самописные руки

никто не знал зачем Толстой
всегда как лось ходил босой
в ногах копилась грязь и копоть
их приходилось часто штопать
крепчайшей ниткою суровой

от боли Лев ревел коровой

тогда решил он написать
роман огромный и здоровый
чтобы со стула не вставать
лет двадцать или двадцать пять
чтоб ножки отдохнули саму малость
на них живого места не осталось

о, как же хорошо тогда ему писалось!

стать геньем случай тот ему помог:
так было больно штопать своих ног



Понятно, что изначально помогая Льву Николаичу ходить, ноги в какой-то момент по недосмотру мастера утратив часть традиционных функций, послужили побудительной причиной, толчковым механизмом, фетишем, позволившим проснуться спящему гению.
Случай, кстати, нередкий:
Так, для Герцена подобным фетишем стали десантники-декабристы батутно-парашютного полка.
Для Пушкина побудительной причиной явилась ранняя детская страсть (плотская) к няне.
Для Салтыкова-Щедрина — репа из монрепо.
Тургенева заставляла до старости мама писать. (с ремнём зачастую)
Михалков очень любил Родину, не любил голодать, и хотел жить в Переделкине.
Но, всё же главной причиной плодовитости метра явились Самописные руки.
Вот как описывает сей феномен неизвестный биограф Толстого, Альберт Мудыженский.

Самописные руки.

Сидит Толстой, пишет и думает:
— Вот я стал писателем: сижу, пишу — и хорошо ему, светло на душе от этого делается.
Пишет, да на правую руку посматривает, да ножкой под столом посучивает, притопывая.
А строчки бегут ручейками по странице, торопятся, заполняя листы до краёв.
Левая рука сама листы подкладывает.
Правая сама пишет и знаки препинания ставит.
— Золотые вы мои ручки самописные — говорит он вслух, любовно глядя на работающие руки.
— Особенно правая, лапочка моя — и начинает её целовать.
— Ручечки самописные неустанные неугомонные заечки мои сладкие — почти поёт он, ликуя и целуя левую.
Стопка чистых листов становится всё меньше и меньше. Исписанных — больше и больше.
А руки пишут, строчат без остановки.
Лев пробует читать написанное и начинает скучать; чешется ногами, смотрит по сторонам, — в окно; плюёт, пытаясь попасть в форточку. Из десяти плевков два попадают на стекло, три на иконостас, один на портрет жены, и четыре в бороду, повиснув неопрятной бахромой.
Постепенно он начинает уставать и хотеть кушать.
А руки пишут и пишут, вызывая уже раздражение такой трудоспособностью.
В какой-то момент это становится невыносимым.
— Да, чтоб вас... — чертыхается он вполголоса.
Руки строчат.
— Чтоб вас отсохло, окаянные! — стонет Лев уже громко, со слезой, и начинает от безысходности раскачиваться вперёд-назад, вперёд-назад, вперёд-назад, становясь похожим на сумасшедшего пианиста; бьётся лбом об стол, некрасиво воя, и размазывая сопли с бороды по рукам и рубахе.
Руки работают... пишут... строчат...
К утру он засыпает, сидя за столом, и ему снится, что он писатель, и, что он сидит и пишет, пишет, пишет, пишетпишетпишет...
Проснувшись от собственного крика, Толстой тут же начинает писать снова.


Рецензии
На это произведение написано 15 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.