Без четверти четверть

1
Между молнией, брошенной с неба,
и за нею скатившимся громом
был момент ничейного времени –
человечество в нём поместилось.
Все кибитки, шатры и тараны,
вавилоны, афины, версали,
и клондайки, и рестораны,
и забитые людом вокзалы.               

Все религии, пьяное, трезвое,
те, что в поезде, те, что за поездом,
вся поэзия, всё бесполезное,
до отказа распёртое пользою.               

Чистых помыслов, пуще нечистых,
слов  тяжёлых и тех, что полегче,
не успеть перебрать, перечислить…
Покатили – дай руку – до встречи.   

2
Или я и вправду залил очи
самой непотребною слезой?
как ни взгляну – муторно от порчи,
и любое время не сезон.

Пляшут и поют мои соседи,
в соплеменниках играет кровь, -
или им другое солнце светит
и столы ломятся от даров?

На пустые цифры я поставил,
против хода запустил волчок, -
тёмные просыпались кристаллы
на чистейшей памяти клочок.

Я запятнан, потому не скроюсь,
непохожий на себя ничуть:
вот он тот, кого не любит Хронос,
опознать меня – что пальцем ткнуть.

3
И любовь, и любовные игры
стали словом, простыми словами:
где огни догорели, там титры
продолжают светиться за нами.

Толстым слоем уложены звуки,
сверху буквы – не менее толстым.
Станут самые нежные руки
словом «руки», по-хищному острым.

Камень скажет, а древо ответит,
и не станет ни древа, ни камня.
Имена повторяющий ветер
вдруг замолкнет, кончаясь рывками.

Шум отчаянный между немыми
превратится в набор выражнений,
и отныне за ними одними
оставляется право решений.

4
Как бы запнувшись, поезд подползёт
к ночному полустанку,
но никого из нас не позовёт,
не вступит в перебранку.

Молчком выходит странник на перрон
под каплями литыми,
ссутулился – ступай за ним вдогон,
в лицо взгляни – не ты ли?
 
Открой ворота, пригласи под кров.
Как звёзды потемнели…
Он весть из самых неземных миров
доставил – не тебе ли?
Плесни ему вина за всех живых
и мёртвых, за довольных,
отмеривших своё от сих до сих,
черёд – не за тобой ли?

5
Неудачник – это слишком сухо, -
я невдаха в братском языке,
на слепом повисший волоске
посреди зелёного досуга.    

Неудачник – это слишком плоско,
площе папиросного листка,
под которым узкая полоска –
тоже нечто вроде волоска. 

Там была картиночка, картинка –
божий мир во всём его соку, -
подошёл какой-то невидимка,
вырезал всю прелесть и ку-ку.

Неудачник – это слишком узко,
уже в мир протянутой руки.
Я невдаха, это так по-русски,
классика и все её куски.
   
6
Весь апрель, как же так, апрель –
гнусный запах тлена с фенолом.
В здешнем воздухе сизо-лиловом
не отыщешь защитную щель.

Нам-то что: это наше добро,
мы его сообща натворили –
нафталин замешали на гнили
и обмазали, чтоб не брало.

Деревцам, деревцам каково
и птенцам на изломаных ветках…
Мы потянем ещё на таблетках
и на вере, да хоть бы в кого.

Листья сложат молитву, прочтут,
зацветут как всегда – как предсмертно:
всё, что было, несчётно, несметно,
задыхаясь, преподнесут.
7
Да, колдобины прямо по сердцу,
в чёрных промоинах – жуть.
Но до чего хороша по соседству
дикорастущая суть!

И до чего ж безмятежно плетенье
вечнозелёных основ
или мощнейшее плодоношенье
вылившихся плодов.

Вот она – воля, до рези, до жути,
по мановению – рост.
Дышат потёмки  в легчайшем ажуре
звёзд, занимающих пост.

Где ни поставлю безбожное кресло –
райский сад наяву.
Это воистину царское место,
я запросто здесь живу.
8
Сатана Иванович Петренко
говорит, не повышая тона:
если не изменит перемена,
как-нибудь поладим полюбовно.

Нет великих – соберём из средних,
вставим по соломинке, надуем,
назовём великими  - поверят
средние, и мы с тобой поверим.      

И святых найдём других не хуже,
праведников в каждый град назначим:
пусть знамёна вносят и выносят,
мы кричать ура не разучились.

За союз глухих и заскорузлых!
Грустных прочь – от них всё нездоровье.
Смех нам в помощь: покажите пальцем,
где смеяться, дальше сами сдюжим.
9
И в третий раз я закинул сети
в голую землю,
и в третий раз не вернулись сети –
проросли зеленью. 

Лес разбился на тыщу стволов,
и не стало леса.
Текст разбился на тысячу слов,
и не стало текста. 

Слово было в начале –
оно же будет в конце.
Воды своё домчали,
лицо отразилось в лице.

Когда темнота разденется,
обнажая белое тело дня,
жизнь до конца разделится –
на до меня и на после меня.
10
Взгляни и проходи,
задумчивый прохожий,
пока в твоей руке
свеча не догорела.

Путь долгий пред тобой –
иди, не возвращайся:
здесь никого не сыщешь,
мы тихо-тихо сгинем.    

Уйдём в глухую воду,
последний над собою,
привычке подчиняясь,
свечу ещё подержит.

Из всех коротких слов
аминь всего уместней,
но кто его нам вслед
произнести решится? 
11
Уж лучше бы не глядел:
взглянул – погасил звезду,
просто так, между дел
и вообще на ходу.

Понравилось: всем назло
десятками – звёзды! – долой.
Полнеба прахом пошло,
ещё полнеба – золой. 

Жутко и мерзко…Эх!
За голову взялись:
сперва поглядели вверх,
потом посмотрели вниз.

Что ж мы, раззявы? Что ж?
…руками - вот так – развели:
некогда, дрязги сплошь,
да и хватало земли.

12
Шли немые по нашей улице,
очень много глухонемых:
говорящие пальцы перелетали
из конца в начало колонны.

Успел уловить незнакомое слово,
что-то вроде призыва к мести.
До чего это дохлое дело не ново,
я всем отомстил, оставаясь не месте.

По утрам гляжу на свои очки:
они к раскрытой книге припали,
одни, без меня, разбирая значки,
пахнущие плесенью или грибами.

Деревянной рамы касаясь краями,
фигурные скобки сбиваются в клинья.
Этой осенью птицы остались с нами –
улетели крылья, одни только крылья.
13
Можно смотреть в небо,
можно – в угол двора,
во глубину ореха –
дерева и ядра.

Лучше смотреть в стену –
в устоявшийся строй:
словно раствор, густея,
уже не владея собой.

Тело болеть не станет:
в общий ряд или род
выжившими пластами
уляжется и замрёт.

Дивное оцепененье,
почти невесомый бред.
Уложенные каменья –
это уже ответ.
14
Какие большие и какие пустые глаза, -
как в них войти, задержаться хоть слабым жестом,
мановением, так, мановением лёгкой руки –
сто желаний назад она лёгкой и вправду была.

Крылья  прощаний уже отрывают предметы от пола:
все эти жалкие части наследства
твоими всего лишь казались.
 Двери открылись, обозначая тревогу.
Вместе с вещами любовь, не споткнувшись, выносят.

Скрежет двойной повторяется снова и снова.
В доме цветы: их печалью никто не утешен.
Ты, осторожный огонь, подрастай поскорее –
выше дверных косяков, где зачёркнуты годы.    

Кланяйтесь: каждый имеет не душу, так тень,
если не память, то что-нибудь схожее с нею.
Кланяйтесь тем, кто приходит, тем более тем,
кто оставляет и больше прийти не посмеет. 
15
Есть правда времени,
и есть ошибки времени, -
то и другое бьёт и бьёт по темени,
желая достучаться до хозяина –
открыть про всё, что здесь его касаемо.

И у него правдёшка есть за пазухой –
как перекур в дрожанке между засухой
и наводненьем:
поднимись на цыпочки -
у губ твоих не ласточки, а рыбочки.

Смотрю на небо,
как смотрел в колодец,
лицо перенеся в кольцо бетонное.
в воздушной сфере бродит свой народец,
мечтая тоже обрести исконное.

Гул самолёта как из-под земли, -
чем обернулись духи, тени, призраки?
На каплю отвлекись, сморгни, зевни –
и тут же будем с уголёчка спрыснуты.
16
Земную жизнь пройдя до окончанья,
доев приставки, суффиксы и корни,
дожёвывая то, чему названья
не подыскать, ну разве в комбикорме

да в комбижире. На комбинизоне
какие-то следы, намёки, знаки,
но разбирать не стану, неназойлив
мой интерес: отныне одинаки

мне те и эти штуки, экивоки,
чужих времён затейливые руны.
К рукам не перья тянутся – отвёртки,
и к ним ответно тяготеют руки.

Винты довинчивать неспешно, до отказа,
глядеть задумчиво на плоскость без ответа
и без привета, не бояться сглаза
в условиях сквозного паритета.
17
Зацветают глаза у травы,
и таращатся влево и вправо –
вот научатся складывать буквы,
прочитают и небо, и землю.

Мы отправися побродить,
день разыщем, никем не обжитый.
Солнце к нам повернётся лицом,
ни на что как ни глянь не похожим.

Из унылых томов ускользнув,
оживают воспоминанья:
мы смущённо смолкаем при встрече,
а они головами качают.

Дескать, знаем вас, нынешних, знаем…
Им перечить не хватит отваги –
разминёмся и выйдем на волю,
чьей-то лёгкою памятью станем.
18
Зрелища есть – остальное приложится:
мощно цветущая груша в окне, -
то ли работница, то ли помощница –
вся из себя и с судьбой наравне.

Вот он пример, и нагляден – аж жмуришься.
Взять бы его, но берись не берись,
не выпускает приросшая шкурища
( шкуру-натуру не вышвырнешь - брысь!).

Груша – отдельно, а тело – приделано,
наспех примотано к светлым словам:
им бы – на дерево, им бы – на белое,
а не пластаться по рыжим столам.

В здравом уме и при ясном сознании
выйдет – скажи, а не выйдет – смолчи.
Это цветение – вроде вязания,
вроде видения в тёплой ночи.
19
Не райская музыка
у рынка на слуху.
Не вглядываться – зыркать
с душою на суку. 

Мы молча сходим с круга
на скошенных перстах,
и не печать, а ругань
на сведенных устах.

Чем дальше, тем скорее
и медленней живём.
Наверное, стареем,
наверное, умрём.

И всё, что было с нами,
ушло в такую даль,
что помним всё и знаем,
а ничего не жаль.
20
Белым рыхлым цветущим телом
Припадаешь к окну и к другому,
а стекло замалёвано мелом
чьей-то плоской недоброй рукою.

Ты, любовница, ведьма, подруга,
в белом, рыхлом, рассветно цветущем, -
механизм бесноватого круга,
ничего не попишешь, запущен.

Задержать не надейся, не пробуй –
всех корней твоих цепких не хватит.
Светлый час над тобою не пробил,
тёмный – вот он - уже на подхвате.

Кто из нас первым выйдет из строя -
упадёт, и привстанет, и ляжет?
Будет это окно и другое
густо-густо залеплено сажей.
21
Был пышный свод небес,
набитый под завязку, -
вал яблочных чудес
в одну смешался массу.

Тьма перезрелых слив
и мякоть абрикосов –
в отстой, в поганый слив
с дымящихся откосов.

Какая в этом суть,
и замысел, и вызов –
чтобы в дерьме тонуть,
в плену своих капризов?

Я выжил из ума,
а кто из нас не выжил?
Уходит задарма
жизнь, сброшенная с вишен.
22
Едва уходишь от терзаний,
от разрывающего плача,
вонзают в уши крик тарзаний,
как будто решена задача

своё отмыкавших столетий:
тех вознеся, тех обезглавив,
 твердеет иго междометий
что в христианстве, что в исламе.

Как много вещих снов и текстов! –
их много больше, чем хотелось.
Какой-нибудь безвестный нестор
вновь превозмог оторопелость.

Вчерашний мир неисчерпаем,
кукушка времени кукует, -
кто нараспев пересчитает
и по складам перетолкует?
23
С душою ни ладу, ни сладу –
играет, как мёртвая ртуть.
На чём задержаться взгляду,
на чём ему передохнуть?

Довольно придумано версий,
пробито окон и дверей, -
во мглу погружаются рельсы
чем далее, тем верней.

А взятые в небо составы
ещё пробегают пыхтя,
но не выпадают кристаллы,
вдоль новых времён шелестя.

Те самые мудрые зёрна,
тот медный густой купорос
не выпал – есть зона позора,
где сгинуть уже не вопрос.
24
Сдался день часам на милость,
зарывая в небо злость.
Ничего не завершилось –
ничего не началось. 

Управлялись короеды
с твердокаменной корой.
Скорой помощи кареты
пролетали по одной. 

Кровь сухую предлагали –
показалась дорога.
Хватит собственной едва ли,
но чужая на фига.   

Закрываем на ночь окна,
чтобы звёзды не вползли.
Прижимаюсь к стенам плотно,
чтоб за преданность спасли.
25
Мы идём, но мы не просто  так –
в греки из каких-то там варяг:
слышишь эту прущую навстречу
чью-то поступь, тоже человечью?
 
Кто они и как их занесло
в жидкое нездешнее стекло -
в сплавленную из потёмок муть,
в странную торжественную жуть?

Нет, не дотянуться, не достать,
до заветных мест не долистать,
до закладки некой золотой –
как бы между небом и землёй.

Что мы слышим, отбивая такт?
Чей приход, пришествие, накат?..
Вот он, век неслыханных свобод.
Буквы свой закончили поход.