натуральный обмен

     мой рассказ окончательно перешел в область рассуждений, в том смысле, что давно уже этой области не покидает, может быть, я надеюсь, когда-нибудь он из нее и выберется, но не в ближайшее время, хотя, не скрою, в этой области я чувствую себя как дома, здесь предполагается, что дома я чувствую себя хорошо, литературная условность, современные писатели избегают сложных конструкций, абстрактных мыслей, как я их сам избегал когда-то, начитавшись Хемингуэя, вряд ли Гулливер читал этого писателя, это, конечно, делал я, как появилось это имя, для чего я назвал себя Гулливером, этим, наверное, я выдал свое тайное чувство, всю жизнь мне казалось, что я живу в стране лилипутов, но ведь Гулливер жил и в стране великанов, поэтому, называя себя так, я еще не предрешаю вопроса, ответа, в какой стране я живу, и каков мой рост, по сравнению с ростом ее обитателей, ничего не решено, это и к лучшему, Гулливер – удобный ярлык, нейтральное имя, гораздо благозвучнее моего, когда-нибудь я его раскрою, и вы удивитесь, насколько его трудно выговорить, к тому времени я верну вас, читатели, из ссылки, из мест заключения, чтобы вы могли удивиться, а потом верну обратно, но пока я описываю жизнь Гулливера, я описываю его внутреннюю жизнь, говоря точнее, жизнь его духа, а эта жизнь тесно связана с абстракциями, потому в моем рассказе так много трудных и темных выражений, темных в том смысле, что непонятных, хотя по сути своей они светлые и радостные, Гулливер пришел к тому же, что и Ницше, заявивший в первом своем сочинении, его можно назвать манифестом, что человек, чтобы выносить жизнь, должен создать иллюзию, некий прекрасный образ, если бы мы могли представить себе вочеловечение диссонанса, – а что же иное и представляет собою человек? – то такому диссонансу для возможности жить потребовалась бы какая-нибудь дивная иллюзия, набрасывающая покров красоты на его собственное существо , так говорил профессор Ницше, для Гулливера это решение означало компромисс между разумом и сердцем, разум твердил, что жизнь ничтожна, что этому миру лучше не существовать, чем существовать, но сердце, обольщенное красотой, твердило обратное, и Гулливер принялся повсюду искать красоту, он хорошо знал музыку, но литературу еще недостаточно, и совсем плохо он разбирался в живописи, пластике и архитектуре, перед ним открылся огромный фронт работ, энергичное выражение, оно мне нравится, как и выражение «выдвигаться», я встретил его в одном  из романов Саши Соколова, он выдвигался туда-то и туда-то – говорилось о персонаже, который просто шел, или бежал, или катил на лыжах, военные термины придают рассказу энергию, бодрость, Гулливер и правда чувствовал себя Тимуром, Александром, Цезарем, Наполеоном – по размерам предстоящих ему завоеваний, не творческих, хотя и этих тоже, но в первую очередь под завоеваниями здесь имеется в виду усвоение культурного наследия, как легко я строю такие фразы, выговариваю такие слова, когда ты дома, можешь передвигаться и с закрытыми глазами, вот я и выдал себя, эрудированный интеллектуал, хотя и без диплома, больше пока ничего не скажу, молчание, тишина, и пишу я, конечно, не для читателей Паланика и Бегбедера, и не для читателей Коэльо и Мураками, и не для читателей Прилепина и Сорокина, последний чем-то мне близок, тоже начитанный интеллектуал, и пишет интеллектуально, хотя и без абстракций, но в остальном, читатель может подумать, что я работаю в газете, веду колонку книжных новинок, и его предположение будет недалеко от истины, я же говорил: мне нравится перечислять имена, имена известных людей похожи на мраморные вазы в музее, или бюсты, или еще что-то такое же драгоценное, к чему приятно прикоснуться, хотя бы взглядом, как я прикасаюсь взглядом к корешкам книг на полках, читатель может подумать, что я библиотекарь, и он будет отчасти прав, так я ободряю читателя, чтобы он продержался еще немного, там, за чертой, не отдал концы, швартовы, придет время, и я сам их обрублю, но сейчас мне приятно сознавать, что где-то вдали, за Полярным кругом, коченеет на лютом морозе, в полярной ночи мой читатель, в таком состоянии он, конечно, будет рад любому огоньку, любому слову, любой строке, а я, словно торговец пушниной, приезжаю на санях, запряженных собаками, и обмениваю шкуры на спички и водку, никаких абстракций, никаких рассуждений, упряжки спарили, подъем взят, нарты снова в пути.

–––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––
     1. «Если бы мы могли представить себе вочеловечение диссонанса, – а что же иное и представляет собою человек? – то такому диссонансу для возможности жить потребовалась бы какая-нибудь дивная иллюзия, набрасывающая покров красоты на его собственное существо». – Ф. Ницше. «Рождение трагедии из духа музыки».
     2. «Упряжки спарили, подъем был взят; нарты снова двинулись в путь». – Дж. Лондон. «Белое безмолвие».