В час письма - 18

                "Не трогать, свежевыкрашен..."  (с)

                В.Д.А.

       Прошлой ночью я был до того заведен твоим юным порывом
       доказать мне, что тьмы перемен, будто гунны, грядут,
       что скелет мой рванулся из тела по рвам и нарывам,
       как из мрачного склепа, навстречу твоим "Тук-тук-тук...".

       Жаль, твой бурный поток оказался бесстрашно бумажным,
       и "покоя, где свет" мой скелет до утра не обрёл,
       но по версии сердца он блеял, как горный барашек,
       хотя в склепе скрипел, как двугорбый тлетворный орёл.

       Где-то в ванной гуляла компания каменных капель,
       иногда попадая будильнику чуть ли не в пах,
       и луна до того утомилась топить подоплёку в стакане,
       что взялась устаканить над прахом чердак эстакад.

       Но куда б ни звала с чердака меня псевдодорога,
       как козла в огород на уборку тугих кочанов,
       всюду чей-нибудь нос упирался в табличку "Не трогать,
       свежевыкрашен!" - дескать, за ней-то чернильно черно!

       Тут ещё Никакая Моя заявилась выклянчивать ренту:
       подавай, мол, стихами - копи на бессмертье, кощей! -
       вдруг да завтра тебя и взаправду ать-два - и в легенду
       непре-тьфу-ты-ходящих и проче манящих вещей?

       "Надо сгинуть! Ты дико смешон! Ты чудовищно старше!.." -
       надрывался будильник, он тыкал и тикал, как мог,
       дабы каменным каплям ни капельки не было страшно,
       нет, не падать - выдалбливать мой неподатливый мозг.

       Я все больше мрачнел, ночь смывала с меня акварельные краски
       безотчетного света твоих нерастраченных глаз,
       и в итоге решил: быть такого не может! - но есть же лекарство
       всю науку забросить к чертям не на три, а предметно - на раз.

       День пришёл восседать на иголках моих подозрений,
       что в три счёта солгать не смогу, а на раз мне вообще не посметь,
       но зудело в плече: если разом решить не посмею,
       раззудится не там, где любовь замахнулась на смерть.

       Где Серёжка Есенин, как пить дать, нырнул бы, как в омут,
       и притворства лишенку позвал Евтушенко б сидеть на бобах,
       удивительно все же мне было, насколько глаза твои могут
       даже мрачные мысли высвечивать в тёплых тонах.

       Так с мороза под сорок хотелось хотя бы согреться,
       от колючего страха и снега - туда, где коза-дереза,
       что просилось какое-то если не действо, то в детство -
       пять минут, в уголочке, хоть с краешку в этих глазах!

       Засмеёт же, читай - забодает, звенело до дрожи.
       Да аккорд получился без струн - оборвались в душе:
       мне мерещилось лишь заскочить, посидеть на дорожку,
       но внезапно решил зачеркнуть все дороги вообще.

       И остаться! Вот здесь, где "из рук да в уста", как морковку
       перед осликом, вешает юность, авось да попрёт
       в эту гору сизифову камень, с которого толку -
       точно в склепе парил бы двуглавый державный орёл.

       Рот одобрил мой выбор негромко: без стона и хлюпа,
       придыханий, слюней, перетаков и обиняков -
       процедил. Или мне прошепталось? Но с этой минуты
       даже страшная тяжесть приходит давить меня как-то легко.

       А сегодня в ночи я вообще без луны и рентгена
       разглядел на груди "Ни в какую Москву не лететь!" -
       будто лозунг-плакат в пользу севера. Верх беспредела -
       он отнюдь не нарушил, а просто сломал паритет.

       Я хочу пожелать тебе долгого доброго утра
       с расстоянья, как прежде, - до звёзд. Но подать-то рукой!
       Видишь, звёздочка в небе рванула к земле, но и днем не потухла.
       Не хочу быть легендой.
       Хочу быть собою и только собой.


--------------------------
    ПВЛ      01.02.09