Диван. Глава 16

         Дэвид не спал. Ворочался, злился на себя, припоминая случаи, когда он ночью не мог уснуть. Как врач, он понимал причину сегодняшней бессонницы, но с  собой ничего не мог поделать. Сосчитал всех верблюдов в караване, потом всех овец в отаре – сон не шёл. А рядом сладко посапывала Анна и он, немножечко даже злясь, но, улыбаясь, ей позавидовал.
         – Интересно, может ли такое быть, чтобы она ночью не заснула? Насколько я понимаю, только после дневного сна, причём продолжительного.
         Он поднялся, понимая бессмысленность дальнейшего лежания, и осторожно прошёл в кабинет. Часы показывали половину третьего. Дэвид отодвинул завесу на окне – за окном, вместо давно ушедших белых ночей, была чернота туч, вспарываемая ударами молний и шумом сильного дождя.
         – Ничего себе льёт! А я? Лёг в одиннадцать и до сих пор не мог заснуть. Лучше пришёл бы сюда и читал – корил он себя. – Нормальные люди, конечно, в такой  ливень спят. Вон, Аня спит, как она говорит, без задних ног. Ох, уж эти русские идиомы – подумал он. – Ну, как можно спать без задних ног? 
         На полу кабинета лежал персидский ковёр с толстым ворсом, на котором и он, и Анна занимались йогой. Дэвид улёгся на ковре и принялся за йоговскую  гимнастику, без которой себя уже и не мыслил. Позанимавшись с полчаса, раскинулся на ковре, расслабился и незаметно для себя уснул.  Проснулся не от каких-либо неудобств, а оттого что спал непокрытым и замёрз. На хронометре было почти шесть.
         Накинув халат, сел за стол и стал перечитывать черновик отчёта, составленного Мосли с его, Поттера, помощью. Мосли просил не позднее завтрашнего вечера вернуть черновик. Дэвид всё никак не мог согреться. У камина лежала охапка крупно наколотых берёзовых дров, щепки и береста на растопку. Он попросил об этом дворника Анания, потому что ещё централизованного отопления не было – август на дворе. А так хотелось посидеть у живого огня – огонь сразу напоминал ему очаг в карачаевском доме.
         Разгоревшиеся дрова в камине привнесли в кабинет тепло и уют. – Огонь сделал нас людьми – произнёс вслух Дэвид, глядя в каминную топку и подняв кверху указательный палец левой руки. Нестерпимо захотелось чаю. Пройдя на кухню, он там выбрал подходящую небольшую кастрюлю, наполнил её водой и, подвинув дрова, поставил к огню. – Ничего, потом Ирма её отскребёт.
         – А я в туалет ходила, дай, думаю, его поищу. Рядом с собой не нашла. Ты что не спишь, лапушка? Не можешь?
         – Хочешь чаю, Ань – не отвечая, спросил Дэвид. Она кивнула и он, дождавшись кипятка, залил на двоих воду в «кабинетный» заварочный чайник.
         – Ты что-то собрался делать – спросила она, зевая. – Как же уютно становится в кабинете, когда топится камин! Дай мой портсигар.
         – Не дам. Попей чаю, не кури пока. Попьём, вместе покурим. Собрался я, Анечка, читать отчёт о нашей поездке. Арчибальд его мне оставил до завтрашнего, точнее, уже сегодняшнего вечера. Я ему помогал его писать, вроде бы, чтобы он чего не забыл. Ты припоминаешь, чтобы Арчибальд что-нибудь забыл? Так он даже не забыл, сколько фурункулов я вскрыл.
         – И сколько же?
         – Ни одного! Карачаевцы пьют пиво и бузу и никогда не болеют фурункулёзом. Вероятно, в этих продуктах есть какие-то вещества, предохраняющие от этого заболевания. Ты помнишь, как нам на «Ньюпорте» капитан Нейрс рассказывал о цинге и квашеной капусте. Я считаю, что учёные скоро докопаются, что же такое важное в продуктах спрятано.
         – Дэйв, ты хочешь к чаю тульский пряник? Или баранки будешь?
         – Ох, Анюта, приучаешь ты меня пить чай по-русски.
         Дэвид с удовольствием употреблял узнанные им варианты обращения  к имени жены – Анечка, Анюта. И ему и ей это очень нравилось.
         – Отчёт будешь слушать?
         – А тебе надо его сейчас читать? Не суетись, лапушка, завтра выходной, завтра и почитаем. Видел, как там льёт? – Она подошла к окну, откинула штору. – Господи, когда я вернулась, то прочитала в журнале «Осколки» новый рассказ  Чехова, там есть такие слова – тошнило природу! Ну, точно про сегодняшнюю ночь!
         Они попили чай, затем закурили, сидя лицом к огню камина. Долго молчали, смотря в огонь, как бы размышляя каждый про себя.
         – Я догадываюсь, о чём ты сейчас думаешь, Дэйв. Сказать?
         – Скажи, Аннушка.
         – Ты думаешь о доме в Брентвуде.  – Она немного помолчала, затем продолжила говорить, не дожидаясь ответа. – Ты мучаешь себя, зачем мы с тобой здесь, в Питере, шестой год торчим? Что денег у нас полно, девать некуда, а детей нет и оставить эти деньги некому. Что на ренту с нашими деньгами мы можем жить припеваючи. В любой стране. Что ты врач и тебя нынешний твой статус уже тяготит. Вот, примерно, о чём ты думаешь.
         Дэвид не отвечал,  только сильнее прикусил чубук трубки, да чаще стал затягиваться, но головой, всё же, несколько раз кивнул, подтверждая её слова.
         – В средние века тебя бы сожгли, как ведьму. За то, что ты ко мне в голову залезла.
         – Дэйв, лапушка. И я приехала в этот раз из поездки сама не своя. Ревела, лёжа на диване. А ты? Когда это было с тобой, чтобы ты две ночи не спал подряд? Откуда, откуда? Я что, не с тобой сплю? И во сне ты стал разговаривать. Хватит. Пора нам с тобой, дорогой мой, к домашнему камину прибиваться. Знаешь, давай без героизма. Мы с тобой приехали – послом был лорд Лофтус. Потом барон Дафферин. Сейчас – сэр Торнтон, но я уже знаю, что его в следующем году меняет сэр Мориер. Дальше продолжать?
         …Через неделю мистер Поттер и госпожа Полежаева официально известили мистера Мосли и сэра Торнтона о желании завершить своё пребывание в России не позднее августа следующего года.
         Понятно, что это было воспринято с удивлением, но и пониманием. Поттер подписывался под тем, что пробудет в России не менее трёх лет. Пробыл шесть. Госпожа Полежаева за эти годы, пусть и неофициально, стала миссис Поттер. Мистеру Мосли пришлось срочно выехать в Лондон, чтобы найти и обсудить возможные кандидатуры преемников Дэвида и Анны. Если с кандидатурой врача было проще, то найти замену Анне, с её происхождением и тётками в Финляндии и Эстляндии, – огромная задача. Но, тем не менее, согласие о возвращении Дэвида и Анны в Соединённое Королевство было получено. Срок возвращения – июль-август будущего года.
         …Прошёл год. Необходимые манипуляции с продажей собственности в Хельсинфорсе, Або и Ревеле были Анной и Арчибальдом произведены. Дэвид сообщил своим пациентам, что он, увы, уже не сможет более быть их домашним врачом. Вещи, практически, собраны. Мебель – кабинет, скрепя сердцем, решили продать. Долго не раздумывая, дали объявление в несколько газет. Всё свободное до отъезда время Дэвид и Анна либо рассуждали о том, что будут делать по возвращении в Брентвуд, или вспоминали произошедшие события за годы их совместной жизни. Спорили, иногда и поругивались, тут же мирились, но никогда не оспаривали одно – Санкт-Петербургу они теперь «должны» за знакомство.
         Вскоре, после объявления о продаже кабинета, явился в кабинет Поттера необычный посетитель. Нестарый, лет под сорок, высокий, бородатый, видно, что очень крепкий. Ходил по кабинету долго, рассматривая мебель. Взгляд цепкий, колючий. Всё заприметил. Осмотрев кабинет, долго разговаривал с хозяином, затем дотошно интересовался у него, как ухаживать за деревом, за кожей. Не особо доверяя, щупал на диване кожу, стучал по дубовым панелям стен и резному красному дереву дивана пальцами, с крепкими, как клюв у ворона, ногтями. Представился – тобольский купец Иван Миронович Атюшов. Потом, не особо торгуясь, купил весь кабинет.
         Вот так, прозаически закончился петербургский период жизни мистера Поттера. Внешне, Дэвид сохранял английскую невозмутимость, хотя внутри у него всё кипело! Ему было жалко продавать свой кабинет, свою любимую мебель, но зачем кабинет ему нужен в Брентвуде? Закажет себе новый, будет много дешевле. Как говорят русские – в Тулу со своим самоваром не ездят!
         Что же, спасибо вам, мистер Поттер и госпожа Полежаева. Спасибо и вам, мистер Мосли. Вы вместе провели со мной долгие годы, но сейчас я должен попрощаться с вами и пожелать счастливого плаванья.
         Ибо вы, мистер Поттер, вы, госпожа Полежаева, да и вы, мистер Мосли, – лишь персонажи в моей жизни, жизни английского дивана от Hampton&Sons. Но вы же были первыми персонажами, да ещё и земляками! Оттого и прощанье моё с вами – как с первой любовью. Она уже ушла, а флёр грусти всё лежит и до конца не отпускает. Не отпускает….
         ….Кабинет разобрали, запаковали в деревянные сундуки и отправили за Урал. Легко сказать – за Урал. Сначала поездом до Екатеринбурга, дальше – за Тобольск, на конной тяге, до усадьбы купца Атюшова, что ещё вёрстах в двадцати за Тобольском. Купец, за солидные деньги, плюс ежемесячное жалование, нанял англичанина – столяра-краснодеревщика, чтобы собрать кабинет на месте, а понадобится – и подремонтировать. В душе Атюшов надеялся, что эта рыжая оглобля, которого звали Райан Бирн, останется в Тобольске, и они вместе организуют мебельную мануфактуру. У него деньги, а у оглобли – знания и руки. Руки, говорят, золотые.  И что ещё важно – оглобля по-русски понимает.
         Господи, что это была за поездка. Вот тогда-то этот рыжий немного и познал, что такое российские дороги и российские морозы. Да нет, до Екатеринбурга по железной дороге добирались комфортно, хотя и долго.  А вот дальше, дальше…. От Екатеринбурга до Тобольска пятьсот вёрст! И весь путь – на огромных санях. Раньше ведь говорили о дальней поездке: «За семь вёрст киселя хлебать». А здесь – пятьсот! Да на санях! Путь до Тобольска и дальше можно было назвать дорогой только после обильных возлияний, что купец с англичанином и делали.
         Двинулись в путь они в начале декабря. Кругом леса, о каких в Англии и не слыхивали, да болота, слава господу зимой замёрзшие. Огромный обоз сопровождали верховые, на небольших, крепких, не боящихся мороза лошадях. Позже Бирн узнал, что это местная, якутская порода. Настолько морозостойкая, что знаменитый Роберт Скотт в 1912 году будет использовать этих лошадей в Антарктиде, при покорении Южного Полюса.
         Добирались они дней двадцать, двадцать пять, –  точный счёт никто не вёл, но люди, сопровождающие обоз, и возчики, казалось, не замечали тягот пути. Под рождество проехали они Тобольск, а там, с божьей помощью, добрались и до хозяйской усадьбы.
         – Слава Святому Патрику – упав на колени, воскликнул Бирн.
         Родом купец Атюшов происходил из тобольских казаков. Усадьба у него была такова, что не всякий помещик себе мог такое позволить! Построек  в этой усадьбе было, как говорят в России, видимо-невидимо. Шику особого, внешнего, не было. Все постройки бревенчатые, одноэтажные – и огромный дом, и баня, и конюшня, и псарня, и флигели для гостей, бильярдная…, да чего там только не было. Всё строилось на века – прочно и добротно! Но вот, мебели для кабинета – солидной, породистой, не было. Распаковали сундуки, занесли  всё в хозяйский кабинет. Хозяин сразу наказал приказчику:
         – Слушай и смотри, Савелий. Привёз я столяра-англичанина, чтобы весь кабинет собрать, он сделан в английском стиле. Строго, хорошим дубом, с камином, как я видел в Питере. А не сможет столяр сам изготовить камин, пусть сделает эскизы, чертежи, если одобрим – закажем в Англии!
         Но руки у столяра Бирна были замечательные, кабинет хозяйский отделал он по высшему разряду. И камин заделал такой, что царю не стыдно показать работу. Ни у кого из сибирских купцов такого кабинета Атюшов не видел!
         Жилось Бирну, вроде бы чужому человеку, в этом купеческом доме, скажем честно, превосходно! Как у себя дома. Да лучше, чем дома! И не только ему – и родне, и челяди. Хозяин был человек очень жёсткий, но не жестокий, а достойный.
         Однако вышеописанные события произошли позже, а по приезду, на следующий день, Райан, после завтрака, кофе и трубки был представлен домашним – супруге Атюшова, детям и приказчику. Здесь Бирн узнал, что его и приказчика будут звать по именам – Райан и Савелий. Детей тоже следует звать именами, а вот, хозяина и хозяйку – по имени отчеству. Иваном Мироновичем и Дарьей Николаевной, соответственно.
         Представление было совсем недолгим, затем мужчины вышли в сени, чтобы одеться и отправиться обозревать усадьбу. Приказчик Савелий, осмотрев одеяние Райана, принёс тулуп, валенки и малахай из сурочьего меха на голову. – Давай, Райан, надевай нормальную сибирскую одёжу.
         – Признал он тебя, Райан – улыбнулся Атюшов. – Другому бы такой малахай не достался!
         Савелий, спохватившись, принёс ещё и пару рукавиц – гладкой кожей наружу, мехом внутрь.
         – У нас, Райан, такие рукавицы называются голицами, или голисами. Интересно, в Тобольске есть и люди с такими фамилиями. Есть Голицыны, а есть и Голисаевы. Надевай рукавицы, мороз ныне знатный. Ну, давай, Савелий, веди. Откуда начнём?
         – Я хотел бы, Иван Миронович, начать с обхода всей территории. Оно и знакомство, да и вам неплохо осмотреть, что в каком состоянии.
         – Тогда ты правильно мужика одел, это прогулка часа на три. Что, Райан, три часа на нашем морозе, да в тёплом, это тебе после пятисот вёрст в санях уже должно быть и не страшно. Я правильно рассуждаю?
         – Правильно, Иван Миронович.
         – Хорошо бы в баньку после прогулки, как ты думаешь, Савелий?
         – Она через час закончит топиться, как раз отстоится, угар к нашему прибытию уйдёт. Я и обед туда организовал. По моему разумению, Иван Миронович.
     – Теперь видишь, Райан, что такое старший приказчик? Я ещё и подумать не успел, а он уже успел, потому у меня ему и доверие, и почёт, и деньги. Да и про хвалу прилюдную, про уважение, опять же, прилюдное, я не забываю. Хорошо бы и нам с тобой так работать, чтобы не я, ты мне что-нибудь дельное предлагал, что ещё можно придумать, да сделать. Как ещё заработать? И мне и тебе. Впёред, человеки! – И они вышли из сеней.
         Было почти двенадцать часов, зимнее солнце заливало округу, слепило глаза, заставляя прикрывать их рукой и жмуриться. Морозный воздух искрился, искорки переливались радужными оттенками, снег скрипел под первыми же шагами валенок.
         Вокруг, сколько хватало взгляда, были видны огромные рукотворные сугробы снега, а уже дальше, метрах в двухстах за сугробами, стоял лес.
         – Расчищаем дорожки и дороги, Райан, иначе занесёт так, что не пройдёшь и не проедешь!
         За три с половиной часа, что они обходили усадьбу, Райан узнал многое. В первую очередь он понял, почему все постройки из дерева.
         – Что же ты, Райан хочешь, вокруг нас растёт лес. Росли бы кирпичи, мы бы и строили из них. В основном, строим из сосны или кедра. Кедр?  Это другое дерево, но тоже сосна. Наша, сибирская. Из лиственницы строят отличные дома, но ты такое дерево пока не видел. А так, из хвойных, ещё есть ель и пихта, я же тебе показывал, когда мы в санях ехали.
         Они обходили вокруг усадьбы крайними дорожками. Снег с этих расчищаемых дорожек отбрасывался в сторону леса, да так, что образовывался высокий, выше двух метров бруствер.
         – А когда начнёт таять, вся вода будет на дорожках – Райан это произнёс полувопросительно, полуутверждающе.
         – Нет, мы периодически снег отбрасываем ещё дальше, здесь у нас газоны, причём широкие. Главная цель создания газона – предотвратить пожар. Сделать буферную зону между постройками и лесом. Ну, а летом на газонах разнотравье. Вот тебе и покосы для сена. Ульи ставим за газоны, подальше от жилья. Видишь, от строений до леса метров двести. Ты же сам работаешь с деревом. Для жилища это золотой материал. Дома сухие, тёплые, топишь печи – воздух циркулирует, не застаивается. Одна беда – горит. Сколько раз горел Тобольск? Сразу и не скажешь. По мелочи, горит ежегодно и неоднократно, по крупному, раз пять-шесть фактически весь выгорал.
         Наш родительский дом тоже сгорел, мы раньше в самом Тобольске проживали. А здесь я лет десять назад построился. Планировку усадьбы в Питере заказывал. Нет, не англичанину, француз делал. Запамятовал, позже скажу, кто. Планировку, я считаю, он сделал замечательно. Множество интересных решений нашёл. Здесь, через мою землю ручей протекает, так он использовал особенности рельефа и организовал на территории усадьбы три больших пруда.
         И зарыбили мы их, правильно соображаешь, но главное, не дай Бог пожар, то и вода, вот она, под боком. А зимой и снегом закидаем – та же вода.
         Как Атюшов и предполагал, обход строений, да с рассказами, занял больше трёх часов. Савелий привёл их к бане, попросил минуточку постоять на крыльце. Буквально через пару минут появился уже без тулупа и жестом пригласил зайти. Иван Миронович взял стоящий на крыльце голик, прошёл им по валенкам и передал его Райану. Тот тоже смахнул с валенок попавший снег, постучал валенками о коврик и прошёл в дверь.
         …Прошло несколько лет. Райан обжился в усадьбе Атюшова, обрусел. Как и хотел Иван Миронович, рядом с усадьбой была ещё прикуплена земля, на которой расположилась мебельная мануфактура. Всю рядовую мебель делали из сосны, обрабатывали её специальной морилкой, рецепт которой знал только Бирн да Атюшов, а потом лаком. Лак сначала привозили из Питера, но позже, Райан, зная его состав, научился делать его на месте, в Тобольске. По желанию заказчиков мебель изготавливали из лиственницы – эту древесину, с лёгким, почти неуловимым запахом хвои, Райан ценил очень высоко. Лесопилку было решено не ставить – их было достаточно в округе, проще купить готовые доски, а вот сушка готовых досок была. И естественная, и в сушильной камере. Дальнейшего развития мануфактуры, а то и фабрики, можно было ожидать только после электрификации производства, до чего было ещё как до морковкина заговения.   
         Тем не менее, дело шло хорошо и прибыльно. Купеческий тобольский народ хоть и прижимал копейку, но, видя качественную, красивую мебель, – раскошеливался. Столы, стулья, лавки, табуреты, сундуки, шкафы с резьбой, деревянные кровати, тумбочки и тумбы, бюро, комоды – всё шло нарасхват. Уже приезжали с заказами и тюменские, и ялуторовские, и ишимские.
         А у Атюшова до этого главным, ещё родовым делом, была торговля рыбой и пушниной. О-о, как непросто грамотно и прибыльно организовать это дело. Казалось бы, рыба вот, под ногами. И её много, очень много. Но рыбу надо поймать, сохранить, переработать, перевезти, опять сохранить, продать. И прочая, и прочая.
         Дальний предок Ивана Мироновича, тобольский казак Листрат Атюшов, был в 1595 году одним из основателей Обдорского острога. Перед этим, двумя годами раньше, был основан Берёзовский острог. Так вот, этот предок, – Листрат, «со товарищи» начал организовывать рыбную и пушную торговлю с остяками и вогулами.
         Поначалу это была простая меновая торговля имеющимися товарами. Уже потомки Листрата создали семейные артели из местного населения, снабжая их сетями и всеми запрошенными товарами. Потом, позже, появилась соль, засолка рыбы, хранение её в ледниках. Ещё много позже появились специальные плавучие ледники – ларевые плашкоуты, куда каждый рыбак, даже не из их артели, мог сдать улов. Но главное, что своя артель гарантированно знала, что в путину, в рыбную страду, когда и поесть-то некогда, её улов не пропадёт.
         Атюшовские артельщики прямо на месте имели возможность приобрести товары, за которыми раньше надо было бы приезжать на ярмарку в далёкий Обдорск. Соль, сахар, чай, платки, ткани, боеприпасы, мука – артельщикам всё это продавалось по нормальным ценам. С удовольствием покупался листовой табак, изделия из железа и меди, ножницы, серьги, бусы, кольца, бисер, зеркальца. Взамен, кроме заготовленной рыбы, скупались шкурки песцов, зимнего, и разных видов летнего, шкуры оленей всех возрастов, лисиц, белых медведей. В больших количествах скупалась замороженная боровая дичь, зайцы.
         Ещё дедом Ивана Мироновича в Тобольске была обустроена своя пристань, куда могли подойти баржи, плашкоуты. Свои амбары и ледники были подняты вверх, учитывая половодную воду.
         Словом, родовая торговля шла у Атюшовых и грамотно, и прибыльно. Кроме исправного платежа налогов, он, как меценат, выделял немалые деньги и на больницу, и на церкви, да много ещё на что. Не зря Иван Миронович был в приятельских отношениях с губернатором громаднейшей Тобольской области – Лысогорским Владимиром Андреевичем, имевшим чин действительного статского советника.
         Однако, конец 19 века принёс столице Сибири великое разочарование. Пришедшая в 1885 году в Тюмень железная дорога дала мощнейший толчок развитию этого уездного города Тобольской области. И сразу все вспомнили, что губернский Тобольск был построен на месте кучумовской столицы Инзер, которую завоевал Ермак. Но Инзер пробыл столицей всего-то сто лет, а до этого столицей была именно Тюмень. Когда же в 1912 году Тюмень железной дорогой соединилась с Транссибом, то Тобольск остался в стороне. Да, ещё губерния была Тобольской и в Тобольске находилась епархия, но…Тюмень уже открыла для себя 20 век.
         Когда было принято решение об отъезде из Петербурга царской семьи, то Тобольск  из Петербурга казался далёким, тихим и провинциальным, поэтому было принято решение об отъезде царской семьи именно в Тобольск. Решение было принято Временным правительством, ввиду опасений из-за напряженной ситуации, связанной с активизацией большевистского движения в Петербурге. Этим отъездом предполагалось «разрядить» обстановку в столице и одновременно обезопасить царскую семью. До Тюмени семья Романовых была доставлена специальным поездом в сопровождении охраны из 300 отборных солдат гвардейских полков и многочисленной прислуги. Из Тюмени семья последнего российского императора прибыла в Тобольск 6 августа 1917 года на пароходе «Русь».
         То обстоятельство, что в Тобольске не было железной дороги, спасло город от быстрого погружения в революционный водоворот, ибо в то время «революция» распространялась главным образом бандами вооруженных людей, передвигавшихся на поездах. Поэтому, в феврале 1918 года в Тобольске еще не существовало партийной организации большевиков, а местный Совет находился под контролем эсеров и меньшевиков. Но в марте 1918 года по Тобольску распространились слухи о прибытии из Тюмени и Омска отрядов Красной гвардии. Прибытие этих отрядов было вызвано недостаточно бдительным надзором за царской семьей.
         22 апреля прибыл уполномоченный совнаркома В.В. Яковлев и сообщил царю об отъезде из Тобольска, а 26 апреля к подъезду губернаторского дома, где проживала царская семья, были поданы экипажы. То были сибирские «кошевы» - тележки на длинных дрожинах, без рессор, все парные, кроме одной троечной. Вот так, царская семья поехала в свое последнее путешествие - в Екатеринбург.
         Как известно, расстрел царской семьи произошёл в доме Ипатьевых в Екатеринбурге в ночь с 16 на 17 июля 1918 года.
         А до этого в ночь на 16 июня 1918 года большевиками был утоплен в реке Туре епископ Тобольский и Сибирский Гермоген. За Иваном Мироновичем Атюшовым большевики пришли дня через два после Гермогена – «работали» они старательно и аккуратно. И хотя не было у него набора негативных человеческих качеств, которыми обычно наделяла купцов свалившаяся невесть откуда власть большевиков, расстрельные списки у них были уже составлены и Атюшов в них был одним из первых.
         Стрелять пришлось прямо на месте, в кабинете – отказался Атюшов куда-либо выходить или уезжать. Здесь же, в кабинете, находились приказчик Савелий и англичанин Бирн. Этих пришлось расстрелять сверх списка. На счастье семьи, Атюшов, понимая ситуацию, велел родне заранее отъехать к их артельщикам-инородцам в Берёзово и забраться как можно дальше вверх по Сосьве.
         Усадьбу разорять большевики запретили, приставили своих сторожей, со словами: "Позже разберёмся, что с этим делать", а вот кабинет Атюшовский, очень уж им понравившийся, разобрали и отвезли в Екатеринбург. Собрать кабинет было некому, и его окончательно растащили на составляющие. Облицовка стен для большинства не представляла никакой ценности, стол и стул-кресло досталось одному, кресла другому, а диван оказался у одного из цареубийц, главного чекиста Екатеринбурга и прилегающих территорий Филиппа Исаевича Голощёкина.
         Это именно он, Голощёкин ездил в Москву, где получил устные указания от Свердлова, касающиеся расстрела венценосных особ. После этого вернулся на Урал, где в спешном порядке был собран президиум Уралсовета и принято решение о тайной казни Романовых.
         В 1939 году пришла и его пора. В октябре Голощёкин был арестован, обвинён в антигосударственной деятельности и педофилии. Затем, как и положено, расстрелян в октябре 1941 года.
         Как красиво сказал домоуправ, где проживал Голощекин: «Не знаю, зачем в чекисты берут явреив? А этот, мало того, что жид пархатый, так ещё, говорят, и пидарас был»!
         Войну, этот поборник всего русского, прожил совсем неплохо, оставшись в тылу по купленному за немалые деньги «белому билету» и осеменяя жён и вдов фронтовиков.    
         В 1948 году в бывшую голощёкинскую квартиру вселили «ещё одного яврея» – директора хлебозавода Шауля Срулевича. Ему наш домоуправ и продал, как свой, диван, оставшийся после расстрела Голощёкина.


                Конец первой части.