, упырь,               
Готов я на центре честно работать,
Но, не по нормам всех тех идиотов.               
Религия ваша мне почти ни к чему,
Лучше в обычную я сяду тюрьму.
А если на псалмы ты не встанешь,
Так ночью наряды отбарабанишь,               
Блин, ведь надо, кому-то с отряда               
Мусор и гадость с дорог убирать,
Все остальное шефу было послать.
В центре в итоге тишь-благодать,
Вот уж,  идиллия мать твою мать!               
В зоне за случайное крепкое слово
Съесть живьем друг друга готовы,
Ведь, ежели больше будет нарядов,
То больше будут начальники рады.               
Живут-то они за высоким забором,
От наркокурьеров роясь по норам,
Заодно скрываясь и от прокуроров.

Наркоманы, в натуре, все ж холуи,
На все их приказы скажи  им «Уи»,               
Раз пораньше прошли они « Ребу»,               
Иные из них, так по нескольку раз,
И для нас их кивок, будто, приказ,
Поизмываться над нами им треба.
Начальники ведь страшно боятся               
В Петербург и  на час показаться,
Потому, боятся подсесть на иглу,
И погрузится в привычную мглу.

А на раме начальник был капитан,
Охранял капитан раньше Гохран,
После попал он в Госнарконтроль,
Там и пришлось отыгрывать роль.
И подсел на иглу, блин, по службе,               
Когда с дилером завязывал дружбу.
Капитан под два метра был ростом,               
С таким парнем сладить не просто.               
На голове была полицейская кепка,
Он нас может воспитывать крепко.
Ведь он очень сильный, здоровый               
И со страшною мордой, багровой.
Его помощник служил и в Кремле,
Но, прочно сидели они все на игле.
А отец-то у зама вообще генерал,               
Что же сын наркоманом-то стал?               
Кличка помощника была фашист,
Я дрожал перед ними будто лист,               
На руках у них везде наркознаки,
И уж это, ребята, вовсе не враки,
На груди-то у зама святой ореол:
А со свастикой Германский  орел               
И как символ, дающий прогресс,               
Также святые эмблемы войск СС,
А в перерывах недолгих в работе,
Он о здоровье в постоянной заботе:               
В руках у него часто, блин, штанга.
Отец у него - босс  высокого ранга,
Ну, и мать у него была тоже шишка
В бывшем когда-то отделе ОБХСС,
Не какой-нибудь мелкий воришка.
А перед обедом зам всегда налегке
С усердием отжимался на турнике.
На руке-то у зама, блин, флегмона,
И вволю попил зам кровь гегемона,
По телу-то крупному вен не видать,
Говорил, приходя, блин, с  работы:
Вам не понять, алкаши – обормоты,
Потому, что твою, богу душу мать,
Демонстранты все пляшут в глазах,
Как  хотел приглушить я свой страх.
Вот как вколешь шприц себе в вену,               
В настроении сразу идут перемены.
- Ну, и как же успевал ты в работе?
Уважительно нашего зама спросил.
Ерунда, таких половина в той роте,
Где я недавно в Кремле послужил,
Главное – я точно приказ исполнял.
В ответ заместитель твердо сказал.
По званию зам был только прапор,
Но, заставлял отдавать ему рапорт,               
Ну, а я по званию был ведь майор,
А он мне часто выносил приговор,
То наряды ночные строго объявит,
А то на брусьях отжаться заставит.
Афганский китаец мне дал кликуху.
А мне хотелось его треснуть по уху,
Но, на центре драться вовсе нельзя,
Запрещают, ведь, это наши князья.               
Проще творил он, блин, беспредел
И с отрядом делал он все, что хотел.               
Я не знал, как мне от них отвязаться.               
Может, лучше с жизнью расстаться?
Нет, ребята, вы вовек не дождетесь,
Сами быстрее от передоза загнетесь.
Они говорили про винт и черняшку,
А я вспоминал свою старую фляжку,
Мне ведь наркотики - просто пустяк,
Ведь не наркоман  я, а просто синяк.
О таких людях, как я, поется вот так:

   Сдружился я с зеленым змеем,
   Спелся с ним навеки, навсегда.
   И алкогольными парами вея,
   Пролетят мои недолгие года.

   Но, не жалею я об этой дружбе,
   Ведь давно уж молодость ушла.
   Змею, как любому зверю нужно,
   Ну, хоть немного ласки и тепла.

    И с годами становлюсь я злее,
    Всем известно: пей или не пей,
    Что в борьбе с зеленым змеем,
    Побеждает, безусловно, змей.
               
Зам балдел от металлистов тяжелых,
В полк президента вышел из школы.               
Я отца его видел, он меня не обидел,
С благодарностью жал он мне руку.
Говорил,  маршал скучает по внуку.
И подарил он внуку лично мобилу,               
Чтобы внук работал в полную силу.               
Наш заместитель по личной охоте,
Просто горел на этой, блин, работе.
Мечтает вернуться скоро в систему,
Чтобы закрыть с демократией тему.
Мечтает скорее облапить дубинку,
Чтобы почесать оппозиции спинку,               
Если же схватит наш зам автомат,
Тогда  сам черт ему будет не брат.               
Только вряд ли ему отец подсобит,
Он подхватил перед зоною СПИД.
Медики часто в центр приезжают,
Нашу кровь на СПИД проверяют.
Был у нас татарин знатного рода,
Не отдалялся от простого народа.
Вместе со всеми он пел и шутил,
И  со всеми он СПИД подхватил.
Милая Усть-Луга, красивая река,               
Многих там Вичуга убила на века.
               
На воле-то нами командует баба.
Она у нас вроде, будто, прораба.               
Лет десять лечилась  от  СПИДА,
Называли мы эту женщину Лида,
И никогда на нее не имели обиды.
А вообще она была вовсе не дура,
И у Лиды весьма неплохая фигура,               
Но, не проходит  у Лиды  халтура.
Она цены на доски и даже обрезки,
И любую другую, блин, фурнитуру
Считает по быстрому, очень резко.
От хозяина деньги пачкой получит,
Потом их шефу с улыбкою вручит.
Иногда в своем доме нас собирала,
Пирогами с вареньем там угощала.
И еще приятные бывали моменты,
Когда о Христе видали мы ленты.

За столом рядом сидел дядя Вася,
На условия зоны был он согласен.
А когда стоял старшим  по кухне,
Бывало, что отсыпал мне сольцы,               
Вот бывают на свете еще удальцы.
Я вот без соли немножечко пухну,               
А ее же нельзя тем, у кого гепатит,
Ведь медицина этого нам не велит.               
Без замечаний, отработал он срок,
Ждал дядя Вася последний звонок.               
А когда истекал реабилитации год,
За пенсией в банк шел он в поход.
Вместе мы провожаем  его к КПП,
И здоровья желаем и те - де и тепе.
Он нам помашет за забором рукой
И быстро исчезнет вдали за рекой.
Идет километров он двадцать пять,
Хотя возраст уже шестьдесят пять.
До большого он бредет полустанка,               
Туда где есть отделенье Сбербанка.
Но, с трудом поднявшись из оврага,
Он снимет в кассе всю пенсию за год,
И не удержавшись от крайнего шага.
Вася снимет в кафе немаленький зал,
Ну, уже дальше будет полный завал,
Собирается быстро на халяву ватага.
Гуляет с ватагой Вася с утра до утра,
И всю ночь раздаются крики «Ура!»
Тек рекою коньяк, ждет в бочке икра.
Жаль, что пройдет лишь недели две,
И кончается радость у него в голове.
Пусть ватага кричит ему: -  молодец!               
Все ж всем деньгам приходит конец.               
Пропивал все, что за год накопилось,
Но, хоть неделю хорошо ему пилось.               
Добровольно он в центр возвращался
И снова на годик с водкой прощался,
С последней бутылью он шел на пупе,
Но, водку, конечно, отбирали на КПП.               
Говорили: ты дядя Вася и те-де и тепе.
И дядя Вася садился со мною за стол,
Но, не зря ему дали кличку «прикол»,
Взглянув на меня,  грустно вздохнул:
Как все-таки чудно я вновь отдохнул,
И не мучил в селе меня женский пол.
Нет, не зря ему дали кличку «прикол».
Ведь одна самогонщица рядом живет,
Она когда - никогда дяде Васе нальет.
Смеялся над этим добрый наш хачик,               
Даже скакал он как резиновый мячик,
Говорил: дядя Вася-это наш человек,               
И протянет на центре он цельный век.
 
В общем, всяких - разных там увидал,
Но, вам, не про всех я еще рассказал.
Например, один чел по-черному пил,
Он этим летом трактор в реке утопил.
Узнали: не мог он сдерживать норов,
Тайно от всех в лесу поел мухоморов.
Был там бывший майор - спецсутенер,
Был молодой лейтенант - стриптизер.
И оба они, верно, от стыда и безделья
Прочно подсели на сатанинское зелье.
Проживали два бомжа мелкого роста,
И с ними мне сладить было непросто.
Но, они солью иногда меня угощали,
И мы командою гномов их называли.
Но, летом эти бомжи, между прочим,
Каждый год отдыхали в районе Сочи.

Вот один наркоман на кресле катался,
Но, на кухне тот друг был при делах,
А чтобы о страсти никто не дознался,
Было, ширялся он в собственный пах.
Через год от уколов в полном итоге,
Отказали у парня обе здоровые ноги.
Все храбрился: мол, это еще не беда,
И однажды отъехал от нас навсегда.

Был по жизни со мной всегда рядом
Знаменитый штатный комик отряда.
Не наркоман он или там алкоголик,               
Но, над ним все смеялись до колик,
Хотя и сказал он мне как-то разик:
На дискотеках ел колеса «экстази».
Но, однажды на побег вот решился,
И в трусах в ближний лес он пошел,
Однако в болото в лесу провалился,
Ладно, охранник его быстро нашел,               
На всех основаниях на зоне он жил,
Так как диагноз он имел – имбецил.
Мать-то у парня была бизнес-леди,               
А сынок мешал ей рваться к победе,               
Ну, тогда, когда чадо ее доставало.
Она ж его в центр, бывало, сдавала.
А клоун плясал и задорно смеялся,
Пел нам песни группы Диппёпелс,
Порой нам показывал голую попу.
Ну, и со всеми в засос целовался.
Только мы его вовсе не обижали,
Из под бревна всегда вынимали.
Ну, а он себе перевязывал раны,
И  на раме плясал будто пьяный.
Объяснить, где по размеру доска               
Для него и для нас-то была тоска,               
Ведь не в себе был он немножко,
Забывал  вот в руки взять ложку.
Ну, так что же с него было взять,
По интеллекту ему было лет пять,
Хотя-то на деле, было за тридцать,
Ну, а клоун продолжал веселиться.
Было: директор его соком напоит,
После за руку к туалету проводит.               
А кличка у парня была - «рыжий»,               
Отдыхал он  с мамашей в Париже,
Имбецилия, мой друг, не излечима,
Поставил диагноз доктор, из Рима.
И разрешали ему даже рыбу удить,               
Нам надо было за ним проследить.
Плавать же, впрочем, он научился,
И с разбегу на воду пузом ложился.
А недавно за сыном приехала мама,
Вот снова взяла перерыв мелодрама.               
Провожали тепло его все наркоманы
Им,  наркоманам, нельзя без обмана.               
А, может, и, правда, сильно любили,
Раз по ночам убогого вроде не били.
А когда они плотно, бывало, поели,
То такую вот песню часто нам пели:

       Не Эйнштейны мы
       И не Ботвинники.
       Каждый день умы
       У нас именинники.

       Наркоманы мы,
       И злые циники,
       И лежат нас тьмы
       В полуклинниках.               

       Из карманов мы
       Прем полтинники.
       Голых нар тюрьмы
       Мы - целинники!

Запели потом они и про чемоданчик,
Полный до верху, естественно, плана,
Ну, так пускай уж сосут они планчик,
Пока наркоманов не схватит охрана.
Говорили: очень полезна марихуана.               
Нарки песни любили петь про траву,               
Часто, и я с ними вместе как зареву:
И снится нам не рокот космодрома,
Не эта, понимаешь, ледяная синева,
А снится, блин, трава, трава у дома,
Да, зеленая, зеленая, высокая трава!
Пели о зайцах, косящих трын -траву.
Чего ж так сдалась им вот эта трава?
И где же алкоголиков наших права?
Но, я тоже знаю песенку про траву:

Была бы шляпа, пальто из драпа
А к ним живот и голова,
Была бы водка, а к ним селедка,
А остальное – трын-трава!

По мнению нарков, рай, верно, поля,
На которых растет весь год конопля.
А может, местами растут там и маки,
Пусть улетают туда, быстрее собаки.
Ну, а как-то на берегу среди торфа,               
Нашел пару ампул я из-под морфа,
Думаю: это новейший дезоморфин,
На который пошел весь пенталгин,
На него же садятся за сеанс за один,
Ну, а если кто это покуда не уловил,
Поясняю: отраву зовут «крокодил»
Но, там никогда не бросали баяны,
Ведь их весьма берегут наркоманы.
Как надоели мне, граждане, нарики,
Ведь у них ролики сели на шарики!
А с другой стороны, наверное, надо
Природе от этих людей избавляться.
И вовсе не нужно над этим смеяться,
Я думаю достойны высшей награды,
Те, кто когда-то создали наркотики.
Как наркоманы в свой рай улетают,
Они ведь буквально от счастья тают,
Даже от смеха держась за животики.               
Но, мне ведь все это просто пустяк.
И не наркоман я, а обычный синяк,
Да, я без подсказки, знаю, как жить,               
Я могу пить, а могу, блин, и не пить.               
Лишь вот никак не пойму я; доколь,               
Будут цены расти на наш алкоголь?
А торговлю им ограничивать сроки,
Наверное, забыты Горбачева уроки?
Ведь против него и поднялся мятеж,
Когда танки шли на исходный рубеж.
И дождутся ведь гады крутого конца,
Не может народ наш жить без винца.
Веселье  Руси две тысячи лет - питие,
Оно, а не труд, определяет тут бытие.               
А я вот и запил как Союз развалился,               
Мишка-то в шляпе, ЕБН же лечился.               
Однако ни разу я не присягал  ЕБНу,               
Наверное, я не был готов на измену.               
В семидесятых я присягал один раз.               
Господа ж демократы - просто атас!
Не за эту же веру я шел в офицеры,               
Вот верь, ты, пожалуй, хоть в черта,
Но, не бей ты меня, блин, по аорте,
И уважаю я храмы, если  без хамов,               
А, особенно, всяких разных рвачей,
И живущих на зонах псевдоврачей.
Недавно-сказал нам один олигарх,
Центр наш благословил  патриарх.
Полагаю, что любое грязное дело
За деньги церковь одобрит умело.               
Мне же все это, конечно,  до фени, 
Не садись, пожалуйста, в мои сени.   
И не такой уж, по жизни, я нищий,
Чтоб молитвы читать перед пищей,
У меня-то пенсия и три квартиры,
Чего не снилось моим конвоирам.

Чем подпевать церковному хору,
Может, надо мне взяться за тору?
Наверное, было бы вовсе не худо,
Мне, срочно, заняться талмудом.
Но, если евреем я все, же не буду,
Может, поверить в светлого Буду?
И если потом я не стану прорабом,
Вдруг вырасту вскоре я баобабом?
Им не надо ни табак, ни спиртное,
Вот отдохну тысячу лет я в покое.
Или ж отдаться мне культу Вуду?
Но, как я был атеистом, так и буду.
Вера – следствие умственной лени,
Согласился с этим дедушка Ленин.
Конечно, веками нам говорилось,
В перемены всегда плохо жилось.
Я констатирую с грустью порою,
Лучше всего жить в эпоху застоя!
Вот какие были на зоне делишки:               
На виллах живут важные шишки,               
Еще там живет крутой криминал,
Господи-боже, как от них я устал,               
А в коттеджах хрусталь да ковры               
И бильярды для неспешной игры.
Еще там камины, медные люстры,               
Чтоб им вечером не было грустно,
По стенкам там развешана плазма,
Чтобы хозяин не взвыл от маразма.               
И за труд наш тяжкий, кандальный,
Той камарилье чисто скандальной,
Прут ведь деньжищи - целые тыщи,               
А в Кремле-то вздыхают:  Ах! Ах!
Сколько ж заботы у них о бомжах.
Алкоголиков там лечат бесплатно,               
Предоставляют им крутые палаты.               
На самом-то деле простые бараки,
Остальное, ребята,- наглые враки.
Все это, братцы, во славу России,
Как будто об этом мы их просили!
Дайте немного мне просто пожить,
Сам я знаю, когда и что надо пить.               
Пусти ты, пожалуй, меня за КПП,
Я двадцать лет прослужил на КП,
Там и там я прожил за колючкой,
В армии  я мог пить до отключки,
Да, не считал я рубли до получки.
Мне и надо сто рублей на чекушку,
Но, не тыщу рублей, как наркушке,
Вот обещают водку за 300 рублей.
Что ж тогда вовсе ни капли не пей?
Не добавят пенсии нам ни копейки,
Ты ж, братан, алкашей пожалей-ка.
А год назад чекушка была за сорок,
Вот же какой удивительный морок!
Элитный не дорожает вот алкоголь,
Да зачем бы, спросить мне позволь,
Все нет спуску на простую закуску?
Годами на водку была святая цена,
Три шестьдесят две назвалась она,
Мы же ругали товарища Брежнева,
Ах, если б все стало по-прежнему!
Может, когда-то возвратится цена,
Если ж отнимут от рубля два нуля,
Тогда и будет фокус вам «ву а ля».
Лишь нам-то не жить в те времена.
Но, ведь шутили мы в семидесятых,
Когда были вовсе молодые ребята,
    Вот было три, четыре, пять,
    Алкашей обманули опять.
    Передайте ж тогда Ильичу:
    Нам десять рублей по плечу!
А будет и тысяча к двадцатому году,
Совсем кислород перекроют народу.
В конец одурели, господа депутаты?
И за что ВВП выдавал вам мандаты?
А теперь вот даже бутылки не сдашь,
Ни к чему здесь ненужный ажиотаж,
Вот раньше за 37 копеек пиво купив,
Сдав бутыль за 12, я шел на розлив.
Вот в шестьдесят пятом пели не так,
Я, бывало, тогда повторял как дурак:

     Товарищ, верь, придет она,
     На водку старая цена,
     И на закуску будет скидка,
     Ушел на пенсию Никитка!

Но, вернусь я к порядкам на зоне,
Где теперь меня уж не похоронят.
И все, что бригады воспроизводят,
Быстро налево с концами уходит.               
Но, пусть бьется в поту наркоман,               
Все это сливается шефу в карман.
Пусть я полгода вообще не алкал,               
А в рестораны продукты сгружал.
За что же мы так долго боролись?               
На эти же грабли мы напоролись.               
Думаю, скоро дождетесь нацмены,               
Ожидают по жизни вас перемены,               
Если даже перемены мы не хотим
Я уверен: страну себе возвратим!               
Шариков правду ж святую сказал,
Что надо сначала частью делиться,               
А потом уж с народом-то слиться.
Так сначала хорошие чуткие люди
Поднесут к вам наркотик на блюде,               
Ну, а когда паразиты вас искалечат,               
Они же, ребята, потом вас подлечат.
Однако тот конвейер работает четко,
Будто на пугале в огороде трещотка.
Не стало б в мире давно наркоманов,
Если б сильнее прижать  наркокланы.               
Ну, я вспоминаю смешной прецедент,
Как центр наш посетил сам президент.
Наградил он грамотой шефа в момент.
И недаром, однако, совсем уж немало               
Всяких грамот навешано по подвалам,
Когда же священник целовал ему руку,
Выразил Путин умело душевную муку,
Не целуют ведь руку главе государства,
Только особам, кто венчался на царство.               
В Петербурге стал наш шеф депутатом,
Летал на симпозиум в Европу и Штаты.
Хорошо хоть, он не дошел до Госдумы,
Но, однако, наделал там много он шума.
               
Так чего мне от шефа всесильного надо,               
Может, мне выпить сверхсильного яда?               
Но, вот  ядом меня очень сложно убить,               
Я ж знаю отлично, что мне можно пить.
Пил боярышник, «Котик» и «Льдинку»,               
Пил я «Трою», пустырник, «Снежинку»,
В общем, пробовал я любой очиститель,
Даже намазывал я на бутерброд гуталин
И было: в стакане взбалтывал я помарин.
Но, смерти моей не дождется мучитель.

А при Мише с водкой хватало проблем,
Приходилось замену искать алкоголю,
Зато уж при Боре было дозволено всем,
С утра пить «Рояль» стаканами вволю.
Вечером крепким «Роялем» согретый,
Народ запивал этот спирт «Амаретто»
А утром, бывали, в полной отключке,
И не все доживали из нас до получки.
На остановках навалом лежали бомжи,
Недавно, может быть, неплохие мужи.
А не зря говорил один мудрый дед, что
Лучше водки на свете вообще хуже нет!

Врачи говорили: организму полезней,
Пить  грамм  шестьдесят от болезней.
Правда, сказали: это только раз в день,
А я для эффекта пью с утра дребедень.
Но, человек, если же кое-что понимает,
И к яду он привыкает, если не умирает.
Коль ты умер, пожалуйста, воскресни,
Успеешь послушать ты ангелов песни.               
И почему же тогда возрастил я порок?               
Жаль, что я все же не выдержал срок.

Вновь красное лето бежит по полям,
На улицах вовсе не видно распутицы,               
Спасибо ж за это, родным медведям,
И лично родному товарищу Путину!               
Скоро всем счастье уж будет людям,
Спасибо ж за это, родным медведям!
А на дорогах все больше ухабов и ям,
Нет продыху нам от вонючих машин,
Лишь каждый день дорожает бензин.
И за это ж мерси, родным медведям.
Конкретно, дуреешь от сих образин.
               
Теперь-то на центре уже чистая вера,
А в 18-ом власть в Луге взяли эсеры.
Граница тогда прошла по Луге  реке,
Шастали банды и туда и сюда налегке,
Пронося алкоголь и стволы в рюкзаке.               
После чекисты организовали порядок,
Здесь лишь трупы торчали из грядок.   
И вовсе не было нашего Бога и Веры!
Но, все ж подошли господа офицеры.
Юденич считал: возьмет Петроград,
Но, этим походам он сам был не рад.
За кордон выбили белых большевики
И снова стеною встали у Луги-реки.               
А граф-то наш местный в двадцатом,               
За границу в уютный Париж укатил,               
Ведь никогда не ругался граф матом,               
Народ он, наверное, русский любил,
Но, с разбитою  армией он отходил.
За Лугой интернировали эсты солдат
В лагерях им создали подлинный ад.

А в 41-ом была тут и школа Абвера.
Прочно обжились здесь оккупанты,
Маршировали по плацу их офицеры,
А в центре готовились диверсанты,
Вовсе не было нашего Бога и Веры.
Напоследок спалили все, что горело,
Говорят: пепелище долго там тлело.
               
А после войны была там психушка,               
Вокруг центра топталась наружка,
И по палатам змеилась прослушка,
А на выходе зоны высилась пушка.
Под божий храм заложили тротил,               
Там где Власов когда-то там ходил,
Проживали на зоне врачи-изуверы,
Вовсе не было нашего Бога и Веры.
В 70-ых сюда диссидентов ссылали               
Они там, от дел в тишине отдыхали.
Ядом кололи этих всех диссидентов,
Заодно и вредных других элементов.
Но, и этому делу пришел ведь конец,
А все диссиденты въехали во дворец.
Когда в стране плохо стало с врачами,
Срочно их заменили лихими рвачами,               
Для того чтоб я там всю жизнь и жил               
И без работы на зоне всегда не тужил.

В старину приставали к речке варяги,
На ветру колыхались их гордые стяги.
Отсюда они уходили в далекие греки,
Часто с боями пересекая озера и реки.
Было несладко славянам, чуди, ижоре:
Шли грабежи и пожары, слезы и горе.
Возвышалась над Финским поморьем,
Старинная русская крепость Копорье.
Варяги, русь, шведы одно ведь и тоже,
Ведь по-фински русь и руотси похожи.
И Ям и Ивангород появились попозже.
А после здесь были ливонцы и шведы,
При Грозном приходили даже поляки,
И как все они с Русью жаждали драки,
Все ж славные были над ними победы,
Навоевались уж вволю наши прадеды.
Петр первый водил свои здесь войска,
Перевидала немало Луга река за века.
Да уж, богата история этих вот мест,
И видно, недаром народ носит крест.
               
Но, там, где работают люди армяна,               
Всегда, однозначно, все без изъяна.               
Хоть даже с зеленой тоски ты завой               
Не объедешь уж шефа ты по кривой.               
Как когда-то Петр первый Великий,               
Наш мудрейший армян ясноликий
Поднял, ребята, тот центр из болот.
Шефом весьма вдохновился народ!
Но, устроившись, как Бог на морях,
Строил армян наш центр на костях.               
Однако издержки-то все-таки были:               
Так как, трупы на Луге-то всплыли,
Только нам всем  стало ясно теперь,               
Что не бывает прогресс без потерь,               
Да уж, летал шеф много по Штатам,
И он приезжал иногда и к солдатам.
Да, на путь шеф нас всех наставлял,
Собою облик чистый светлый являл.
Только и этаким праведным людям
Без денежек, мы про то не забудем,
Нам никак ведь проблем не решить,
Пускай даже если кого-то пришить.
Да, гудели ему, проходя пароходы               
Перед Усть-Лугой хвалебные оды,               
Ну, а во всяческих желтых газетах
Писали частенько о светоче этом,               
Вот какой посмотрите он человек.
И телевиденье тут же подняло вой:
Директор воистину новый святой!               
На новую жизнь он падших обрек
Лично вытаскивал он из подвалов
Уже доходивших от ширева малых.               
Вот  читаешь ты на каждом столбе
О его знаменитой нелегкой судьбе.               
В Интернете о шефе есть уже сайт,
В общем, делишки были «олл райт»
Вот кормить стали наших получше,               
И холуям не раз повышали получку.
Те из них, кто прошел всю ту бодягу,
Не смеют из центра сделать ни шагу.
Лет десять прошло, как первые пары
Громоздились друг с другом на нары,               
Теперь вот растут у них чудные дети               
Ничего, кроме зоны, не зная на свете.
И сам губернатор  центр прославляет,               
Он всяких успехов ему лично желает,
Но, только вот материальную помощь               
Не торопятся центру выделить власти,
В этом вопросе у них полная немощь:               
То новый острый финансовый кризис,               
То дефолт, то другие страсти мордасти.
Патриарх посетил в позолоченной ризе,
Он все освятил, ну, а в денежках мизер.
Подарил, правда, центру святую икону,
А мне эта икона, как верблюду попона.
Говорил он шефу: Ты же ведь частник,
Я, сын мой, твоего «АНО» не участник,                Попробуй как-нибудь сам прокрутись,               
Ведь это ж ты обещал им новую жизнь.               
После прошамкал с набитым он ртом:               
У тебя же повсюду свои люди кругом,               
Так молотят они пусть без передышки,
Иначе не видеть, ни дна, ни покрышки,
И потом ты изволил неплохо нажиться,
Намекаю, что надо с народом делиться.
В твой Ереван - то мы нынче не ездим,
Сие  для души нам  гораздо полезней,
А вот раньше вы прекрасно там жили,
Покамест предатели Союз не свалили,
Но все же, свершаешь ты дело благое,               
Ведь из болота насилу тащишь изгоев.
Я благословляю тебя, сын мой, Аминь!
Только из прибыли мне что-то подкинь,
Ну, а, покуда, на центре ты здравствуй,
Смогу, помогу, привлеку к тебе паству!
               
И из многих дальних земель эмиссары 
Свозили в зону новый книжный товар,
Призывали на помощь небесные чары,               
Не забывая у шефа, спросить гонорар.
Вот там повсюду лежат прямо в кучах
Библии всякие на экстренный случай.               
Подумал директор, принимая тот дар:
Ну, так что же, раз нужно крутиться,
Может, мне лучше прежде напиться?
Коль не пришло ни рубля из столицы,               
Что мне толку от священной водицы?               
Одною Библией ты сытым не будешь,
Ну, пускай разве, что только духовно,
А если ты бабок сполна не нарубишь,
То и голодным помрешь, безусловно.
Тогда поневоле пришлось-то армяну               
Все деньги вынуть из тугого кармана,               
Чтоб вдруг не умерли его наркоманы.
Я-то уж видел, что когда у них ломка,               
Тихо стонут они, но ругаются громко.
И, покуда, бомжи не взялись за ножи,               
Ты им правду о жизни на зоне скажи.               
Ведь делиться-то с верхом придется,               
Потому что у всесильных этого мира
Всегда подходящий повод найдется,
Чтобы из центра востребовать виру.
И подумай тогда и людям предложи:
И вот как нам хотя бы ловлею рыбы,               
Заработать максимальную прибыль?
Но, не свезло нашему шефу, однако,
С выловом рыбы в Финском заливе,               
И хоть была раньше рыбка в Разливе.               
Потому что, какая ж, скажите, собака               
Лет тридцать тому решилась на дамбу.
Все ж мы пели тогда ему дифирамбы.
А рыба в заливе нам махнула хвостом
Да уплыла на нерест к финнам потом,
У них же в Финляндии речки почище,
А в результате наш рыбак полунищий.
Мы что же снова скажем по-прежнему:               
Большое спасибо, товарищу Брежневу?               
Я же, парни, все понимаю, но не желаю
Вовсе без корюшки и миноги прожить,
И со всеми по гнилому течению плыть.               
В итоге накрылась с концами рыбалка,
Продал центр лодки и сети и все жалко.
Увидев, сей негатив, шеф вызвал актив;
Ну, так что ж, мои господа наркоманы,               
Давай корректировать текущие планы.
Но, как все-таки меня эта тема достала:
Период в России накопления капитала.
Необходимо нам развить производства,
Отнюдь, не гнушаясь любого уродства.
По уши надо нам в коммерцию влезть,
Не стесняясь в банках на всякую лесть.
Привыкать надо нам к новым законам,               
Но, не следовать тупо старым канонам,
Часами звонить по крутым телефонам.
Центрам тогда помогали еще меценаты,
Но, меценаты давно уж уехали в Штаты.

Ничем и никем не побрезговал  хачик:
Наши бригады строят желающим дачи,
А кто-то варганит тротуарную плитку,
Тоже давая финансам на зоне подпитку.
А другие бригады ремонтируют тачки.
И не может наш шеф жить на подачки.
Строил он цехи столярный, слесарный,
Автопарк возвел на всякий пожарный.
У директора даже есть свои агрономы,
И они с сельским хозяйством знакомы.
Разводят на зоне крыжовник, смороду,
Сажают картошку и не губят природу.
Есть там коровник, свинарник, ягнята,
Очень много работы для нашего брата.
Есть даже собачник с элитными псами,
За них тоже платят крутыми рублями.
Для женщин на зоне есть швейный цех.
В общем, шефа уж ждал великий успех.               
Нас превратил он в бесправных рабов,
И много строгать приходилось гробов.
Но, нет про шефа у меня больше слов,
Осталась лишь святая Кузькина мать,
Может быть, лучше Россию продать?
Нет, я считаю, преступлений на свете,
На что не решались благодетели эти.
Это не я, это классик Маркс говорил,
Он, естественно, был далеко не дебил.               
Разве у шефа в Армении нет уже дел?               
Например, в Карабахе: там беспредел.
Или же в Калифорнии ему не живется,               
Неужели  здесь лучше естся и пьется?
Вот понаехали  в область разные тут,               
Эксплуатировать рабский наш труд.
Милы мне ужасно армянские рожи,               
Они на людей ведь немного похожи,
Нет, я, ребятки, отнюдь, не скинхед,
На что мне все это на старости  лет?
Ведь я не звал инородцев в Россию,
Чтобы они тут изображали мессию.
И получился  почти  город  Солнца,
О каком  во сне не мечтали японцы.
Центр на рабстве, конечно, основан,
Но, в демагогии шеф ведь подкован.
И все ссылался он на Господа-Бога,
Чтоб легче трудиться было убогим.
В дела эти темные никто и не лезет,
Ведь верят, лечит шеф от болезней.
Но, это на деле всего лишь бизнес,
И как-то сказал я ему с укоризной
Это лишь способ уйти от налогов,
Прикрываясь от инспекции Богом.               
А друг у шефа - свидетель Иеговы,               
Был на все в этой жизни, готовый
Скоро нам всем обещал благодать,               
Стоит только чуть- чуть подождать.               
Горячо посылал нас всех на работу,               
И в священную для евреев субботу,
А если у вас все же нет настроенья,
Трудиться извольте и в воскресенье.
Да, работа избавит вас от болезней,
На входе концлагеря я такое читал,
Видно свидетель не первый сказал:
Нет, парни, для Бога дела полезней.               
Ты обретешь ведь потерянный рай,
Лишь крикни: «Арбайт махт фрай!»
Братья и сестры, вы Богу покайтесь,               
Друг с другом быстрее братайтесь,
Все, что захочешь, я за Бога прощу,
И, конечно, грехи вам всем отпущу
Ну, а потом мне отдайте квартиру,               
Сами ж с Богом ступайте по миру.
Вот таких, как свидетель шакалов
На нашей планете бывает не мало.
Позднее тот свидетель проклятый
Вдруг объявил нам себя депутатом,
После службы он, сидя в коттедже,
Он отнюдь, не в науку, невеждам,               
Пил отборный коньяк в три горла,
И Богу, кричал он: трижды - Ура!
Но, вот в таких, как он депутатов
Я б бронебойную бросил гранату.
Вот раньше же был он КП и в СС,
Ну, а теперь вот в святые пролез.               
И ложь он народу вроде не гонит,               
А если надо, мол, Богу позвонит,               
И из тела любого изгоняется бес!               
И будь свидетель даже шаманом
Чем же поможет он наркоманам?
Таких не хочу приобщаться чудес.               
Не желаю я посодействовать чуду,               
И никогда в сказки верить не буду!               
Обычным был святой шарлатаном.
Но, он не один занимался обманом.
Ведь приезжали в зону рок-группы,
И пели нам псалмы все про Христа,               
Вот он, мол, их, почти полутрупов               
Направил в центр, вот в эти места,               
И потом излечил их он от наркоты,               
И исполнил в натуре любые мечты.               
Но, мне, кажется, парни, это туфта,
Бывших в натуре нет наркоманов,               
Есть лишь люди закрывшие раны,
До времен как надоест им та суета.
И наркоманам не жить без обмана,
Как не сможет торгаш без оферты.               
Ну, а мне все, блин, эти концерты
Давно надоели ж прямо до смерти.
И бывало, что от музыки громкой
Даже лопались у ушей перепонки,
А под аккорды визжали девчонки.               
Так и церковь пошла в шоу-бизнес,
Не желая по себе справлять тризну.
И уж лучше было при коммунизме,
Надо было нам на собранья ходить,
И вовремя членские взносы платить,
Не то ведь и членства могут лишить,
И нельзя нам было в храм заходить,
Пели ж не псалмы - интернационал,
А из собраний не строили карнавал.
Ладно, муфтий в зону не приезжал,               
А то бы не то бы он нам рассказал:
Изрек бы: пить не позволил Аллах,
Мундштук, крепко сжимая в зубах.
Чем лучше мусульманские бредни,
Как отличить нам намаз от обедни?
Ведь Коран почти с Библии списан,
Мария и Христос в святые записан.
А еще приезжали к нам и мормоны,
У них многоженство было законом.
В общем, многие к нам приезжали,
И как они, Боже, меня все достали!               
Я ведь, ребята, не рокер, поверьте.
Пусть этот рок пляшут там черти.               
Я ж за шансон и цыганские песни,               
Остальное не нужно, хоть тресни.

Иногда ведь бывает на пилораме
От клиентуры идет мало заказов,
То тогда уж нас другими делами
Нагрузят по горло старшие сразу,
Перемена труда – лучший отдых,
И пашите, протокольные морды.
Много же дел в этой программе:
Мы, было, из дуба веники вяжем,               
С хрустом ломая на веник дубки,               
В заповеднике, прямо уж скажем,
Ну, а шефу веники сходят с руки.
То на речке помосты мы строим,
То на прополку следуем  строем,               
А то на зоне всю травку накосим,
То с усадьбы булыжники носим,
Да обновляем мы графа усадьбу,
Там праздновать будут свадьбы.
Вновь укрепляем запруду пруда.
В итоге хватает на центре труда.               
Девушки в лес идут за черникой,
А позже за клюквой, брусникой.
На продажу, а не к нам на столы,
Вот мы тащим железные шпалы.               
Будто для этого нет самосвалов.
Иногда обрубаем сухие стволы
Для растопки котельной и бани.
Вот уж там я наслушался брани.               
Под надзором охранников злых,               
Чтоб никто не убег из молодых.               
Есть, конечно, речка Усть-Луга,
Красивая, честно, в натуре  река
Жалко, что многих злая Вичуга
Оставила в зоне гнить навсегда.
Однако в жаркую все же погоду
Дозволено прыгнуть нам в воду,
Если отрядом выполним норму.               
Рыбачить нельзя, для прикорму,
И грибы нельзя пойти собирать,
Чтоб нарки не отравились опять.
Построена в зоне отличная баня,
Там все равны: и зек, и охранник.
Бассейн и парилка в бане-то есть,
Лишь смотри, береги свою честь.               
Там-то и видел я все эти татушки,
Вот в них бы стрелял я из пушки.
В Библии татуировка запрещена,
Совсем не нужна христианам она.
А охрана набрана из наркоманов,
Шарят бывало в наших карманах.               
Они жутко не любят нас, алкашей,
И подозревают нас в краже вещей,               
Будто угнали мы охранную лодку,
И будто потом обменяли на водку.               
Такие на центре уж были делишки,
А наши охранники сами-воришки.
Слушайте песню вы о мальчишке:

Без каких- то там особенных понтов,
Я остался вовсе без родных портов,               
Ведь пропился просто в пух и прах,               
Вовсе не закончил даже на штанах,
И я остался вовсе голый, как сокол,
Голый, как свежевыструганный кол
И когда по улице вечерней я пошел,
Почему-то разбегался женский пол.
А мне девчонки эти вовсе ни к чему,               
Ведь не подходят они к моему уму.
Прошу я, не кляните люди вы меня,
Нас алкоголиков в несчастиях виня,
Не моя, ведь в том, товарищи, вина,
Вина, товарищи, конечно, же, вина!

Вот почти все рассказал я, заметь,               
Сам уж решай ты: иметь, не иметь.               
Или ты будешь на центре лечиться,               
Или уж лучше в момент утопиться.
Я повторяю, парни, не эгоцентрик,               
Честно поведал, об этом я центре.
Так не все ж там заведомо плохо,
А иначе, зачем эта вся суматоха?               
 
  Возвращение в Петербург
               
И подошли уж к концу мои мысли,               
В них маловато, наверное, смысла,
Но, наконец-то, гудя по привычке,
Все ж ко мне подошла электричка,               
Тогда с облегчением сел я в вагон,
Вновь прощался со мною перрон.               
Я продолжил нелегкий свой путь,               
Думал, размечтавшись чуть-чуть,
Вот писали фантасты в романах:               
Что в грядущем не будет охраны,               
Что потомков  к любой остановке               
Доставит нуль-транспортировка,               
И это бесплатно, за ради Христа,
Считаю, что это, наверно, туфта.
Ну, как же без денег жить будем,
Неужели мы и долги позабудем?               
А в вагон-то снова вохра пришла,               
Не стал от нее я бегать как шланг,
Ведь, нога-то моя страшно болит,               
Я ведь, считай, что почти инвалид.               
Объясняю, денег нет ни бумажки,
Я же бегу  из страшной шарашки.
Если так, говорят мне, мол, зайка,               
На остановке быстрей вылезай-ка.               
Спорить не стал, сошел на перрон,               
Вновь попрощался со мною вагон.
Вот и прервался хороший мой сон.               
Этих снов не насмотришься впрок,
Как хорошо, что не выдержал срок.
И еще пару раз на перрон я сходил,               
Наконец до Петербурга  я допилил.

Вот Петербург перед окнами вырос,
Здравствуй снова, родимая сырость.
Я рад, хотя и не встречают, небось,
И тут раньше мне классно жилось.               
Вот на ближней к метро остановке
С этого поезда на тротуар я сошел,
Слава Богу, и известной сноровке,               
Торжествуя, в город детства вошел.
Набрал на еду я попадавших яблок,               
Уселся в кустах словно бы зяблик.               
А ведь когда-то цвели здесь сады,
Теперь же тут лишь копоть и дым.
Жаль, что другой не нашел я еды,
И удивляясь ужасно, что еще цел.
Я  яблок поел, снова песню запел:

Под забором лежал алкоголик,
В жизни на все ему было плевать.
Из кармана выглядывал шкалик,               
Ведь цель жизни его - выпивать!

Он глаза закатил, сладко зевнул,
Бессмысленно вдаль посмотрел,
Из бутылки немного хлебнул
И непристойную песню запел.
               
Да что за дело ему до рассвета?
И все равно ему ночь или день,               
Но, ведь песенка пьяницы спета,               
Не похож-то он уже на людей!

Алкоголик – это ведь выродок
Только зачем вот такие живут?
Таких надо с корнем вырубить,
А иначе в миг опять прорастут.
               
Подавали-то мне не очень охотно,
Болело от яблок у меня все нутро,               
Все ж собрал я на пиво и на метро.
Но, выглядел я грязным животным,
А поскольку, нет у меня паспортов,
Сложно решаема входа проблемка,
Свезло: на входе метро нет ментов,               
Степенно прошел я в эту подземку,               
Уплатил за жетон, и уселся в вагон.
Поехал и думал: вот судьбина моя,
Ну, так здравствуйте родные края!               
Я-то хотел, чтобы дома встречали
Меня  супруга и родные детишки.
Я приехал, а они ж ведь не ждали,               
Не было вовсе в их лицах печали,               
Ведь шел пенсион мне на книжку,
А у жены моей доверенность есть.
Родные мои, безусловно, мечтали:
Эх, хорошо бы, дали б мне вышку,
Или хотя бы закрыли лет на шесть.               
Зачем же им в Усть-Лугу- то лезть?
Но, ментам в Кингисепп позвонили,
Спросили: алло, мужа не находили?
А те удивлялись, что поздно сбежал,
-Не волнуйтесь, мол, все обойдется;
Это ж не тянет на крупный скандал.
Когда-нибудь супруг ваш вернется.
А если он сгинет где-нибудь в яме,
Его в розыск через месяц объявим.
Через месяц вернули ксивы и вещи,
Еще пожалеешь, намекали зловеще.               
Их волновало, буду ль я выпивать?
На все остальное им было плевать.
Ты покайся, обратно, мол, примем,
Тебя поцелуем и трижды обнимем.
Я видел, как возвращаются в центр:
Поцелуи и пляски - чисто концерт.
Ладно, открыли на звон в домофон,               
Не знал я, куда мне идти на поклон.
Были ведь дома жена и, блин, дочка,               
Впереди предвиделась теплая ночка.
Зашел я, на годами любимую кухню,
Сел за стол, мне налили водки стакан.
Ну, что ж, дорогие, давайте-ка ухнем!
Выпил сотку, не захмелел ни на гран,               
Думал с грустью про пошлую жизнь:
За семью в ней лишь только держись.
Никого не стало у меня в Ленинграде:
Дедка с бабушкой погибли в блокаде,
В могилах мои родители, тети и дяди,
Вот они в жизни не пили и не курили,
И, все, же недолго на свете прожили.
Для внучки своей я лишь старый дед,
Который не часто ест обильный обед
И, не покупает элитных дед сигарет,
Нам, синякам, от какого-то херувима               
Осталась в продаже дешевая Прима.               
Я нигде на хорошей работе не нужен,
Потому, что был я дважды контужен.
Лет мне уже перевалило за пятьдесят.               
На блатную работу не взял бюрократ.               
А каким-нибудь сторожем мне в лом.
Вот собираю я по лесам металлолом,
Ну, еще собираю в лесочке грибочки
Для прокормления моей, блин, дочки,
Она ж ведь не ходит давно на работу,
Дочке ж ехать куда-то с утра неохота.               
Но, все равно ж нам всем до получки
Нелегко протянуть вместе с внучкой.
Отец-то на дочку алименты не платит,
Менты все не могут застать его в хате.
Всегда нам на жизнь не хватает бабла,
Какая б большая пенсия у вас не была.
Осенью наша внучка в школу пойдет,
В связи с этим расход у нас возрастет.
Бывало, меня обзывал зять-гитарист,
Что будто б я, металлист-скандалист.
На любые повестки ему хоть бы хны,               
А я ж никогда не сидел на шее жены.
Вот какой оказался по жизни подлец               
Этот вот бывший внучки псевдоотец.               
Ах, как долго я был на строгой диете,
Как месяцами терпел я лишения эти,
Но, за, то ведь копился мой пенсион,
И все позабыто как сумрачный сон.
Чтобы дольше испытывать радость,               
Я ж потихонечку наращивал градус.               
Вам всем объясняю важный момент:    
Никогда не поеду больше я в центр!               
Тут моя крепость - родная квартира,
Без суда не возьмут здесь конвоиры.
Для нас нужно вновь открыть ЛТП,               
А не закрывать алкоголиков в  КПЗ.
И ничем не помогут нам наркоманы,
Они только соль насыпают на раны.               
Итак, парни, понапрасну вас  грузят,
И не все так уж плохо было в Союзе.
Но, хоть не все верили в социализм,
К алкоголикам был тогда гуманизм.
С земли подымали, тащили до дому,
И спасибо за это мне не незнакомым.
А теперь, когда на земле ты лежишь,
От людей получишь помощи – шиш.
Поджидай, парень, приезда ментов,
И к встрече со шконкою будь готов,
Подхватят менты тебя под микитки
И не миновать тебе долгой отсидки.
А после суд тебя штрафом обложит,
Больше никто нам, брат, не поможет.

А в Союзе – и вытрезвитель и ЛТП,
Были  мелкие  штрафы, те-де и тепе,
Разве меньше они стали при ВВП?
Он ведь идейный наследник ГКЧП.
И хоть на водку не знали рекламы,
Также спивались мужчины и дамы.
Тогда о нас, в общем, была забота,
И не били дубинкой без разворота,
Ведь даже какие-то были лекарства,
А доктора обходились  без барства,
Там пациентов, без различия ранга,
Поливали теплой водою из шланга.
Понятие к пьяным как к удали было,
Вот население об этом не позабыло.
Солдату не зря выдавали сто грамм,
Чтобы он в глотку вцепился врагам.
А, кстати, нынче у алкашей юбилей:
110 лет как открыли первый трезвяк,
Тот в городе Туле воспринял гостей.
И вот не могу я понять вовсе никак,
Почему закрыли последний бодряк?
Хоть всегда в ЛТП имелась работа,
Но, нас не гоняли до десятого пота.
Периодику и книжки нам выдавали,
Смотреть телевизор там разрешали.
И о вере в Бога вспоминали едва ли,
И профессиям разным нас обучали.
Читали нам лекции на разные темы,
Не было вовсе потогонной системы.
Дозволено матом нам выражаться,
Только б друг с другом не драться.
Нам полагалась не шконка, а койка,
Там недорого обходилась попойка.
Но, испортила жизнь перестройка!
Нету в бюджете достаточных денег,
И живи ты, как хочешь, бездельник!
А лучше гитару звонче настрой-ка,
И спою я вам песню о перестройке.
Когда по России мчалась та тройка.

        Москва златоглавая,
        Словно девка шалавая
        С незавидной судьбой.
        Кругом банки да офисы,
        Мерседесы проносятся,
        Здесь легавые косятся
        С развеселой братвой.
        Вот развал экономики,
        Наркоманы да гомики,
        Ну, а кругом Церетели,
        И Церетели сплошной.

        А проститутки румяные
        От минетов чуть пьяные
        В три ряда на Тверской.
        И офицеры спиваются,
        А старики загибаются
        Без призрения к ним.
        Ну, а нам фиолетово,
        Дела нет нам до этого.
        И шахиды взрываются,
        А генералы стреляются,
       Лишь бы выжить самим!

Нет и работы для спецконтингента,
Так как, не тянем на интеллигентов.               
Все остальное сейчас делают чурки,
Так что, свободны российские урки.
Алкаши веками наполняли бюджет,
Таких патриотов как мы больше нет!
В любом состоянии идем на работу
Пока не выгонит шеф нас за ворота.
Но в те годы это еще совсем не беда,
Ведь нам работу найти была ерунда.
Мы добросовестно стояли на вахтах,
На всех зонах помнят об алконавтах.
Очень полезны своей милой отчизне,
Рискуя здоровьем, а порою и жизнью.
Мы, как атланты, в минувших веках,
Хотя и с бутылкой, только без хлеба,
Напрягаясь, мы держим черное небо,
На своих еще мощных покуда руках,
А если  все же планете не подопрет,
Один из атлантов от пьянства падет.
Тогда-то и вспыхнет небо над нами
Отблеском мрачным кровавой зари.
Да повеселятся людоеды с чертями,
И страшно завоют по ночам упыри.
Велика скорбь на похмельном челе,
Она станет смертью, угрозой Земле!
 
Спирт, парни, на деле стоит копейки,
Ведь в Бразилии им авто заправляли,
Жалко, у нас этот опыт не переняли.
Да, с гордостью я носил телогрейку.
Тот, кто водку вовсе не потребляет,
Он людям всем недоверье внушает.
Думаю также, что вовсе не напоказ
Водку прозвали «Государев заказ»
 
В ЛТП отчисляли нам и на книжку,
И семье отсылали часто рублишки.
А в центре зарплаты нету ни цента,
Не с чего там начислять алименты.
Зато приставам там вовек не бывать,
Для тех, кто в бегах - вот благодать.
Но, работа на центре в стаж не идет,
Вряд ли до пенсии там кто доживет.
Ведь еще экономия будет для босса,
Что в фонд пенсионный нет взносов.
 
А наркоманы бюджет не наполнят,
Они бандитов только лишь кормят.
И на лечение их большие расходы,
Уверен, они не достойны свободы!
Да и воруют они на свою наркоту,
Пусть и сдыхают на зонах уроды!
Алкашу немного и надо на лепоту.
Меня иногда угостят ведь друзья,
Похмельным они не бросят меня.
Ну, я-то вознесусь скоро на небо,               
Где по жизни не надо есть хлеба.
Если тогда не попаду прямо в ад,
Но, и этому варианту я буду рад.               
Спасибо тебе, надоевшая «Реба»,
Что конец свой я в жизни нашел,
И пожеланьям твоим на потребу,
Я реабилитацию все же прошел!               

Скоро на этом прощаюсь я с вами,
Да я пожелаю вам всем не болеть,
Уж, думайте сами, решайте сами,               
Все же иметь или, блин, не иметь!               
И думайте сами, как вам прожить,
Да стоит ли вам пить, иль не пить?
Впрочем,  зачем и думать об этом,
Если скоро наступит конец света?               
Гамлет подобный вопрос задавал,
Чем же история закончилась эта?
Не помню, я-то  книгу не дочитал,
К тому же не всем из целого мира
Понятна лира Вильяма Шекспира,
И сплетенье его красивых сонетов.
Жизнь, она же всегда была сложна,
А вскоре будет сложнее возможно,
Не даю я, ребята, по жизни советов,
Но, ежели живешь ты под стрессом,
Без алкоголя нет в мозгах прогресса.

Предки мои прыгали с ветки на ветку,
В джунглях Африки, а вовсе в клетке,
А потом съели опьяняющих фруктов,
И не захотели других есть продуктов,
А в результате они с веток свалились,
Да с похмелья в людей превратились,
На деревья обратно влезть не смогли,
И, как люди стали кормиться с земли.
Выросли зубы у них на мясное остры,
И фруктовые незачем им стали посты,
Потом коноплю подложили в костры,
 Вот тогда от восторга отпали хвосты.

Эволюция - это долгая, нудная штука,
Утверждает не церковь, а наша наука.
Так полагаю, случилось на самом деле,
Не был мир Богом сотворен за неделю.
Ну, это, конечно, лишь одна из теорий,
Можно ведь выдумать много историй.

Ну, а если тебе выпадет черная карта,
То ты, очевидно, умрешь от инфаркта.
Кстати, если  дымишь ты лет тридцать,
А потом вдруг резко курение бросишь,
Точно тем здоровью вред ты наносишь.
Довелось мне не раз, друзья, хоронить,
Даже тех, кто никогда не пил, не курил,
Но, к сожалению, мало на свете пожил.
Так что ж, поговорка ни капли не врет:
И здоровым такой непременно помрет.
Коль государство желает нас сгнобить,
То такое правительство надо угробить.
А может  по примеру борьбы с казино,
Нас, алкашей выселить в особые зоны,
Где дозволят нам водку, табак и вино.
Я лично вижу в этом большие резоны.
Все цены растут ведь на каждом шагу,
А зарплата-то наша не растет ни гу-гу.
Депутаты готовят нам мучения, блин:
Желают, чтоб за куревом и за бухлом
Шел я далеко куда-то в  спецмагазин,
Но, не в гастроном за ближним углом,
Мол, прогуляешься, раз ты чепьювин,
Может лучше мне в Черный дельфин?
И чего тебе делать, если ты чекуртаб,
Проклятого курева пожизненный раб,
Боярский, он, что же совсем уж дудак,
Коль выступает за проклятущий табак.
Не придумать хуже ведь даже в бреду,
Вот вдруг до спецмагазина я не дойду?
Нет, верно, нужно мне все-таки заново
Подлечиться в Скворцова - Степанова.
Разве же можно нам жизнь осложнять;
Никак не могу я тех депутатов понять,
А если им нечем там, в Думе заняться,
Зачем господам было туда избираться?
Но, еще вот  депутаты придумали тоже,
Весьма издеваясь над народом, похоже:
Если ты хочешь в госслужбу, то изволь
Должен пройти ты наркоалкоконтроль.
Да и на что им разбирать наши пороки,
Коль конца света приближаются сроки.
Депутаты могут выпивать в ресторанах,
Нам не хватает на это денег в карманах,
У них-то раз в десять повыше зарплата,
Ну, не считая взяток и прочих откатов.
Так, где же теперь за полным стаканом
Собраться поутру алкашам-хулиганам?
На скамейке же пить строго запрещено,
Ну, и где же парням раскупорить вино?
Что же нам идти отдыхать на кладбище,
Где мертвые и ветер неистовый свищет?
Ведь в домах-то у многих тещи и жены,
А отношения наши весьма напряженны.
Но, штрафы за пьянки платить надоело,
И больше побоев не хочет усталое тело.
Я ж ведь, ребята, вам отнюдь не мутант,
А обыкновенный простой реабилитант.
Но, на судьбу свою, впрочем, не ропщу,
Хотя есть места, где с водкой попроще.
Например, нынче у финнов есть выбор:
Ехать пить в Талин или к нам в Выборг.
А то по выходным закрыты там «Алко».
Ступай в ресторан, если денег не жалко,
Или садись в Аллегро, или же на паром,
И пей на здоровье водку, вино или ром.
Кстати, в Талине на водку пониже цена,
Льется в Эстонии в глотку быстрее она.
Эстония занимает сегодня третье место,
По употреблению спирта, как известно,
Россия на месте стоит лишь двадцатом,
Почему мы отстали, господа депутаты?
Был же в Штатах период сухого закона,
Потерпели в те годы они немало урона.
Там контрабанда буйным  цветом цвела,
Итальянская мафия власть в руки взяла.
Вот в Италии, если ты выпить захочешь,
Пожалуйста, бери, хоть позднею ночью.
С нами в Думе борются только кнутом,
И человека считают последним скотом,
Нам врут, что в пропаганде нету резона,
Опять превращают страну в новую зону.
Сколько же можно эти мученья терпеть,
Наш лозунг один - выпивка или смерть!

Правда, известны мне два пропойцы,
С иглы они слезли, как добровольцы,
А не поехали в эти проклятые зоны,
Дурь заменяя успешно одеколоном.
Лишь спирт  наркоманам поможет,
Но, не какой-то там Господи-боже.
Вы все, дорогие мальчиши-алкаши,
Уверяю: и без дури весьма хороши.
Мы все видим друг друга издалека,
Будто у речки всякий рыбак рыбака.
Однако негоже людям жить в клетке,
Рабство у нас в современной России
Не лучше, чем в Риме и не красивей.
Прощайте, мои беспробудные детки.
Как будто сектанты в дальнем скиту,
Мы отвергшие мира эту, блин, суету.
И тысячелетие третье стоит на дворе,
Когда мы как шавки живем в конуре.
Алкоголики вот не животные все же,
И права на жизнь достойны мы тоже!
А конец света так вот и не наступил,
И кто до этого пил, так, блин, и пил.               
Ничего, скоро уж все мы там будем,
Алкогольное братство не позабудем.
Запивай субпродукты, кушай лаваш,
День твой последний близко алкаш.
И пусть на спирту в аду нас зажарят,
Зато там нам мозги не будут парить!
Для всех религия – это опиум точно,
Зачем наркотик менять надо срочно?
А кровь Христова - это просто кагор,
Как же церковь даст пьянству отпор?
Но, если не верю я в Господа – Бога,
Вовсе не факт, что он не верит в меня,
Разум высокий не отвергаю с порога,
Мне известно, что дыма нет без огня.               
И на этом кончаю я повесть об алках,
Но, поверьте, мне вас искренне жалко.

Если читатель не знаком с этой темой,
То это его, а не мои, блин, проблемы.